Полуночные тени - Алёна Кручко

Много лет.

Много десятилетий.

Они верили. Вопреки очевидному, вопреки безнадежности и отчаянию. Наверное, только эта вера и держала их, помогая оставаться людьми.

Вера — и кровь.

Меньшее зло — самая страшная из ловушек, самый жестокий из всех выборов.

Меня выдернуло из сна резко и внезапно — словно ледяной водой окатили. Было тихо, похоже, стоял самый глухой час ночи. Перед глазами плавала белесая муть, мелькали обрывочные картинки: березняк в лунном свете, мост над ручьем, болотистый островок, двое ребятишек, окруженные жуткого вида тварями — не то нелюдью, не то нежитью-несмертью…

Чтоб я еще когда брагу в рот взяла? — да не в жизнь!

Я встала, на ощупь добрела до бочки с водой. Попила, плеснула в лицо. Приснится же такое! Тьфу, гадость!

Дошлепала обратно до Динушкиной постели, свернулась в клубочек, натянула одеяло на голову. Тьфу на вас, дурные сны! Защити, Звериная матерь…

Богиня-заступница не подвела: остаток ночи я проспала как младенец. И утро выдалось в точности таким, как мечталось вечером: с запахом разгорающихся дров и хлебного теста, с несуетливыми разговорами ("А мне-то, девоньки, снова давешний менестрель снился! Да как обнимал, зараза, как обцеловывал! Уж будто и не во сне! — Гляди, Анитка, вот родишь невзначай менестрельчика, будет тебе "как не во сне"! Ему-то что, песен напел, а сам улетел, а тебе… — Ой, ну ты скажешь! С чего это я вдруг рожу, когда месяц уже прошел и женские дни как обычно… а я бы, — мечтательный вздох, — и не против совсем").

Я натянула юбку, завязала поясок. Поморщилась: после вчерашнего приключения он казался словно и не моим — вернее, не только моим. Как будто непонятный бродяга оставил на нем свою метку, невидимую, но ощутимую. Вот и Рэнси ворчит…

— Брось, — я потрепала псеня по ушам. — Придем домой, я его в ключевой воде отполоскаю, на солнышке выжарю…

Едва я вышла из-за занавески, ко мне кинулась Анитка:

— Сьюз, вот скажи! Ты ж лекарка, ты знаешь! Ведь если женские дни прошли, значит, если и было что с мужчиной, все равно уже не рожу?

— Не родишь, — кивнула я. — Ну, то есть в этот раз не родишь. А что, очень хотелось?

— Хотелось, — Анитка, покраснев, теребила кончик длинной косы.

— В другой раз так быстро не отпускай, — ввернула толстуха Берта. — Держи обеими руками, покуда ясно не станет!

Девушки засмеялись. Анитка вздохнула, махнула рукой, перекинула косу за спину. Косища у нее… я завистливо вздохнула. На свои волосы не жалуюсь — и густые, и вьются в самый раз, чтоб плести легко, и цвет красивый, темный в рыжину. Но Аниткина коса… Хотя расчесывать такую, конечно, сплошное мучение, в полчаса не управишься. Я плеснула в лицо воды из бочки, вышла во двор. Рэнси выметнулся следом, задрал ногу на колесо груженой дровами телеги. Тебе проще, усмехнулась я…

Когда вернулась на кухню, тетушка Лизетт поднялась навстречу:

— Пойдем, Сьюз, господин Анегард с тобой говорить хочет. Да быстро, разбудить велел, коли спишь!

Рано молодой барон поднимается, отметила я. И о чем ему со мной говорить? Если о бродяге или Ронни, так Рольф лучше меня рассказал бы. Может, что узнал в городе?

А я и косу переплести не успела, растрепа растрепой…

Тетушка Лизетт вывела меня на господскую половину. Я ахнула, завертела головой. Парадный холл, огромный, высокий, со старинными подставками для факелов на стенах, с выложенным каменными плитами полом; широченная лестница, балкон-галерея вокруг холла: дубовые перила, дивной красоты резьба… Второй этаж, третий… Я торопилась следом за тетушкой Лизетт, изо всех сил стараясь не пялиться очень уж заметно на развешанные по стенам пики и алебарды, отмеченные алым гербовым медведем Лотаров старинные портреты и гобелены, цветное стекло в окнах…

— Сюда, — тетушка Лизетт толкнула дубовую дверь, бросила куда-то туда, вглубь: — Вот вам ваша Сьюз, господин барон, привела, как велено.

Развернулась и ушла.

Я застыла столбом.

— Заходи же!

Дверь открылась. На пороге стоял Анегард (его милость Анегард, поправила я себя), взъерошенный, только в штанах и рубашке. Я попятилась.

— Да заходи, не бойся! Чего эта клуша тебе наболтала?

— Ничего не наболтала, — пискнула я. — А… а что, должна была?

— Тут мэтр Эннис, ты ведь знаешь мэтра Энниса? Из Оверте? Он говорил, вы знакомы.

Я знала Энниса — подмастерья мэтра Куржа. Года два, кажется, назад он заезжал к нам с бабушкой, просил кое-каких снадобий, из тех, что в городе не достать. Бабушка долго потом ехидствовала — мол, вона как выходит, лекари да знахарки почтенному мэтру в одной цене с неучами-подмастерьями, а и без них, выходит, не обойтись. Но Эннис ей глянулся: парень вежливый, умный и скромный, нос не задирает, пыль в глаза не пускает, зато на деле кой-чего может.

Значит, за это время подмастерье выбился в маги?

— Доброго тебе утра, Сьюз. — Эннис подошел к двери, отодвинул Анегарда. Шепнул ему — тихо, но у меня уши чуткие: — Оденьтесь, господин барон, не смущайте девушку! — Улыбнулся мне: — Заходи, не стой! Ты похорошела с нашей последней встречи, не узнать.

— Здравствуй, Эннис. Ты теперь маг, поздравляю!

Я вошла, украдкой огляделась. Какая из наших девчат может похвастать, что бывала в покоях его милости Анегарда в замке? Нет, я хвастать не собиралась, за такое хвастовство, пожалуй, и волосья повыдергивать могут, и рожу коготками разукрасить. Но любопытно ведь!

Хотя комната наследника баронства могла бы быть и поинтереснее. Ни оружия на стенах, ни… что там еще полагается в обиходе благородным господам? Зеркала, серебряные кубки, покрывала и занавеси из дорогих тканей? Молодой барон жил просто, даже проще, чем мы с бабулей. Стол, четыре тяжелых табурета. На столе — пергаменты, придавленные кинжалом в потертых ножнах, початая бутыль с брагой и две кружки, пьянствовали они тут, что ли? Вроде трезвые… Полуоткрытая дверь — похоже, в спальню. Распахнутое настежь небольшое оконце. Сундук в дальнем углу. Самый обычный сундук, как в любом деревенском доме. У нас с бабулей в таком же точно для зимы одежда сложена.

— Да ты садись, не стесняйся, — Эннис подхватил меня под локоть, подвел к табурету. Сел напротив. Я поморщилась: от молодого мага пахло каким-то снадобьем, резко и незнакомо, угадывались лишь горькая луговая полынь, смола и, вроде, еловые почки. Тот же запах витал над столом, смешиваясь с сивушным духом крепкой браги. Видимый мне уголок пергамента весь был исчеркан непонятными значками. Мне стало не по себе; убежала б, но — его милость Анегард здесь хозяин, я живу на его земле и он в своем праве. Да и нехорошо ждать подвоха от господина и защитника. Он ведь ни одну девку в собственных деревнях даже не поцеловал иначе, чем по обоюдному согласию, и ни с одним парнем не отказался подраться по-честному, на кулаках. Опять же Эннис… Знать бы еще, зачем я им понадобилась…