Роман с Пельменем - Евгения Чуприна

- К нам неожиданно приехала драгоценная тетушка... Кстати, смешной случай. У нас в КПИ турки отказались учить украинский язык. Потому что они ходили по магазинам за продуктами и говорили фразу: "Выбачаюсь, що погано розмовляю, бо я турок". Представляете? Продавцы смеялись, а турки - народ гордый. Но куда запропастились наши Жени?

Жени действительно запропастились. Их не оказалось за колонной, не было и на лестнице. Под руку с Эдуардом Станиславовичем она обошла два этажа. Напрасно. Заглянули в зал, но там еще было сравнительно пусто, потому что пришедшие толпились в гардеробе и на первом этаже, где Жорж продавал какие-то буклеты. Таня заметила в последнем ряду партера скучающего Даниленко.

- Решительно не могу себе представить, куда они могли исчезнуть. Говорил на ходу Станиславович. - Я хорошо знаю Женечку и решительно не могу себе представить, чтобы она, извините, позарилась на вашего Женю.

- Почему же она не могла на него позариться? - С некоторой обидой спросила взволнованная Таня.

- Потому что он, простите, олигофренчик, рот полуоткрыт и слюнка сбоку стекает. Неужели вы его сами не раскусили.

- Вовсе он не олигофрен и девочкам в классе очень нравится.

- Ну, девочки в классе - это, конечно, серьезный авторитет. И все-таки, я настаиваю, для вашего уровня развития он решительно не подходит. - Татьяна отлично понимала, что эта не очень старая, но хитрая, лиса отвлекает ее внимание и, ругая Пельменя, вынуждает ее оправдывать его в своих глазах. Она была очень признательна за это, но... какие человеколюбивые бредни. Эдуард Станиславович просто привык в доме повешенного говорить о веревке, чтобы таким образом быть в центре внимания.

... Весьма добросовестно обшарили каждый закоулок, куда могла бы забрести праздная или влюбленная пара, но Жени исчезли. Пельменя не видел Жорж, окруженный уже толпой гениев, ни еще один попавшийся знакомый. И разумеется, это должно было случиться, - они налетели на Олександра Мыколаевича.

- О! Тетянку! Так ви, я бачу, культурна людына! Эдик, давно не виделись! - Они обнялись, причем Эдуард Станиславович по-кошачьи отворачивал лицо и морщился.

- Саша, уж не у вас ли под начальством работает Татьяна? Я преподавал ей в свое время литературу. - Когда Станиславович вступает в общение, иногда это только подчеркивает его нежелание общаться. Впрочем, возможно, так кажется лишь некоторым мнительным людям, которые видят все в черном свете.

- Да, есть такой грешок. Видишь, какие кадры ко мне приходят? До речи, Тэтянку, бачыв я тут двох вашых учнив з одынадцятого Б. - Неужели? Неужели этот мерзавец все-таки нашелся?!

- Ну, Пельменникова с дамой и я видела... Такая, худая, рыжеволосая в синей сетчатой шали... обвешана украшениями, кажется, из хризолита.

- Така уся в чорному... за гардеропом сыдять як горобци...

- А второй кто?

- Даниленко.

- Тоже с дамою?

- Сам. - И хмуро попрощавшись, Олександр Мыколаевич отбыл.

- Что же они могут делать за гардеробом? - Воскликнула Татьяна и устремилась туда. Эдуард Станиславович легко и быстро шел за ней своей "батерфляистой" походкой. Они спустились по лестнице, миновали предвиктюковское столпотворение и увидели беглецов. Те сидели на какой-то старой тумбе. Евгений плакал, Женя его утешала и гладила по голове.

- Женя, ради бога, что это значит??? - Он вскочил, быстро вытер мгновенно просохшие глаза и встал в боевую позицию.

- Женечка, вы решительно кого угодно доведете до слез! - Укоризненно сказал Станиславович своей ученице. - Настоящая сирена. Сперва подманит сладчайшим пением, а потом кровушки напьется. Надо быть таким отпетым циником, как я, чтобы общаться с ней без последствий. Что вы сказали бедному мальчику?

- Я просто показала ему одну болевую точку. - Не моргнув глазом, ответила девушка. - Если туда стукнуть, слезы текут сами. Хотите, я и вам покажу?

- Нет, я убежден, что самая болевая точка - это сердце.

- Ладно, - Сказал мобилизовавшийся Пельмень, - спектакль скоро начнется. Пора места занимать.

- Мы без билетов. - Пояснила елейным голосом Татьяна.

- Тогда вам лучше пойти на третий ярус. А у нас места в партере, шестой ряд. До встречи в антракте. - Дамы взяли своих кавалеров под руки, и пары чопорно разошлись. Эдуард Станиславович напоминал при этом доктора Мортимера, выгуливающего спаниеля Снуппи. А его спутница, соответственно, была похожа на Снуппи, который вот-вот рванется и убежит на болота.

- Женя, скажи, а что было на самом деле? Почему вы ушли? - Спросила Таня грозовым тоном.

- Ушли, потому что я хотел тебе отомстить.

- За что?

- А за все: за этого твоего Жоржа, и за Джокера, и за всех этих уродов, которые вокруг тебя толпятся, и за этого иностранца, за которого ты собралась замуж!

- Что ты несешь, какой иностранец, откуда ты знаешь?

- Ага! Значит, правда! Я чувствовал, что она меня не обманет!

- Даже так? Она тебе говорила про меня гадости?

- Она просто мне погадала.

- Так знай, что все это глупости и, потом, я еще не развелась с Вяземским...

- А за меня пойдешь?

- А ты мне предлагал?

- Зачем лишний раз унижаться.

- Ах, унижаться! Ах, унижаться! Да пошел ты знаешь куда!

- Куда?

- ... ... ... ... ... ... ... ... ... . !!!

- Так мне можно идти?

- Иди. - Он жизнерадостно и чересчур протяжно улыбнулся. Улыбка приклеилась намертво, и с ней он повернулся и ушел. Татьяна, не успокоившись, а именно "транквилизировавшись", не сознавая ничего вокруг, явилась в партер, подошла к Жоржу, весело поболтала с ним, он уступил ей свое место в первом ряду, а сам устроился в ногах. Зазвучал полонез Огинского. Представление началось, но глава закончилась.

Уф, предвкушаю, что будут у меня неприятности из-за этой главы. Но что поделаешь - родной город. Достаточно выйти из дому (особенно в районе улицы Шота Руставелли) - тут же встретишь толпу моих знакомых, да еще и меня саму в придачу (как назло, даже толком не накрашенную, с кульком для хлеба, в самом затрапезном виде). И эти мои знакомые - знакомые не только мои. Их здесь знает каждая собака, даже моя собственная, которая давно потеряла собачью ориентацию. Поэтому они весьма ревниво относятся к своим литературным аналогам. Ох, будут у меня неприятности, когда кто-нибудь себя узнает в моих дружеских шаржах! Да что поделаешь. Я люблю окружать себя догадливыми людьми. Вот сейчас мысленно перебираю фамилии своих знакомых и как назло, не могу припомнить ни одного идиота. Кроме себя, конечно... Если бы я зналась с дураками, то сама на их фоне выглядела бы получше. Как сказал поэт:

Жму руку дуракам обеими руками.

Как многим все-таки обязаны мы им!

Ведь если бы они не были дураками,

То дураками быть пришлось бы нам самим.

И все-таки я предпочитаю сама выполнять столь важную в обществе миссию дурака, определяя если не верхний, то хотя бы нижний уровень ОК. Точно так же, как лучше вонять самому, чем нюхать кого-то другого. Изображать людей неинтересных, примитивных - значит хоть временно давать им прописку в собственной голове. Насмехаться над глупцом - значит, разделять с ним его глупость. На это я пойти никак не могу. Умному человеку не трудно понять, что я шаржирую лишь тех, кто мне приятен. Он это поймет, но, как положено интеллигенту, на свой счет не примет. И хотя я со стороны изучила повадки культурных людей, мне остается только констатировать, что выходки мои порой непозволительны. Поэтому среди моих друзей, людей в общем-то с широкими взглядами, наблюдается повышенная "текучесть кадров", а врагов (т. к. у них у всех хорошие манеры) вообще незаметно. И я думаю, что, раз уж человеку так необходимо иметь врагов, то пусть они хотя бы составляют прекрасный, неувядаемый букет, который когда-нибудь потомки положат мне в могилу.

Глава 14. ЧУЖОЙ

Последний день каникул явился некстати и пробыл невыносимо долго. Таня печатала курсовую, финальные пять страниц которой получились слишком эмоциональными, несмотря на то, что речь шла о видах прилагательных, а не о пельменях. В семнадцать часов восемь (или десять) минут она закончила список литературы и поставила дырку вместо точки. Такая же маленькая черненькая дырочка зияла в ее душе. Безо всяких рассуждений, Татьяна набрала номер Джокера.

- Алло, Егор, от чего я тебя оторвала?

- Женщину провожаю.

- Далеко?

- До дверей.

- А потом?

- А какие будут предложения?

- А кто из нас, в конце концов, мужчина, ты или я?

- Сегодня ты.

- В принципе, я могла бы приехать. Если у тебя хватит на меня энергии.

- Жду.

Так как накрашена она была с утра, осталось только переменить одежду и сесть в метро. Мастерская Джокера находилась на улице со скромным названием Малая Подвальная, куда Таня добиралась, выйдя на Майдане Нэзалэжности (что в переводе на русский язык означает: Площадь Октябрьской революции) и нырнув в первый же грязный проулок.

Майдан Нэзалэжности играет в нашем городе ту же роль, которую в маленьких городках - улица Ленина с клубом, универсамом, кинотеатром и автобусной остановкой. Туда приходят одинокие люди, чтобы полюбоваться на себе подобных и, разумеется, встретить знакомого. Златозубые типы с зовом предков вместо сердца и инстинктами вместо извилин шныряют по Майдану, норовя кого-нибудь понюхать под хвостом, но им мешает свой же запах изо рта. Если есть в мире то, что они ищут, оно водится здесь, на Майдане. Гулять по этой площади стыдно и оскорбительно, потому что она - монастырь со своим антимонастырским уставом, который нельзя и не получается нарушать. Будь ты хоть трижды сноб, интеллигент и эстет (единый в трех эпостасях а значит совершенный), тем более, твои пути ведут на Майдан, потому что ты очень одинок. Если есть в этом мире чистая, лирическая, неземная любовь, она водится здесь, на Майдане, среди грязных банок из-под пива и липких бутылок "Миринды"...