Уроки милосердия - Джоди Пиколт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это… – отвечает женщина. – Не знаю, туда ли я попала…
– Я обязательно отвечу, если вы объясните причину своего звонка.
– Один мой знакомый был офицером СС.
Мы даже выделили подобные звонки в отдельную категорию: «Мой сосед – нацист». Обычно это сосед, который пинает вашу собаку, когда та забегает на его участок, и вопит, когда листья с вашего дуба падают ему во двор. У него немецкий акцент, он носит длинный черный плащ и держит немецкую овчарку.
– А вас зовут…
– Сейдж Зингер, – представляется женщина. – Я живу в Нью-Хэмпшире, и он тоже.
При этих словах я сажусь ровнее. Нью-Хэмпшир – отличное место, чтобы спрятаться, если ты нацист. Никому и в голову не придет искать в Нью-Хэмпшире.
– И как зовут этого человека? – спрашиваю я.
– Джозеф Вебер.
– И вы полагаете, что он был офицером СС, потому что…
– Он сам мне в этом признался, – отвечает женщина.
Я откидываюсь на спинку кресла.
– Сам признался, что он нацист?
За все десять лет службы подобное я слышу впервые. Моя работа заключается в том, чтобы сдернуть маску с преступников, которым кажется, что после семидесяти лет убийство сойдет им с рук. Никогда еще я не имел дела с подозреваемым, который сам признался в содеянном еще до того, как был загнан в угол неопровержимыми доказательствами и у него не оставалось иного выхода, кроме как все рассказать.
– Мы… приятельствуем, – поясняет Сейдж Зингер. – Он хочет, чтобы я помогла ему умереть.
– Как Джек Кеворкян? Популяризатор эвтаназии? Он смертельно болен?
– Нет, напротив, вполне здоров для мужчины своего возраста. Он считает, что в его просьбе есть некая справедливость, потому что я из еврейской семьи.
– Правда?
– А это имеет значение?
Нет, не имеет. Сам я еврей, но половина нашего отдела не евреи.
– Он упоминал, где служил?
– Говорил какое-то немецкое слово… Тотен… Отен что-то…
– Totenkopfverbände?
– Точно!
В переводе это означает «отряд “Мертвая голова”». Это не отдельное формирование, а скорее подразделения СС, которые охраняли концентрационные лагеря Третьего рейха.
В 1981 году мой отдел выиграл подобное дело, «Федоренко против США». Верховный суд постановил – по моему скромному мнению, очень мудро! – что любой, кто охранял нацистские концлагеря, обязательно принимал участие в зверствах и преступлениях нацистов. Лагеря представляли собой цепочки определенных функций, и, чтобы все работало, каждый в цепочке должен был выполнять свои должностные обязанности. Если один не выполнит – машина уничтожения застопорится. Поэтому совершенно не имеет значения, что делал и чего не делал один конкретный «винтик» – нажимал на спусковой крючок или запускал «Циклон Б» в газовую камеру, – уже одного доказательства того, что человек был членом отряда «Мертвая голова», было достаточно, чтобы возбудить против него дело.
Конечно, пока до этого еще очень-очень далеко.
– Как его зовут? – опять спрашиваю я.
– Джозеф Вебер.
Я прошу произнести фамилию и имя по буквам, записываю их в блокнот, дважды подчеркиваю.
– Он еще что-нибудь говорил?
– Показал свою фотографию. Он был в форме.
– Как она выглядела?
– Форма офицера СС.
– А откуда вы знаете, как она выглядит?
– Ну… форма похожа на ту, что показывают в фильмах, – признается она.
Существует два объяснения. Я Сейдж Зингер не знаю – возможно, она недавно сбежала из психбольницы и сейчас выдумывает историю от начала до конца. И с Джозефом Вебером я тоже незнаком – возможно, это он сбежал из психбольницы и теперь пытается привлечь к себе внимание. К тому же за все десять лет еще ни разу такой, с бухты-барахты, звонок от обычных граждан о нацисте, живущем у них на заднем дворе, не подтверждался. Чаще всего нам приходится расследовать жалобы адвокатов, представляющих в бракоразводном процессе интересы жен, которые надеются доказать, что их мужья (подходящие по возрасту выходцы из Европы) являются еще и военными преступниками. Представьте себе исход дела, если удастся убедить судью, как жестоко ответчик обращался с вашей клиенткой! И всегда подобные утверждения оказываются полнейшей ерундой.
– У вас есть эта фотография? – интересуюсь я.
– Нет, – признается она. – Снимок остался у него.
Разумеется.
Я потираю лоб.
– Должен спросить… У него есть немецкая овчарка?
– У него такса, – отвечает она.
– Такса была бы у меня на втором месте, – бормочу я. – Скажите, как давно вы знакомы с Джозефом Вебером?
– Где-то месяц. Он начал приходить на групповые занятия по психотерапии, которые я посещаю после маминой смерти.
– Примите мои соболезнования, – на автомате произношу я и тут же понимаю, что подобного проявления вежливости она совершенно не ожидает. – Следовательно, вы не в полной мере изучили его характер. Не можете точно сказать, наговаривает он на себя или нет…
– Господи, да что с вами! – восклицает она. – Сначала полицейские, потом ФБР… Неужели вы даже на секунду не допускаете, что я говорю правду? Откуда вы знаете, что он лжет?
– Потому что это бессмысленно, мисс Зингер. Зачем человеку, которому более полувека удавалось скрываться, вдруг ни с того ни с сего сбрасывать свою личину?
– Я не знаю, – честно отвечает она. – Чувство вины? Боязнь Судного дня? Или, может быть, он просто устал жить во лжи, понимаете?
Произнося эти слова, она ловит меня на крючок. Потому что именно так, черт побери, свойственно человеку. Самая большая ошибка, которую допускают люди, – полагать, что военные преступники-нацисты всегда были чудовищами: до, во время и после войны. Это не так. Когда-то они были обычными, адекватными людьми, которые сделали неправильный выбор и которым пришлось придумывать для себя оправдания всю оставшуюся жизнь, когда они вернулись к мирному существованию.
– Вы случайно не знаете дату его рождения? – спрашиваю я.
– Знаю, что ему за девяносто.
– Что ж, – отвечаю я, – мы попытаемся проверить его имя и посмотрим, что удастся найти. И хотя архивы наши неполные, у нас одна из лучших информационных баз в мире – в нее внесены результаты архивных исследований более чем за тридцать лет.
– И что потом?
– В случае, если мы получим подтверждение или появится причина полагать, что есть основание для возбуждения дела, я попрошу вас побеседовать с нашим главным историком, Женеврой Астанопулос. Она задаст вам вопросы, которые помогут в ведении дальнейшего расследования. Но обязан вас предупредить, мисс Зингер: несмотря на то что мы получаем сотни звонков от граждан, ни одно дело не было возбуждено. Если откровенно, только благодаря одному звонку – до создания нашей конторы в тысяча девятьсот семьдесят девятом году – прокуратуре США в Чикаго удалось привлечь к суду предполагаемого преступника, который оказался не только невиновным, но и жертвой нацистов. С тех пор ни одно из полученных нами от граждан обращений не стало предметом судебного разбирательства.
Сейдж Зингер на мгновение задумывается.
– Тогда я отвечу, что настало самое время, – говорит она.
Как ни крути, Майкл Томас был везунчиком. Ему удалось сбежать от нацистов из концлагеря, присоединиться к французскому Сопротивлению, а потом к диверсионно-десантному отряду, прежде чем примкнуть к силам американской военной контрразведки. На последней неделе Второй мировой войны он получил наводку, что возле Мюнхена будут конвоировать автоколонну, которая, по слухам, перевозит какой-то важный груз. Когда он прибыл на склад во Фрейманне, в Германии, то обнаружил кипы документов, которые нацисты планировали переработать в макулатуру, – регистрационные карты десяти миллионов членов нацистской партии.
Они были использованы как на Нюрнбергском процессе, так и после него, чтобы идентифицировать, установить место проживания и предать суду военных преступников. Эти документы стали отправной точкой для историков, которые работали со мной в нашем отделе. Если мы не находим имени в списках, это не значит, что человек не был нацистом, – но с помощью этого архива выстроить дело намного легче.
Женевру я нахожу на рабочем месте, за столом.
– Мне нужно, чтобы ты пробила одну фамилию, – говорю я.
После воссоединения Германии в девяностых США вернули Берлинскому документационному центру, центральному архиву СС и нацистской партии, документы, которыми завладела американская армия после Второй мировой войны… Но только после того, как пересняли на микропленку все до последнего проклятого документа. Я точно знаю, что Женевра обязательно что-нибудь откопает либо в материалах Берлинского центра, либо в документах, которые всплыли на поверхность после развала СССР.
Если будет что откапывать.
Она поднимает на меня глаза.
– Ты капнул кофе на галстук, – говорит она, выглядывая из птичьего гнезда вьющихся русых волос. – Лучше смени его перед свиданием.