Детская книга - Борис Акунин

В первый день «итальянский мальчик» учился не бояться высоты: раз пятьдесят сиганул сверху в растянутую гимнастическую сетку. Это было, пожалуй, даже весело — когда немножко привык.

Назавтра снова прыгал, но теперь сетка была вдвое меньше.

На третий день Дьяболини натянул сетку совсем маленькую, размером аккурат с коробку. Сверху она казалась не больше спичечного коробка, но Ластик ни разу не промахнулся. А если б промахнулся — на то вокруг были разложены маты. Во второй половине дня маэстро их убрал, и ничего.

На четвертый день Ластик прыгал уже в коробку. Падать на хлопок оказалось куда приятней, чем на сетку. Из той вылетаешь, как мячик, — можно об арену удариться, а тут встаешь, как влитой, и почти совсем не больно, только в коленки отдает.

Потом тренировки стали ночными — нужно было прыгать из оркестра в темноте. То есть сначала-то Дьяболини подсвечивал лампой, потом перестал. Но коробка всегда стояла точь-в-точь на одном и том же месте, в десяти шагах от кулис и в двенадцати от краев арены.

На шестой день Ластик уже вышел на атанду, то есть участвовал в представлении. И ничего, прошло как по маслу. Если кто из зрителей пришел не в первый раз, нипочем бы не заметил подмену. Подмалеванный, затянутый в трико, Ластик-Пьетро и сам в зеркале с пяти шагов принял бы себя за Петуха-Пьетро.

Выступали и на седьмой день, и на восьмой, и на девятый.

По утрам Ластик учился у гимнаста Федора Парменыча Лампедузо гуттаперчевости, то есть сгибаться-разгибаться, кувыркаться через голову и ходить на руках. Потом готовился к работе на канате — ползал по натянутой веревке взад-вперед, цепляясь руками и ногами. Когда приноровился, стало получаться довольно шустро.

На атанде главное — трюк с прыжком, дальше можно было расслабиться. Всю остальную работу выполнял маг, Пьетро был только на подхвате: плащ принять — полотенце подать, в ладоши хлопнуть, поклониться, сверкнуть хромкобальтовой улыбкой.

Эффектные «чудеса» синьора Дьяболини на поверку вышли обычным надувательством, не очень-то и замысловатым.

Сидя в аквариуме, маэстро дышал через трубку, которая тянулась от маски, шла под водоотталкивающим трико и выходила концом через перчатку. Когда маг ерзал, «устраивался поудобнее», он открывал в дне аквариума потайной клапан и выпускал дыхательную трубку наружу. При этом нарочно раскачивал аквариум, чтобы вода пролилась через край — тогда не видно, что снизу тоже подтекает.

Фокус «в огне не горит» был устроен посложней, но не особенно. В стеклянном кубе с закопченными стенками внутри помещался цилиндр из очень тонкого и совершенно прозрачного огнеупорного стекла. Когда Дьяболини прыгал в куб, он оказывался внутри цилиндра. Служители действительно заливали внутрь куба бензин — все кроме одного, который лил в цилиндр подкрашенную воду, следя за тем, чтобы ее уровень совпадал с уровнем горючего.

Когда топливо загоралось, снаружи было не видно, что сердцевина куба огнем не охвачена.

Ну, а «птицей феникс» маэстро возносился благодаря прозрачному шнуру, который свисал из-под купола.

Первые два вечера, уже зная, как всё устроено, наблюдать за фокусами было интересно. Потом надоело.

Дни тянулись медленно. За все время Ластик ни разу не был на улице. После истории с Петухом маэстро не желал рисковать и держал своего ассистента, можно сказать, под замком. Выходить наружу не велел, да и сторожам приказал, чтоб Пьетро не выпускали.

Когда не было тренировок, Ластик без дела слонялся по шатру или бродил меж цирковых вагончиков, окруженных забором. Подружился с клоуном Тимом, человеком добрым и легким, и не сошелся характерами с брюзгливым Томом. Познакомился со львом Фомой Ильичом и слонихой Люсей. Мыл посуду в буфете, получая в уплату бутылку ситро и пирожное эклер.

И все время, с утра до вечера, чем бы ни занимался, думал только об одном: когда же?

Когда начнутся события, которые приведут синьора Дьяболини и Пьетро в дом генерала Н.? Кто он такой, этот Н.? Где его искать?

По часам двадцать первого века миновало каких-нибудь минут сорок, а Ластик томился в 1914 году уже девятый день, роковое 15 июня неумолимо приближалось — и ничего.

Маг держался как ни в чем не бывало, нетерпения не выказывал.

Странный он был человек, непонятный.

В цирке к нему относились почтительно — синьор Дьяболини считался в труппе «первым сюжетом», то есть главной приманкой для публики. Он обеспечивал сборы. В дни, когда из-за сбежавшего Петуха выступления фокусника пришлось отменить, зал был наполовину пустой. Когда же маэстро вновь вышел на арену, касса продала билеты на неделю вперед.

«Гений арены, талантище», — говорил про мага добрый Тим. «Такой зарежет — не чихнет», — мрачно ронял Том.

И, похоже, оба были правы.

Работать с Дьяболини — на тренировке или на атанде, неважно — было одно удовольствие. Он ни разу не повысил на ассистента голоса, его взгляд придавал уверенности и силы, на красных губах вечно играла бесшабашная улыбка. Но иногда маэстро бросал на Ластика такой взгляд, что по коже пробегали мурашки: ледяной, цепкий, что-то прикидывающий.

Кто он на самом деле, русский или итальянец, было непонятно. О прошлом фокусника в цирке знали мало. Выступал в Питере, в Нижнем и в Варшаве, но откуда взялся и каково его настоящее имя — бог весть.

Зачем этому человеку Райское Яблоко? Что он намерен сделать с Плодом Познания? Вернее, что он с ним сделал такого, отчего мир залихорадило войнами и революциями?

И самый пугающий вопрос: неужто придется вступить с магом в единоборство? Что может против такого Дьяболо Дьяболини обыкновенный шестиклассник?

Чем меньше времени оставалось до 15 июня, тем страшнее делалось Ластику.

Он ждал, ждал начала Событий — и наконец дождался.

У маэстро имелась странная привычка: перед атандой он подолгу стоял за кулисами и внимательно разглядывал публику. Кого или что он там высматривал, было непонятно.

И вот на девятый день Ластиковой цирковой жизни, 14 июня, посмотрев в щелку на зал, маэстро вдруг пробормотал нечто загадочное:

— Есть! Нумер три! Ай да ивушка-голубушка!

Такой присказки Ластик от него раньше не слышал. Покосился на мага и увидел, что тот на себя непохож: губа закушена, кулаки сжаты, глаза горят.

— Что-нибудь случилось, маэстро?

Фокусник наклонился к нему.

— Видишь вон там, посередине, в первом ряду даму с дочкой?

Ластик посмотрел.

Ну, дама — в розовом платье, в большой шляпе (то-то повезло сидящему сзади). Ну, девочка — желтые кудряшки, болтает ногами.

— Сегодня я кину из аквариума не рыбку, а водяную лилию. Подойдешь к даме, вручишь с поклоном и скажешь: «От синьора Дьяболини авек естим». Запомнишь? Повтори! Это очень важно!

Ластик повторил.

— А что это? Зачем?

— «Авек естим» по-французски значит «с почтением». Чему тебя только в реальном учили? А зачем — после узнаешь. И все, больше никаких вопросов.

Как велено, так Ластик и сделал. Подошел, поклонился, вручил мокрый цветок.

Все повернулись, стали пялиться на даму. У той на щеках выступил румянец, девчонка горделиво посмотрела на соседей. Ничего особенного в этой парочке Ластик не усмотрел. Дама довольно толстая, немолодая и, наверно, богатая — в ушах сверкают камни, на пальцах тоже. Девчонка примерно Ластикова возраста. Довольно красивая, но сразу видно, что слишком много о себе понимает.

— Мерси, — улыбнулась дама и поправила локон у виска. — То есть грацие. Это, Липочка, по-итальянски «спасибо», — пояснила она дочке.

И больше ничего примечательного до самого конца выступления не было. Но после атанды Дьяболини не ушел переодеваться, как это происходило обычно, а остался за кулисами и всё глядел в щелку. Ластик, само собой, терся неподалеку.

Когда зажегся свет, умолк оркестр и публика, отхлопав, стала расходиться, маэстро стремительно пересек арену и направился к первому ряду.

Дама заметила его, остановилась. Девчонка — та и вовсе замерла, не сводила с мага глаз.

— Какая честь, эччеленца, — приложил руку к груди Дьяболини, коверкая язык на итальянский манер. — Ла молье… э-э-э… супруга и дочь илюстриссимо герое Маньчжурских степей!

Приложился даме к ручке, девочке вручил фьоретту — такой бумажный цветок, который при нажатии на стебель сам собой раскрывается. Девчонка, конечно, запищала от восторга.

Ластик, как бы ненароком, держался неподалеку, в пределах слышимости.

— Благодарю за лилию и за истинно грандиозное выступление, — милостиво улыбнулась дама.

— О-о, синьора, самые лучшие фокусы я беречь для избранная публика. И лучше всего они глядеть вблизи, — вкрадчиво произнес Дьяболини.