Посол Урус-Шайтана - Владимир Малик

— Ты ошибаешься, Якуб, — возразил воевода. Голос его зазвучал, как туго натянутая тетива лука. — Как тебе было известно, я болгарин, болгарский худородный князь, у которого турки отняли все, кроме имени: родину, людей, землю, скот. Сохранилось только это горное гнездо, что стало моим пристанищем, моим укрытием. Всюду я видел гнёт и несправедливость. Султан захватил наши плодородные земли, разделил и раздал их своим воинам. Наши хлеборобы должны теперь работать на них, платить харадж — десятину, что только зовётся десятиной, а на самом деле почти половина их доходов. Кроме этого, они выплачивают в казну джизе — подушную и испендж — подать кровью: отдают болгарских ребятишек, которыми султан потом пополняет свой янычарский корпус… Турки закрывают наши церкви, лишают коренное население всех прав. Беглер-беи, санджак-беи и паши, как чёрное вороньё, налетели на Болгарию, на Балканы и терзают кровавыми когтями самое сердце народа! Мог ли я спокойно смотреть на эти издевательства, унижения, убийства и грабежи? Могло ли моё сердце мириться с чёрной несправедливостью? Разве оно каменное или наполнено мёртвой сукровицей, а не горячей кровью?.. Вот почему ты видишь меня сегодня воеводой болгарских гайдутинов — повстанцев, борцов за свободу своего народа и своей страны!

Он говорил вдохновенно. Глаза его горели верой в справедливость того дела, за которое он выступил на борьбу с могучей Портой. Высокий белый лоб, длинные волосы, тёмной блестящей волной спадавшие на шею, небольшие чёрные усы делали лицо выразительным, обаятельным.

Мне стало стыдно за свои слова.

— Младен, — сказал я, — когда мы учились с тобой вместе в медресе, ты казался мне только честным, умным, хотя, может, немного вспыльчивым юношей. Теперь я вижу, что знал тебя недостаточно. Ты был ещё и скрытным — никогда, ничем не выдал того, что было у тебя на душе. И хотя я знал, что ты болгарин, однако не придавал этому никакого значения, думал, что стать турком и быть турком почётно, лестно для каждого, в том числе и для болгарского княжича Младена. Теперь вижу, как я ошибался. Ты стал защитником своего угнетённого народа и нашёл в себе смелость открыто выступить против могущественного и беспощадного врага. Беру свои слова назад, Младен, ибо преклоняюсь перед твоим мужеством. Я не могу стать твоим единомышленником и не могу сочувствовать твоим убеждениям. Я не буду помогать тебе ничем в войне против моих соотечественников, потому что не хочу быть изменником, подобно Гамиду, который хотел убить меня и раскрыл тебе все наши секреты. Однако всем сердцем верю, что не мог ты выступить за несправедливое дело, и сочувствую тебе… Пусть бережёт тебя аллах!

— Спасибо, Якуб, — произнёс Младен. — Спасибо за то, что ты понимаешь меня. Но я никак не думал, что тебе все известно о Гамиде.

— Я невольно слышал ваш разговор…

— Тогда понятно… Гамид — негодяй. Он заслуживает быть повешенным трижды. За то, что он — спахия и воюет против нас, что предал свой полк и что стрелял в своего же товарища… Но я дал ему слово, слово чести — отпустить.

— Когда?

— Когда дал слово или когда отпущу?

— Когда отпустишь?

— Как только узнаю, что он сообщил мне верные сведения.

— То есть после нападения на наш полк?

— Да.

— Младен, дай мне оружие, я убью его сам! — выкрикнул я. — Ты дал слово отпустить — ну что ж, отпускай! А я поклялся отомстить…

— Успокойся, Якуб, — наклонился ко мне Младен. — Тебе рано думать об оружии и о мести. Ты тяжело ранен и должен сначала поправиться. А отомстить сможешь и тогда, как возвратишься к своим. Не самосудом, а законно. И его расстреляют как изменника.

— Когда-то ещё я вернусь к своим.

— Вернёшься… Я беру на себя грех перед товарищами, отпуская двух спахиев. Что поделаешь: одного — во имя долга чести, а другого — во имя дружбы. Ну, ты пока лежи! Мне надо идти… Сейчас пришлю к тебе лекаря.

Он встал, но выйти не успел. В комнату ворвался Ненко с криком:

— Я не хочу быть с бабкой Пекою! Я хочу с турком!

Заметив отца, мальчик остановился. За ним в комнату вошла румяная от быстрой ходьбы жена воеводы.

— Что мне делать с ним, Младен? — пожаловалась она, показывая на сына. — Никак не слушается бабки Пеки. Рвётся сюда. Говорит, турок такие интересные сказки рассказывает…

— Ничего плохого, Анка, не будет, если Ненко некоторое время побудет здесь. Я полностью доверяю Якубу. Мы с ним поговорили откровенно — он не будет обращать нашего сына в ислам… Можешь смело оставлять мальчика возле него.

После этого разговора Ненко каждый день прибегал ко мне, и я рассказывал ему сказки и разные истории из своей военной жизни. Мы подружились с ним. Его весёлый лепет разгонял грусть, которая часто находила на меня, а он, не имея, очевидно, товарища для детских игр, привязался всем сердцем к взрослому человеку, который отвечал ему тем же. Часто он приводил с собой Златку, и тогда в комнате поднималась весёлая кутерьма. Дети гонялись друг за другом, визжали от удовольствия, смеялись, а я смотрел на них и забывал, что я ранен, что лежу на кровати того, с кем должен был воевать, что мои товарищи напрасно ждут нашего возвращения. Забывал даже про Гамида, хотя мысли о нем, когда оставался один, не давали мне покоя.

Так прошло несколько дней. Однажды ночью случилась беда.

На рассвете я услышал в замке шум и крики, топот ног. До меня донёсся отчаянный женский крик. Я не мог подняться, а потому терпеливо ждал, пока кто-нибудь придёт и я узнаю, что там случилось.

Через некоторое время ко мне в комнату заглянул старый гайдутин с факелом, но сразу же исчез, ничего не сказав.

Немного погодя вбежала заплаканная Анка. В её глазах я увидел такое отчаяние, что, несмотря на резкую боль в груди, поднялся с подушки и спросил:

— Что там?

— О боже, нет Ненко и Златки! — простонала она. — Этот проклятый Гамид убил двух стражников, няню и, выкрав детей, убежал из замка…

Это известие ошеломило меня.

— Где же воевода? Где Младен? Надо догнать убийцу!

— Младен со всеми гайдутинами ещё вчера выехал к Белым скалам. Там, наверно, сегодня будет бой. В замке осталось только пять стражей. Один караулил Гамида. Гамид его задушил и переоделся в его одежду. Потом спустился вниз и зарубил саблей того, кто охранял ворота…

— А дети? Как же он захватил их?

— Остальные гайдутины спали. Никто ничего не слыхал. Наверно, это и навело его на мысль выкрасть детей. Он ворвался к ним в комнату, убил бабку Пеку, а сонных детей схватил в охапку. Меня разбудил дикий крик Ненко. Крик доносился от выходных дверей, я кинулась туда… Но было поздно: Гамид вскочил на коня, стоявшего всегда наготове возле ворот, и, не выпуская из рук детей, умчался в ночную тьму…