Лесная герцогиня - Вилар Симона

Временами срывался снег, но особого мороза не было. Эврар, чтобы отвлечься от раздумий, порой охотился. С хозяевами почти не разговаривал, пока однажды не обратил внимание, как крестьянин вывел оставшихся лошадей к водопою. Трепал их по холкам, улыбался. Кони были хорошие, особенно жеребец самого Леонтия – белый иноходец с мохнатыми бабками, густой сероватой гривой и темными пятнами яблок на крупе. Такой конь стоит не меньше семи солидов, да и остальные тоже не меньше пяти-шести. Правда, здесь три кобылы, а они в цене дешевле, но все равно для хозяина кони – это целое богатство. Небось мурлычет от удовольствия, предвкушая, как весной погонит их на ярмарку.

Но Эврар смотрел на это иначе.

– Пегая кобыла, так и быть, твоя. На остальных и не зарься.

Больше он не разговаривал, пошел в дом. Увидел, что хозяйка подвешивает над огнем полный снега котелок, а Эмма помогает ей. Ишь, уже оправилась, хотя вокруг глаз еще остались темные следы от побоев. Свое платье, превратившееся после истории с греком в лохмотья, сменила на дерюжную тунику, какую выделила ей хозяйка. Но даже в этом крестьянском одеянии она выглядит как принцесса. И откуда в ней столько достоинства и грации? Сразу видна порода.

Почувствовав взгляд мелита, Эмма обернулась. Перебросила на спину косу.

– Вот что, – начал Эврар. – Завтра мы поедем.

Она лишь кивнула.

Они покинули домик в долине, едва рассвело. Эврар ехал впереди на своем караковом жеребце, следом на веревке вел пятерых лошадей. Эмма на белом иноходце Леонтия замыкала шествие. Мерная поступь иноходца всегда удобнее для женщины. Эврар заботливо ощупал подпруги и пряжки на седле, прежде чем усадить Эмму. Когда стал укутывать ее колени полами рыжего плаща, она резко отвела его руки, взглянула с тревогой. Он отвернулся, отошел. Понял, что после Леонтия Эмма не выносит мужского прикосновения, но объяснять, что для него она прежде всего супруга Длинной Шеи, не стал. Странно, но вся красота Эммы была для него чем-то вроде дорогого венца на челе его господина. Глазам глядеть приятно, но примерять не приходит в голову даже в мечтах.

В дороге они не разговаривали. Эврар старался держаться по солнцу. Местность была незнакомая, но хозяева сказали, что, если они станут двигаться все время на восток, к вечеру выйдут к селению смолокуров. До этого жилья не предвиделось. Арденны – дикий край. Человека здесь можно встретить куда реже, чем зверя. И хотя Эврар немало в свое время изъездил по лесам Арденн и знал их неплохо, он не был уверен, что они доберутся до указанного места.

Эмма ни о чем не спрашивала мелита. Ею владело странное безразличие ко всему. Она почти не управляла конем, и он машинально двигался по проложенной идущими впереди лошадьми колее. День был ясный, светлый от солнца и снега. Лес казался громадным, но тихим, и это успокаивало. Эмма порой даже подремывала в седле. Когда открывала глаза – опять лес, густой и дикий, огромные стволы, заросли кустарника, подступающие вплотную, – тут не проедешь иначе как гуськом. Тишина, нарушаемая лишь голосом чащобы – рыком тура или медведя, хриплым лаем рысей, писком птиц, трескотом сорок. Такая глушь зачаровывала и пугала. Но от того, что рядом был Эврар, Эмма не боялась ничего. Странно. Раньше мелит предавал ее, теперь спас. Она подсознательно чувствовала, что это лишь потому, что она стала женой Ренье. Сама она мало что значила для Эврара, но сейчас Эмму это устраивало и было даже приятно. Быть ничем, исчезнуть, спрятаться, не раниться больше о жизнь – как раз то, чего она теперь желала более всего.

Путь был трудным. Местами они перебирались через покрытые сверкающим льдом скалистые склоны, часто увязали в сугробах. Эврару понравилось, что Эмма ни разу не пожаловалась на дорогу, а порой даже помогала управляться с лошадьми. Они по-прежнему не разговаривали, даже когда перекусывали на коротких привалах.

День понемногу угасал. Стали падать первые снежинки, перешедшие в крупный снегопад. Эврар уже было решил, что придется заночевать в лесу, когда вдруг потянуло дымом, и в лощине, под скалой, он заметил селение. Слава богу, они приехали. Здесь можно нанять проводника. Иначе они вечность будут блуждать в бескрайнем Арденнском лесу.

И опять, когда он поддержал слезавшую с коня Эмму, она шарахнулась от него. Почему-то Эврара вдруг обуяла злость против Леонтия. Что он с ней сделал! И тут он удивился – понял, что у него болит душа за Птичку. Но она ведь дочь Эда, которого он ненавидел! Ненавидел ли? Все это было так давно. А Эмма… сегодня… и она жена герцога Ренье.

Когда она заснула в дымной хижине, Эврар встал и подсел рядом. В домике было душно. Воняло навозом. Огонь стелился по низу и чадил. А Эмма, спавшая на земляной завалинке, была как звезда, бог весть каким чудом угодившая в эту грязь. Немудрено, что жители этой деревни глазели на нее как на чудо.

Эврар подергал ус. Глядел на Эмму. Черт, какая девка! Волосы – настоящая грива, губы после целого дня на холоде алели как ягоды, брови – как мех соболя. А кожа, несмотря на чуть желтеющие пятна синяков на скулах, была такая нежная и чистая, что казалась прозрачной шелковой вуалью. Бедная девочка! Ее красота, как богатая усадьба, манит злодеев всех мастей. Была бы она дурнушкой – ей бы жилось легче.

И опять, едва забрезжил рассвет, они тронулись в путь. Эврар нанял проводника, и теперь тот шагал впереди, утопая едва не по пояс в снегу, но сесть верхом испуганно отказался. Дикий человек леса – лошади страшили его. И он шел и шел вперед, закутанный в шкуры, с капюшоном из рысьей головы с забавно торчащими по бокам ушами с кисточками. К досаде Эврара, проводник оказался на редкость болтливым. А когда понял, что его спутники не расположены к разговору, принялся петь. Обо всем, что попадалось на глаза – о склоне, покрытом плющом; поваленной ели; мелькнувшей в зарослях лисе; роднике, бившем из-под снега. Эврара этот болтун невыносимо утомлял, и он дважды прикрикнул на проводника, но, помолчав немного, тот начинал снова петь. Один раз Эврар оглянулся и заметил, что Эмма улыбается дикой песне проводника. Ну и дела! Ее еще что-то может веселить. Хотя он уже понял – хоть с виду она и пичуга, но душа у нее как стальной клинок. Эта еще поборется с жизнью. Эврар был почти готов сердиться на себя, но не мог не отметить – Эмма нравилась ему гораздо больше, чем ему хотелось.

Эмма же почти не думала об Эвраре. Она глядела на лес. Он казался нескончаемым. Пошел густой ельник. Снега тут намело меньше, ехать было легче, и морозный воздух смешивался со свежим ароматом хвои. И все же здесь, даже в полдень, царил полумрак, и казалось, что они погрузились на дно зеленой пучины. Ветви елей почти смыкались над головой, это был какой-то зелено-белый лабиринт, и Эмма удивлялась, каким чутьем, по каким приметам дикий человек с рысьими ушами угадывал дорогу. Но он все шел и шел, не чувствуя усталости. А к ночи, когда они делали привал прямо меж стволами древних пихт, помогал Эврару расчищать снег, разводил костер. Эмма засыпала на сваленных в кучу хвойных ветках. Мороз был несильный, ветра не было, и все же она порой просыпалась от холода. Замечала, что Эврар с проводником дежурят по очереди у костра.

Казалось, дороге и лесу не будет конца, но тяготы пути отвлекали. От усталости душа Эммы словно онемела. Тело ее как бы парило, будто и не весило ничего, и одновременно тихо ныло. Ей казалось, что уже никогда не случится отдохнуть, помыться, согреться в тепле. Лес, всегда лес. Он измучил ее и нравился ей.

На шестой день пути погода стала портиться: небо заволокло тучами, подул сильный ветер, который был ощутим даже в низкой лощине, куда они спустились. А вверху ветер выл и стонал, раскачивая огромные ели.

В низине оказалось небольшое замерзшее озеро с засохшей осокой по краям. Эврар спешился, разбил лед и стал пить, потом напоил лошадей. Проводник, сидя на корточках, наблюдал за ним.

– Мы хорошо шли, господин. Покинутый форт, о котором вы говорили, вон за той горой. Если ветер вас не пугает, к ночи будем…