Гетера Лаиса - Эдмон Фрежак

Миро собиралась возразить, но в эту минуту Поликлес и Гелланикос подошли к начинавшим ссориться молодым женщинам:

— Лаиса, — сказал первый, — мы пришли узнать твое мнение. Гелланикос со вчерашнего дня без ума от одного юноши…

— Это один эфеб.

— Что же вам нужно от меня? — спросила Лаиса.

— Скажи, что такое, по твоему, любовь? И почему именно нужна любовь?

— Не знаю.

— У тебя не хватает опытности, бедняжка, — тихо сказала Миро.

Лаиса бросила на нее уничтожающий взгляд.

— Миро сумеет лучше объяснить чем я, — сказала она, поднимаясь. — Она по крайней мере, знает как старые грехи заставляют совершенно новые. У меня нет времени болтать с вами об этом…

Легкая, грациозная она, с минуту поправляла свои волосы, разгладила складки туники и, готовясь выйти, сказала, обернувшись:

— Да, спросите об этом Миро. Она занимается этим вопросом целые ночи, чтобы потом говорить об этом целые дни…

— Я написала об этом стихи, — сказала Миро. — Если хочешь, будем состязаться вместе…

— О! стихи… Анаксагор пишет их, когда бывает пьян.

И Лаиса вышла, опустив за собой тяжелую бахрому драпировки.

— Хотите знать мнение Анакреона? — спросила Миро молодых людей, оставшихся возле нее.

— Мы предпочитаем узнать твое мнение, Миро, мнение гетеры.

— Ваш вопрос, — отвечала она после минутного размышления, — ваш вопрос стар, как мир, и каждый решает его, как ему нравится. Геркулес долго оплакивал смерть Гиласа, исчезнувшего во время преследования им Никлеа и Маллиса в светлых водах фонтана. Но затем он позабыл Гиласа и стал работать на прялке у ног темноволосой Омфалы. Мы все дети Геркулеса с таким же непостоянным сердцем, как и у него. Мы легкие листья, носимые ветром, которые летят, куда влечет их желание, к красоте! Высшая красота та, которая пробуждает и украшает нас, не налагая цепей. Наши губы вечные клятвы; но мы забываем их в ту же минуту, потому что для нас любовь только страсть. И эта страсть, рожденная от взгляда, возбужденная улыбкой, умирает после первого же поцелуя. Это минутное и всесильное дитя жизни только слегка касается нашей души.

В то время, как Миро говорила это, Дионисий подошел к Конону и что-то сказал ему. Конон со скучающим видом последовал за ним.

— Миро, — сказал Баккилид, — как такие верные и в то же время такие ложные понятия могут сходить с твоих прелестных губ? Как ты можешь сравнивать любовь людей со скотскими и бессознательными влечениями животных? Как ты, вдохновенная поэтесса, можешь забывать о своей чудной поэзии?

— Баккилид, твои друзья спрашивали мнение гетеры. Гетера им и отвечала. Но, если ты хочешь знать, что думает женщина, то и женщина может ответить. Я завидую тем девушкам, которые выходят замуж чистыми, непорочными. Они получают первый поцелуй от своего мужа. Они с радостью приветствуют материнство и со счастливой улыбкой на устах убаюкивают ребенка, засыпающего у них на руках. Их целомудрие надолго сохраняет им красоту. Они живут, наслаждаясь всеми радостями семейной жизни, не испытывая тех мук зависти, с которой смотрят на них те, которые отдают свою любовь за деньги. Я немного прожила на свете, но мне кажется, что в дни моей юности солнце светило как будто ярче, воздух был прозрачнее, море красивее, земля чище. По всей вероятности, потому, что тогда и я была другая. Я любила багрянец заката, сияние утра и свежий источник, который струился в моей родной долине под ивами, среди цветов, украшавших зеленый травяной ковер. Я еще не видела Афродиты, плывущей на своей морской раковине, окруженной тритонами. Я не знала, что и я красива. Однажды один чужестранец появился в нашей долине, я поверила его лживым словам… и стала гетерой Миро… Те, которые любят меня немного, называют меня поэтессой. Это правда, я пишу стихи. Сожаление о прошлом, иллюзия настоящего. Иногда хрупкий цветок надежды…

— Все, что ты сказала, Миро, очень красиво, — проговорил Баккилид. Чтобы доказать мою благодарность, позволь поцеловать тебя.

— Цена за мой поцелуй талант серебром.

— Это слишком много для моего кошелька.

— Тогда сделай, как Анаксинор — пей: чаши полны…

Рабы зажгли восковые свечи, вставленные в прикрепленные к стене бронзовые подсвечники и треугольные лампы, висевшие с потолка; поставили на столы вино, мед и пирожки. Затем они расставили полукругом сидения и предложили их гостям. Вошли флейтистки с венками на головах и расположились в глубине зала. Следом за ними появились танцовщицы, грациозные фигуры которых вырисовывались под длинными и прозрачными туниками. Начались танцы под звуки мелодичной, тихой музыки…

Дионисий открыл дверь, не постучавшись, и, пропустив вперед Конона, скромно удалился.

Воздух был насыщен ароматами. Маленький красный свет горел в курильнице, где тлели угольки благовоний из Армении. Темные материи тяжелыми складками покрывали стены. Мозаичный пол был покрыт разноцветным ковром, вытканным на берегах Ефрата.

В углу возле двери стоял между двумя колоннами домашний жертвенник. На нем медленно сгорали палочки фимиама, курившегося перед чудной белой статуэткой, вышедшей из мастерской Гиппарха. Это была Афродита, выходящая из волн. Богиня грациозным жестом выжимала свои длинные еще влажные волосы.

Напротив помещалось большое полированное зеркало. Две восковых свечи, отражаясь в зеркале, освещали его.

В темной части комнаты стояла кровать, к которой вели три ступеньки из розового мрамора. Она была покрыта дорогими мехами, привезенными из страны снегов. Каждое угро рабыня тщательно расчесывала Когда вошел Конон, Лаиса стояла, наклонясь возле кровати, так, чтобы свет падал на волосы и освещал надетые на ней драгоценности, сверкавшие разноцветными огнями.

— Сядь возле меня. Я хочу поговорить с тобою, — сказала она.

— Как ты красива, Лаиса!

Она села на кровать, и свет от свечей осветил ее всю.

На ней была полупрозрачная туника. Белизна обнаженных ног резче выделялась на покрывале малинового цвета. Густая копна волос осеняла лицо, глаза блестели, как черный жемчуг.

— Не правда ли, я красива? — сказала она, закидывая руки за голову. Я сегодня так красива только для тебя одного… потому что со вчерашнего дня гордая Лаиса влюблена… я позвала тебя сюда, я нарочно нарядилась так, чтобы опьянить тебя своей красотой.

— Твоя красота превосходит красоту всех других женщин. Но…

— Но что? — спросила удивленная гетера. — Чего ты раздумываешь?

— Я не раздумываю, — грубо ответил Конон, — я отказываюсь…

— Ты отказываешься, — воскликнула Лаиса, вскакивая с постели. — Я знаю, почему ты отказываешься. Мне говорили: тебя хотят женить. Я понимаю, что забота о продолжении рода заставляет тебя жениться, но ты и сам отлично знаешь, что тебе скоро надоедят неумелые ласки жены. Все это один только глупый предрассудок. Когда материнство обезобразит твою невесту, ты поступишь так же, как и другие. Ты предоставишь ей распоряжаться рабами и управлять домом. Она будет хозяйничать в погребах с вином и в амбарах с мукой; а ты будешь искать в другом месте возлюбленную с более соблазнительными губами. Немного раньше, немного позже! Такова жизнь… Уже наступает ночь, короткие часы ускользают… Забудь о своей женитьбе. Не бойся, тебя, как и других, обвенчают, наверное, в следующее же новолуние… Красива ли, по крайней мере, твоя невеста? Как ее зовут? Кто-то говорил мне ее имя, но я забыла.

— Лаиса, — сказал Конон с твердостью, — я простой смертный, выросший на предрассудках, как ты это сейчас только сказала. Имени моей невесты незачем здесь произносить. Я не за тем пришел, чтобы говорить о ней в доме гетеры…

— Так зачем же ты тогда пришел? Зачем ты сидишь возле меня? Зачем ты оскорбляешь меня, называя гетерой? Гетера управляла Аттикой. И, если бы я захотела, я могла сделать то же самое, что и она. Гетера! Да, я гетера. Посмотри на меня. Я смертная, но я тоже богиня. Я — Афина, рожденная из головы Зевса, Афродита, вышедшая из морской пены. Я все! Я — женщина, которая думает и которая любит, я — книга любви, я — арфа страсти, я — прекрасная дочь Хроноса. Вот почему толпы мужчин пресмыкаются у моих ног. Уходи! Ступай к своей невесте, неловкой, как девушка, глупой, как рабыня! Кто бы она ни была, я ее ненавижу, я ее ненавижу, и ты можешь сказать ей это!

Она снова легла, закинув руки за голову и, видно было, как поднималась под туникой ее грудь.

— Прощай, Лаиса, — сказал Конон после короткого молчания. — Твое дурное расположение духа в конце не заставит меня забыть любезный прием вначале. Когда я захочу говорить об умной и красивой женщине, я вспомню о тебе.

— Прости меня, — прошептала она, вдруг поднимаясь и обвивая руками молодого человека. — Я оскорбила тебя, я безумная, я ревнивая. Полюби меня. Если ты бросишь меня теперь, мне останется только умереть.