Нечисти - О'Санчес

– Я ее люблю, и она останется жить. Так будет, или не будет никак. – В наступившей тишине эти слова прозвучали так буднично и неуместно, что Денис и сам засомневался: он ли это сказал?

В мир вернулись обычные краски, желтая кленовая пурга за окном улеглась, дядя Слава выпрямился и теперь отряхивал с задницы мусор и кусочки земли, Морка отлепил грудь от капота, потряс крыльями, почистился наскоро и с беспокойством посматривал на Дениса, постукивая по стеклу: явно просился к нему на руки. Ника по-прежнему лежала безвольной куклой на заднем сидении. Юбка ее задралась почти до самого верха, обнажая бедра в темных колготках, но в данную минуту это зрелище Дениса не интересовало абсолютно. Он даже одернул юбку, но оставил лежать Нику в прежнем положении.

Мать молча и выжидающе смотрела на того, кого Денис всегда считал своим отцом, а тот, в свою очередь, вроде как выключился из окружающего, сидел неподвижно и словно бы даже не дышал… Прошло минуть пять.

– …Как говорится, из двух зол меньшее. Быть по сему. Мы лишим Нику памяти о нескольких часах ее жизни, тех, что она провела у нас дома и с тобой. Так можно? – Отец очнулся и поворотил к нему хмурое лицо.

– Да, конечно, – облегченно согласился Денис.

– Ты никогда не будешь пытаться с ней… заново подружиться и проводить время. Никогда. Ты понял?

– Да… папа…

Что-то заворочалось в груди, но это «что-то» потом, позже вырастет в ощущение разлуки, в боль от разбитой любви, а сейчас – это пустяк на фоне победы… Ника будет жить, вот что главное…

– Принять меры надо будет прямо сейчас, на этом месте. Может быть, они даже и не почуют. Начинаем обряд и уезжаем. Слава, садись. Мор, в машину. Денис, возьми Морку, поддержи Нику… Как только закончим – сразу ходу, и никто ни единого звука до самого города. Может быть, обойдется… Пожелай вслух, Денис, ты должен пожелать. Подай руки – мне и матери…

«Мерседес» с силой рассекал воздух, спидометр показывал сто пятьдесят. Все молчали, Ника уже просто спала, ее сон должен был закончиться возле дома. Денис левой рукой прижимал девушку к себе, у нее было такое нежное, худенькое плечо, шелковые ароматные волосы, у Дениса гулко бухало сердце… И он понял внезапно причину своих головных болей… Жалость – вот что их вызывало.

– Ой, и хорош в этом году мед! Ох, и душист! А, Федоровна?

– Да и в том был неплох.

– Ну ты не равняй! В прошлом-то году мед был хороший, да и все. А в этом – особенный. Да что у тебя, нюхалку заложило?

– Да уж не молоденькая, и чутье не то.

– Вот и дари тебе после этого. Ну на вкус повспоминай!

– Не-ет, не вспомню. Это ты у нас, Силыч, не хуже ведмедя в меду-то разбираешься. Еще кружечку?

– А-бизательна! Хорош медок! Я тебе больше скажу: со времен Петра Ивановча Прокоповича, императора пчелиного, земля ему пухом, с липовых урожаев от его Сиама – ох, и сильная была семья – не пробовал я такого меду. Может, подогреть?

– Да только что кипел. И заварка горяча. Пей, Петр Силыч, пей на доброе здоровье.

Наконец, после десятой, наверное, кружки, в пол-литра вместимостью, Петр Силыч обтер платком свекольно-красное лицо, протяжно, на всю избу рыгнул, ухватил большими пальцами подтяжки, оттянул повыше и, довольный, щелкнул ими по гладкому пузу.

– Вот это я понимаю, чай! А то в городе видишь «Чайная» написано. Зайдешь, а там не чай, а моча сиротки Хаси. Да-а! Как моча – желтенький такой, из пакетика.

– Тьфу на тебя, Силыч, за столом-то бы постеснялся!

– А они стесняются? И дорого-то как! Ну, чем такой чай – так водки-то и выпьешь… Да с расстройства еще и на еще… А шел, слышь, Федоровна, – чайку попить. Вот так оно и бывает с нашим братом.

– Так ведь город здесь ни при чем, это такой норов у вашего брата, пьяницы. И в деревне зальет шары эдакий брат и колобродит… До Октяпьской революции надо было в чайные-то ходить, за чаем-то.

– Ай, там все едино: что тогда, что сейчас… Кстати, как у них в городе, у Лены с Лешкой, что пишут?

– Лешка – шалопай, редко когда открытку пришлет, а Лена раз в месяц – обязательно, как часы. Ну что – денег им хватает, Лешка в последний класс пошел, уже кол успел схватить по литературе…

– А кол за что? Он ведь хуже двойки, кол-то?

– Лена пишет, за хулиганство: сочинение в рифму все исписал. Денег им хватает, я уже сказала… Дорого все стало, как Кириенка издал указ, так все и подорожало. Что там, то и у нас. А так – живут нормально, все тихо у них. Дак ведь Чет, небось, докладывает тебе?

– Докладывает… Жди больше. На городских нынче где сядешь, там и слезешь… Знаю только, что да, вроде, тихо всюду… – Петр Силыч заворочался. – Ладно, до вечера еще далеко, пойти снасти перебрать… Да надо еще винца взять сладенького, да конфекток…

– Ох, Силыч, старый ты кобель, прости за выражение, опять, значит, к Аньке Елымовой на ночь глядя красться будешь? Ну не позорил бы молодуху, ведь вся деревня смеется над ней, а больше над тобой.

– А что смеются? А кто вдовицу утешит? Пушкин, который тоже все в рифму? Ох, попадутся мне те смехуны под пьяный коготь… Я… О-ох… Ы-ы!…

– Ты чего, подавился никак, Пе…

Петр Силыч махнул рукой досадливо, вскочил вдруг, как ошпаренный, ухватил обеими руками огромное брюхо, понес его из-за стола на открытое пространство, с размаху шлепнулся широким задом на половицы, подогнул под себя ноги хитрым кренделем и раскинул руки – в стороны и вниз. Ирина Федоровна замерла, где стояла: колдун «чует», внимает магическим потокам, иной раз чуть слышным, но, видать, очень важным – ничем и никак мешать нельзя. Кот Васька забился под кровать – и ни звука, пока дядя Петя в доме. Самовар выключен, радио тоже – ничто не должно сбивать мысль колдуна… Ведьма очень аккуратно набросила на дом оборонное заклинание, в таком состоянии Петр Силыч почти беззащитен, а мало ли что… На время его «постига» быть ей сторожем, ведьма стоит у стенки, глаза прикрыты, чтобы лучше ощущать…

– Ох, старость не в радость… Очнись, Федоровна… Все уже…

– Что это ты сияешь белым сахаром? Или узнал что хорошее? Давай, подняться помогу…

– Не треба, сам встану. Ставь-ка сызнова самовар… Отменяется на сегодня Анка и сети – устал больно, хоть выжми… Сколько – час уже прошел с четвертью, ого! То-то, думаю, тяжко как…

– Петр, а Петр?… Да не тяни ты, идол, чего узнал-то? Сейчас закипит, я свежего заварю…

– Нащупал я гаденыша. Стереглись, стереглись, ан… Он, точно он…

– Этот? Да ты что? Он ведь нашему Лешке ровесник, рано бы ему…

– Вот не знаю, может быть, досрочно учили какому лиходейству… А только и его, и тех кто рядом был, я желе-езно учуял… Мы-то думали, что его в Москве сберегают или еще где…

– Ну… И что?… А он?…

– А он – недалече. Разумею – в Питере!

– Вот так номер – лег и помер! А как же?…

– А так же! Как раз здесь, возле нашего, его найти труднее всего. Они грамотно сообразили… Да вишь, сротозейничали…

– Петр Силыч, Лешка-то… Раз они в Питере хозяйничают, так неровен час Лешку с Леной разыщут. Из Лены какой боец?… Опасно… Петр…

– Это вряд ли, успокойся. Там никто не хозяйничает, ни они, ни наши. Как раз – если внимание проявить, суетиться вокруг – легче отыщут. Чет со своими не должны бы ушами хлопать, а и близко крутиться – нельзя.

– Как же не должны, когда этого прохлопали?

– Сказано тебе – место темное, невидное! Да погоди ты!… Подумать надо.

– Думай. Я ли мешаю? А только думка твоя – из-за горы видать. Ты, никак, судьбу обогнуть задумал? Скажи, Петр Силыч, угадала я? А?

– Да-к… Ну ты ведьма изрядная… Да. – Дядя Петя попытался рассмеяться, но у него не вышло ничего, только прыгнул вверх-вниз кадык по жирной шее да колыхнулся живот впустую…

– Не знаю кто так сказал, а меня задело, запомнилось: «Все живое хочет жить». И я хочу. Вот, казалось бы, все изведал, опробовал, все испытал… И смерти, слышь, Федоровна, смерти не боюсь, а боюсь жизнь утратить. Так привольно сердцу: дышать, любить… Чаи вот с тобою распивать…

– «Судьбу обогнуть»… Сие невозможно, так уж определено, что никому невозможно. А все же я попробую. Всего делов – разыскать выродка, пока не вырос, и уничтожить. Его жизнь – наша смерть. И наоборот. И тогда и нам, и людишкам легче заживется… И Лешку убережем…

– Так ведь и Лешка, когда в силу войдет, постоит за себя. Или нет?

– Откуда я знаю? Должен бы… Ладно, сегодня уж давай не будем никого искать… И не завтра жизнь наша кончается. Поглядим еще на белый свет. Давай, наливай по последней, да пойду домой, да выцежу смородиновой стакан, да спать лягу. На сутки, не меньше. А все же час с четвертью! Есть еще силенки! Ну-ка, из молодых кто попробуй!

– Да могуч, могуч ты у нас! Весь плетень давеча разломал, дискотеку в клубе разогнал, дорога, небось, в глазах двоилась!…

– Был грех, что теперь тыкать… А вот Мурман у меня – что отчебучил, если уж о Лешке вспоминать…