Топи и выси моего сердца. Дневник - Дугина Дарья Александровна

▪ ▪ ▪

На границе свирепствует вирус. Границу проходить сложно – 200 человек ждут. Некоторые – воссоединение с семьей, некоторые – что-то еще. Тяжелые дни. Сложные дни. Бесконечно много сложного. Бесконечно много узелков. Нерешаемых. Просто очень и очень сложно.

▪ ▪ ▪

Каждый горазд, наверное, себя к книге Иова привязывать. Но когда однажды в воскресенье я была в Петрограде с принцессой[163] и подошла взять кофе в Эрмитаже-Генштабе – у продавца на телефоне была открыта книга Иова. Тогда я подумала – о! Держись – значит все по замыслу Бога.

15 / 10

Бабушка умерла. «Когда вы умрете, где будете хорониться?» Но если я умру, как я смогу себя схоронить? То есть хоронить можно, когда не мертвый. А если мертвый, то как? Сложно. «Когда умрете, тогда и приходите».

Мамлеевщина какая-то.

▪ ▪ ▪

Хаккинг могил. Процедура: какая музыка будет? Включают музыку. Включите мне Rioji Ikeda[164], например. Или что еще можно… Ну давайте еще что-то… Да, Гражданскую Оборону. Что же еще?

▪ ▪ ▪

«Ритуальный транспорт» прочла как «ритуальный спорт».

▪ ▪ ▪

Интересно, как тусуются гробовщики? Рассказывают про судороги покойников и страшных бандитов?

▪ ▪ ▪

Моя бабушка работала на закрытом предприятии КБ «Алмаз». И была инженером. Еще очень моральным и хорошим человеком. Человеком-трудом. С мудростью и прекрасным вкусом. Она в семье была человеком, читающим Диккенса и Достоевского. Всегда читала. Когда мама пошла на философский, бабушка пошла на курсы философии. Мудрая была очень. Безупречная. И еще очень красивая.

Я, Дарья Александровна, родилась, встретила Лимонова, знала Летова, Курехина, возможно, Парвулеско, и еще важных мертвых. Потом была маленькой, мешая пить водку Лимонову и не-Лимонову. Пыталась играть. Потом… А потом – потом и расскажу. Я в МФЦ.

Это странное такое. Внутри как пластина. И что-то такое, будто бы какое-то внутри не знаю что… Не умею описывать. Главное похоронить, а там видно будет.

▪ ▪ ▪

Съезжу по делу. Потом вернусь. Потом ритуальный спорт (обязательно, идентично бутылке водки). Ритуальные письма. Ритуальный сон и ритуальный процесс с утра. В инфернальном Reutоff`е[165]. «Тяп ляп собацка»[166]. Я бы описала это как нечто густое. Плотное. Черное. Вероятнее всего. Не убивающее. Возможно, плита. Внутренний плитник[167].

Вывести из этого состояния можно путем резкого разжигания этого угля. В целом есть направления как. И есть горизонт. И я даже по нему немного иду. Мудрость, каждое ее прикосновение дает всход. Глупость, каждый ее всход дает отступление.

▪ ▪ ▪

Оказывается песни Богдана Самая[168] предназначены для проживания плитника на солнечном сплетении.

Спасибо, Богдан.

▪ ▪ ▪

Надо в Питер. Наверное, надо в Питер. Наверное, как все закончится, надо в Питер. Наверное, взять захлест и надо в Питер.

▪ ▪ ▪

Во что я превратилась? Кресты на руках как варежки.

Корона Гогенштауфенов. Сицилийский Дневник. Ковид

MRAK TVOIH GLAZ:

Так хочется, чтобы у моей раны было тысяча свидетелей! Свидетели тяжелых ранений.

▪ ▪ ▪

Человек строит замок, потом замок рушится, потом человек строит сарай, сарай рушится, потом человек роет нору, нора рушится, потом он умирает – жизненный цикл в одном предложении.

▪ ▪ ▪

Мы шли по тем городам, где пространством правит «Твин Пикс»[169]. Мы шли по разным городам, хотя они были одинаковыми. Я стояла на остановке автобусов – переносчиков печалей вместе с людскими обличиями. Ветер замедлял локоны, резко спадающие на лицо, обволакивал их спокойствием, несказочно небрежным. Вокруг были деревья – осеннеющие (снега здесь не было), мягкие, дышащие.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Покой. Именно тот, что я полюбила в каменных кладбищах, в тонких выгравированных именах XIX века на умиротворенных плитах.

Мы же знаем, что приговорены, и что не умрем, и что никогда не станем понимать друг друга, и не узнаем, и не станем, и не станет мира, потому что нас тоже никогда не случалось…

Мы (сколько нас?) стояли в моем сердце из маленького куска, оставшегося от шагреневой кожи, и только ветер осмеивал нас своим шепотом. Издалека, не задевая внутренней пустоты.

▪ ▪ ▪

В пустоте нет пустынь.

Машины замедляли свой гул. Их больше не было. Все пропадало. Все ускользало. Все утопало в этой бесконечной пустоте, в этой мерзлой тошноте, которая бросается взглядом от лужаек к сердцу, выжженному многолетними войнами и революциями.

Я оставалась одна – с моими пустынями, которые снова дразнили меня жизнью.

Бордо 2012.[170]

29 janvier 2013 – l`avion – l`iterneraire Moscou-Paris – l`air absolu.[171]

Железные стаи прокладывали пути на Запад. И я неслась в этом темном, насыщенном потоке. Виднелись последние жесты заката, слоистыми змеями уползали они в норы, чтобы вновь повториться. Я всегда шла к закату – он притягивал меня, манил, очаровывал, бросал, но снова влюблял в себя – своим шепотом. С раннего детства.

Быть до последней точки захода солнечной панели, до последнего выдоха мертвеющего дня. Преданность законам природы, заигрыши с их исполнительностью. Позади моего корабля небо образовало шторм, прогибаясь от шелеста иссиня черного мрака.

Мрак, поглощающий надежды и образы. Мрак, дышащий шелестом тянущихся по глубинам почв осенних листьев, прелых и знаменно красных. Тонкие нити тьмы.

Мои карты не совершенны, но пути в них начинают прокладываться. Мои кладбищенские ухмылки и реализация моей меланхолии в сконструированном мной персонаже проходят стабильно. Я должна стать сильнее законов мертвого, закатывающего на периферию судьбы мира.

Imagination au pouvoir! Mes rêves comme les lois de ce monde. La mélancolie comme le principe independent de tous les oiseaux de ces terres. Comprendre la Tradition. Pâtir l`axe de la divinité verticale. Construire le monde comme le roi de l`Hyperborea. C`est le loi. Faire l`humanité être soumise à ces lois. Faire tous êtres condamnés à …[172]

Спать в осени, жить в дождях, не выходя из замка.

Когда ты, обглоданный, как выкинутая на задворки кость, как рваная опасная рана, из которой сыпятся на землю рубины, когда твое сердце, обнаженное, завернуто в тонкую простынь – понимаешь, что это только первая глава вселенского свода страданий, дальше острее, дальше – вой и слеза своей собственной немощи, вой, если совсем сложно (это не поможет).

▪ ▪ ▪

Утро, серое тленное утро. Я снова начала писать тексты: наверное, чтобы уметь обращаться со словом, нужно быть слегка раненым. Именно так, сердце пристукивает. Интересно, когда оно любит, оно переходит в нервный тик аритмии? Почему-то кажется, что его вообще нет. А вместо него эфир, либо топливо разбавленной водки. Почему хочется в утро серое вырваться и всем заявить, что я немного несчастен? Откуда сентиментальность в слоге и в понимании стихов – плача из Новороссии? Откуда жажда погрузиться во тьму? Забиться в угол подвальный и рассесться на полу так, чтобы вечно это туманное утро над головой развертывалось, не превращаясь в солнечный прибой? Отчего это неприятное чувство? Судьбу творю сам, судьбу дотворил – остается молиться и вспоминать, что все, что сделано – все от закона, все прочерчено за нас.