Граф Калиостро - Иван Лукаш

   -- Не жги! -- крикнул с тоской Калиостро.

   Но пламя вспыхнуло, зловеще осветило лица. Черный пепел задышал над свечой.

   -- А впрочем, жги. Ты прав, московит: я не знаю философского камня. Его не знает никто. Все это выдумки... Да, я фокусник, бродяга, я играю с вами комедию... Глупец, зачем ты перешел на трагическую роль?.. Ты растревожил мой старый геморроид. Мне нет охоты вести с тобой философский диспут, -- уходи!

   -- Где Феличиани?

   -- Клянусь, не знаю, о ком ты говоришь. Ты бредишь призраком, ты, кажется, влюбился в Саламандру, которую зажигают блуждающие звезды, ложные солнца...

   -- О нет, Феличиани не Саламандра, -- улыбнулся Кривцов. -- Она не призрак, она открыла мне истину, какую ты не найдешь никогда.

   -- А я говорю, она призрак! -- топнул ногою граф. -- Моя чахлая жена давно померла в "Голубых оленях". Твоя истина мертва. Это я выдумал тебе Феличиани, я давно заметил твои вздохи, твой флажолет, -- я просто водил тебя за нос. Твоя истина -- выдумка, вампир, -- неведомый, давно издохший, дряхлый, проклятый вампир! Истины нет! Один я, граф Феникс, вот уже тысячелетия брожу по земле. Сам Бог ваш Иегова, как Великий Кавалер Калиостро, только брожение, только разрушение создания...

   Калиостро вскочил, протяжно завыл по латыни:

   -- Lilium pedibus destrue.

   -- Да кто ты, мятежный кощунник? -- дрогнул Кривцов.

   Калиостро выл, выпучив глаза:

   -- Хризофир -- Геликон -- Офир -- Ма-Ро-Бо-Кукуреку! Как черная жирная жаба, запрыгал он на корточках кругом бакалавра.

   -- Отойди, дух нечистый! -- задохнулся тот от страха и отвращения. Пошарил по столу, пальцы наткнулись на Калиострову табакерку...

   -- О, я не дух, не приплетай страшных басен о сатане. Шпага прыснула огнем в руке графа, черными копьями дыбятся волосы по краям лысины.

   -- Я только Джузуппе Калиостро, итальянский бродяга. Я -- человек...

   -- Сгинь!

   Табакерка ударила звонко о сталь, шпага с пронзительным свистом вырвалась, острием воткнулась в паркет. Трепеща, закачалась. Кривцов подхватил ее.

   -- Теперь ты ответишь мне, окаянный!

   И с размаха влепил графу дюжину азартных пощечин. Заколотил кулаками по тугим колючим щекам, которые бухали, как кожаные подушки...

   -- Не довольно ли, мой кавалер, выбивать пыль из кресел? -- позвал вдруг насмешливый голос графа.

   Устало дыша, бакалавр осмотрелся: перед ним -- потертые кресла, а граф Феникс, оскаленный, стоял у окна. Он в черной треуголке и в испанском черном плаще, подбитом красной тафтой, точно тлеющей огнем...

   Ледяной ветер обдал Кривцова -- граф взмахнул полой плаща.

   -- Adio, любезный бакалавр, я к вам вернусь.

   Тут Калиостро пристукнул красными каблуками и прыгнул в окно.

   Кривцов головой вперед устремился за ним.

   Раздут черный плащ, граф Феникс косолапо бежит по аллеям, к Неве, через мост, как тяжелая черная птица. Бакалавр его настигает.

   Бегут Васильостровские пустыри, заборы, тусклые фонари на полосатых, столбах, хлебные магазейны, кордегардии.

   Феникс вдруг оглянулся. Его оскаленные зубы показались громадными, лошадиными.

   -- Никогда никому не догнать -- Феникса, Феникса!

   И почудилось Кривцову, что они оба бегут на месте. "Вечный бег. Недвижна вселенная", -- пронеслось в голове бакалавра. Задыхаясь, он стал отставать.

   Черный плащ вздулся, шумя раскинулся в воздухе, -- граф Феникс поднялся над мостовой. Толстые икры, подошвы тупоносых башмаков мелькнули в бледном небе над головой бакалавра. Он открыл рот и выронил шпагу.

   С пронзительным свистом, как черная машина, Калиостро пронесся над шпилем адмиралтейства, зацепил полой золоченый кораблик, рванулся, взвился... Ночной ветер затрепал на кораблике черный лоскуток испанского дорожного плаща.

   -- Амо, амо, -- безумно мычал Кривцов. А хотел крикнуть -- Феличиани, философский камень, любовь...

* * *

   Старый канцлер вернулся из города за полночь, букли растрепаны, сам сердитый. Выбрался из кареты, а в сени из круглой залы выбежал навстречу дворецкий Африкан, тоже растрепанный и сердитый.

   -- Батюшка, Иван Перфильевич, -- страсти! -- старик упал канцлеру в ноги. -- Граф иностранный с секретаришкой твоим подрались -- баталия! Я в кабинет было сунулся, да назад -- оплеушины, шпагами колятся, бумаги пожгли, в окна попрыгали.

   В кабинете еще летал черный пепел. Елагин заглянул в открытое окно.

   -- Никого нет. Невысоко, не убьются. Убегли, куда ни есть... Ступай, дед, я все разберу.

   Африкан, уходя, поднял с паркета Калиострову табакерку, у которой перламутровая крышка отскочила с шарниров.

   Старый канцлер собрал обгорелые обрывки, клочки записок. Серые буквы на кусках пепла рассыпались от прикосновения.

   -- Ах, петухи, весь труд свой пожгли... А тут и государыня слышать о Калиостре не хочет: выслать без замедления... Вот тебе и чудесное золото.

   Канцлер сел в кресла спиною к колбе. Сердито нахмурился. И вдруг в тишине за спиной послышался звук, чистый и легкий, как бы звук падения червонца.

   Под стеклянным жбаном на оловянной тарелке заиграл желтым светом кристаллик металла.

   -- Никак из колбы упал, -- прикинул его на руку канцлер. -- Что такое? Столь чистый блеск.

   Он бросил кристалл на тарелку. Тот подпрыгнул, издав ясный звон. Канцлер порылся в кармане камзола, кинул на тарелку империал, тот упал тяжелее, но его звон был таким же ясным и как бы прохладным -- гармоническим звоном золота.

   -- Золото? -- поднял белые брови Елагин. -- Чистое золото?

   Он засмеялся, подкидывая в ладонях сияющий кусок.

   -- Золото, золото... Рыцари Розы и Креста обладают тобою. Первая ступень к истине пройдена.

   Но посмотрел на груды черного пепла, на обгорелые обрывки бумаг и нахмурился.

   -- Однако они сожгли все тайные формулы до остатней... Никак сгорело чудесное золото мое?

ФАВОРИТ ИМПЕРАТРИЦЫ

Как лебедь на водах Меандра,

Пропев, умолкнет навсегда.

Херасков

   Сандро де Каглиостро, полковник испанский, явился в нашу столицу вызывать духов, чего отменно хотели здешние франкмасонские ложи, напоенные бреднями Шведенборха. Плут Каглиостро, лысый бес, показывал им черного козла, гнал ртуть из ноги подагрика и, наконец, вызвался найти философский камень и сделать золото. Но за предприятием сим в погребе господина Елагина прежестоко подрался с Елагина секретарем, и о ту же пору был выслан нашим генерал-губернатором из Санкт-Петербурга. Уверяю вас, что Каглиостро отбыл отсюда в кибитке, а не по воздуху, со старым солдатом и графиней, имея подорожную до Митавы...

   Так через год писала императрица корреспонденту своему, барону Гримму, в Париж.

   В столице все лето, да и зиму с опаской передавали слух, сердивший весьма государыню: будто тот испанский полковник, маг Калиостро, который являлся ко двору в черном наряде, словно на парадную панихиду, -- не человеческим путем покинул Империю, а вылетел из ее резиденции по воздуху, на черном плаще.

   Зеваки из гвардейских щеголей, заезжие дворяне и даже обер-секретари сената в ясные дни собирались у перистиля Адмиралтейства, чтобы смотреть, закинув вверх головы, на золоченый воздушный кораблик. В Санкт-Петербурге ходили вздорные выдумки, что маг, пролетая, зацепился о шпиль и что на самом острие адмиралтейского кораблика, точно дохлая черная ворона, треплется клок Калиострова плаща.

   Затейливые сборища на плацу были пресечены, а на мнение Европы Augustissima с сердцем написала свое письмо.

   И к лету 1784 года в Санкт-Петербурге о пребывании Калиостро было забыто всеми, тем более, что черный лоскут уже истлел на воздушном кораблике и был развеян без следа свежими невскими ветрами...

   Генеральс-адъютант Ланской в 1784 году, по ласковой милости государыни, украсил свой белый кавалергардский колет еще одним орденом -- Российского Апостола Андрея Первозванного, одновременно получив высокое звание действительнаго камергера.

   Но изящная пудреная голова генеральс-адъютанта, голова молодого Антиноя, не поднялась выше, а смуглое и продолговатое его лицо было таким же чистым и простым, как и четыре года назад, когда Ланской весною, в апреле, в пасхальный перезвон, впервые прошел через Китайское зало на половину Светлейшей Царицы.

   По утрам в Царском Селе, в павильоне фаворита, государыня пивала запросто кофе. Влажными лучами вспыхивало столовое серебро, прозрачный фарфор сквозил розовато, отсвечивая на круглом, с ямочкой, подбородке императрицы.

   По утрам Ланской в шлафоре белого тентинета просматривал с государыней новые эстампы, привезенные из Лондона, портреты in taglio и en camйe ]инталии и камеи (фр.)[ из Парижа. Пудреный Антиной, приветливый фаворит больше всего любил головки Греза, гравюры и музыку.