Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык

Для перехода в наступательное состояние представляется два способа.

А) атаковать неприятеля из крепости;

Б) атаковать его со стороны Черной речки.

Но оба эти способа трудно исполнить и не принесут существенной пользы».{139}

Нужно отдать должное прозорливости генерала, в своем мнении он предопределил возможное развитие событий после предпринятой русскими атаки Федюхиных высот: «…несколькодневное отсутствие войск от Севастополя и его ослабление подвергает город величайшей опасности; союзники, одновременно с делом на Черной речке, могут атаковать и даже взять его, ибо значительные силы так близко расположены, что противник в несколько часов может сосредоточить их, тогда как наши, будучи заняты делом в отдаленности, не будут и знать о происходящем под Севастополем, а тем более не будут в состоянии подать городу какую-либо помощь».{140}

Семякин предположил возможное действие в направлении Чоргуна, но даже в данном случае предостерегал о его незначительной выгоде для русских: «…демонстрация на Чоргун …может удержать его от штурма на некоторое время, и то лишь до разъяснения наших намерений, а затем союзники с еще большею настойчивостью будут действовать против Севастополя».{141}

Кстати, мнение Семякина не сильно интересовало Горчакова. По воспоминаниям Остен-Сакена ситуация с попыткой Семякина высказать свою точку зрения была несколько анекдотичной: «Генерал Семякин сказал князю: “Ваше сиятельство, у меня есть и другое мнение (вынимая бумагу). Прикажете прочесть?” “Нет, — отвечал князь, — оставайтесь при прежнем вашем мнении”».{142}

Особо стояло мнение генерала Липранди, «виновника единственной победы при Балаклаве», который хоть и высказался за наступление, но предложил иное его направление, считая бессмысленной атаку непосредственно Федюхиных высот. Тарле ссылается на генерала Богдановича, отнесшего Липранди к числу тех, кто высказался за наступление, — это не совсем правильно. Тотлебен обращает внимание на предложение им альтернативного направления — со стороны Чоргуна и только после достижения контроля над Чоргунской долиной решать направление дальнейших действий, подразумевая под этим возможность атаки Сапун-горы. Думаю, что такая точка зрения заслуживает особого внимания, учитывая что последовавшие события в значительной мере подтвердили ее правильность.

После успешного «дела при Балаклаве» в октябре 1854 г. имя генерала Липранди стало популярным не только в России, но и среди противников. В феврале 1855 г. английская газета “London-News” писала что, оно «…стало известным большей части наших читателей. О прежнем его воинском поприще мы знаем весьма мало. В ряду русских генералов, достигших известности в настоящую войну, генерал Липранди занял высокое место».{143}

Зная условия местности и принимая в расчет изменившуюся ситуацию, Липранди был против плана князя Горчакова. Ему, как никому другому, были понятны последствия оставления добытых в сражении при Балаклаве позиций. Он, «… вполне сознавая несбыточность подобного мероприятия, по положительной невозможности такого движения, неоднократно восставал против взгляда князя, но глас его был гласом вопиющего в пустыне. Если бы союзные генералы действительно решились на подобное предприятие, то их следовало непременно допустить до этого, ибо в этой местности, отдалясь от единственного своего базиса, флота, они погибли бы все, при благоразумном нашем натиске на Комары и на другие ущелья, которые должны были их совершенно запереть в теснинах. Но такого безрассудства со стороны союзных генералов ожидать было невозможно. Как бы то ни было, обеспечив таким образом насколько было возможно тыл своего расположения, неприятель стал энергично вести атаку на полуразрушенные верки Севастополя.

Имея в своем распоряжении Федюхины горы, можно было расположить на них тысяч до тридцати наших войск и значительно охладить энергию насевших на Севастополь союзников.

Но теперь, когда Федюхины горы нами были оставлены, для того чтобы приостановить успехи союзников, становилось необходимым предварительно овладеть ими».{144}

На военном совете Липранди сделал все возможное, чтобы отклонить план князя и был, пожалуй, единственным, кто резко вступил в полемику с бароном Вревским, на что, при всей своей принципиальности, не решился даже Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен: «На совещании в инкерманском домике генерал-адъютант князя Горчакова генерал Вревский, возражая Павлу Петровичу…, сказал: «Это не мирные маневры, ваше превосходительство, где ваш расчет мог бы быть верен».{145} Ответ генерала Липранди был крайне резким, но не стал убедительным.

Нужно признать, что у генерала Вревского нашлось немало сторонников, которые на первое место ставили «…необходимость удовлетворить требованию общественного мнения России, ожидавшего от армии нового усилия для отражения союзников и освобождения Крыма от неприятельского нашествия»{146}, нежели военную состоятельность. Те же, кто понимал бессмысленность готовящегося предприятия, в основной массе предпочли молчать, будучи более обеспокоенными за свою будущую карьеру, чем за судьбы армии. В этой обстановке, осознание Липранди несбыточности подобного мероприятия “…по положительной невозможности такого движения”», оставалось «гласом вопиющего в пустыне».{147}

И все-таки наиболее категоричным и последовательным противником плана, предложенного главнокомандующим, остался Сакен. «…Он повторил свои соображения, которые высказал еще до совета генералу Горчакову и представил новые. У русских как в Севастополе, так и в полевой армии (у р. Черной) есть 90 000 штыков, у неприятеля 110 000–120 000, и, кроме того, он ожидает подкреплений. “Очевидно, что с какой бы стороны не предпринять наступление, с Сапун-горы или Севастополя, перевес всегда останется на стороне противников”. Если даже, после тяжких потерь, русским удастся соединенными силами гарнизона Севастополя и полевой армии занять Сапун-гору, то неприятель, узнав о выходе гарнизона из города, в тоже самое время займет Севастополь и, во всяком случае, на другой же день атакует со свежими силами и разобьет ослабленное и утомленное русское войско. Еще хуже будет, если начнет наступление не полевая армия, а гарнизон. По мнению Остен-Сакена, если даже “в счастливейшем случае” гарнизону удастся овладеть Камчатским люнетом, 24-пушечной батареей “Викторией” и Зеленой горой, то и тогда, на другой же день, расстроенные войска наши, утомленные боем и ночной работой, голодные с перебитыми начальниками, имея артиллерию, может быть, наполовину, должны будут на следующий день принять общее сражение со свежими неприятельскими войсками, сосредоточенными в продолжение ночи. Нетрудно предвидеть последствия. Можно даже ожидать, что неприятель внесен будет в Севастополь на плечах наших».{148}

Сакен не отрицал возможности давления на левый фланг неприятеля. Но считал необходимым и первоочередным точное определение направления основных действий. По его мнению, только овладение Чоргуном давало армии небольшое преимущество над союзными войсками: «Овладение Чоргуном, лежащею перед ним горою, на левом берегу Черной речкн, и Байдарскою долиной, заключит неприятеля на прежнее тесное свое пространство, и если он не окончит действий своих в Крым) занятием южного Севастополя, то может предпринять два способа действий:

Наступлением на нас большею частью сил своих с Сапун-горы.

Высадкою на Каче, или ближе к Евпатории, для действия на фланг и тыл наших сообщений. В обоих случаях, оставляя грозное свое, укрепленное природой и искусством, местоположение, он действует в нашу пользу, уравновешивая бой».{149}

Подводя итог своему решению, Сакен сделал неутешительный вывод: «…Со стесненным сердцем и глубокой скорбью в душе я, по долгу совести, присяги и убеждению моему, избирая из двух зол меньшее, должен произнести: единственное средство — оставление Южной стороны Севастополя. Невыразимо больно для сердца русского решиться на крайнюю ужасную меру… она глубоко огорчит гарнизон… В продолжение многих месяцев отталкивал я эту невыносимую мысль. Но любовь к отечеству и преданность к престолу превозмогли чувство оскорбленного народного самолюбия и я, скрепя сердце, произнес роковую меру».{150}