Невинный сон - Карен Перри

– Я ее здесь оставлю…

– И что дальше?

– Скажу, ее украли, или что-нибудь в этом роде.

Я зарегистрировался на рейс, и мы зашли в ближайший бар.

– Ну? – с выжидательным видом спросил Спенсер.

– Что «ну»?

– Ты мне, черт подери, скажешь или нет, в чем, собственно, дело? – Он указал на диски и потянулся за кружкой.

Я знал, что не могу ему рассказать. Главным образом потому, что мне было неловко, или, скорее даже, я боялся того, что он может обо мне подумать, боялся его замечаний по поводу моего прошлого. К тому же он не был знаком с Диллоном. Не был по-настоящему с ним знаком. Он один раз приехал в Танжер, вскоре после рождения нашего сына, и мы провели вместе знаменательный выходной – как следует выпили за его рождение. Спенсер единственный из наших друзей приехал нас навестить, и он искренне за нас радовался. После этого он души не чаял в Диллоне, правда, издалека – посылал ему открытки и подарки. У Спенсера не было официального звания крестного отца, но для Диллона он был на особом положении. Он был «дядей Спенсером».

Не успел я увильнуть от ответа, как Спенсер снова заговорил:

– Ты знаешь, что в центре города установлено более пятидесяти телекамер, не говоря уже об остальной стране? Большой Брат неустанно следит за тобой.

– Что верно, то верно.

– А как насчет наших гражданских прав?

– Спенсер, тебе же наплевать на наши гражданские права.

– А ты откуда знаешь? Откуда ты знаешь, что мне безразличны мои гражданские права?

– Тебе просто хочется поспорить.

Спенсер посмотрел на меня так, будто я оскорбил его мать.

– Да ты сегодня настоящий бунтарь, – добавил я.

– Вовсе нет.

У меня зазвонил телефон. Это была Диана. Она знала о лондонской галерее «Золотые часы», но мне не хотелось вовлекать ее в это дело. Я не хотел посвящать ее ни в какие подробности, не хотел, чтобы она представляла меня, будто я ее собственность. Чем на большем расстоянии от нее я буду держаться, тем лучше. Телефон продолжал звонить. Спенсер взял его в руки и увидел номер Дианы. Он нажал кнопку «отказ».

– Чем меньше слов, тем лучше.

Я не спорил.

Принесли еще пива.

– Ты сегодня щедрый, – сказал я.

– Это все мой добродушный рождественский дух.

Спенсер снова взял в руки мой телефон и открыл страничку комиксов «Хомяк умер, а колеса все крутятся». Вот это мы. Это Ирландия.

– Смешно до слез, Спенс. Ничего не скажешь, милейшая вещь, – отозвался я.

– Компьютерных программ для борьбы с одиночеством нет, – пошутил он.

– Ты просто завидуешь, что у меня есть смартфон, – сказал я, хотя, по правде, я и сам не мог себе его позволить. С деньгами было туго. Я уже задолжал приличную сумму банку. Нам подарили дом, но он оказался чем-то вроде отравленного кубка. Он, похоже, высосет из нас все наши средства. Здесь щель, там течь. Это сломано, то не работает. Я ни разу не заикнулся об этом Робин, но наш дом не дом, а развалюха. «Из него можно сделать отличное жилье, – сказала она. – Он еще нам послужит много лет. Почему же он тебя не радует?» Знаю, я рассуждаю, как жалкий кретин, но лучше бы мы с ним не связывались. Для того чтобы выкупить долю Марка и привести дом в порядок, нам даже пришлось взять ипотеку. Взять ипотеку на то, что тебе подарили? Полное безумие! Но все эти ипотеки и телефоны сейчас не имели никакого значения. Впереди сверкал и манил проблеск надежды.

– Ты сознаешь, что вся твоя музыкальная коллекция – записи 1980-х годов?

– И что?

– Да ты какой-то печальный засранец. С 1989 года ты не прослушал ни одной новой записи.

– Так это же классический период.

– Ховард Джонс, Ник Кершоу? Да будет тебе.

– Кьюэ. Смиты.

– Ллойд Коул.

– Ллойд Коул и его чертова любовь.

– «Никчемный выходной в отеле в Амстердаме».

– Это просто про меня.

Краем глаза я заметил две фигуры – женщину с ребенком – и тут же развернулся в их сторону. Но мальчик был моложе, чем мог сейчас быть Диллон – лет двух или трех, – и женщина была совсем другая: не тот рост, не тот цвет волос.

Я повернулся назад и увидел, что Спенсер смотрит на меня в упор.

– Эй, приятель, что с тобой сегодня такое? – глядя мне прямо в глаза, спросил он.

– Ничего.

– Ты просто извертелся!

– Да брось ты.

– Извертелся, извертелся. Стоит кому-то пройти мимо, как ты мгновенно оборачиваешься. Ты ждешь кого-нибудь?

– Нет, никого я не жду! – взорвался я. – На, допей за меня! Мне пора двигаться.

Самолет отправлялся с задержкой. Кажется, пришлось размораживать крылья и взлетную полосу. Когда летаешь, о таких мелочах лучше не задумываться. Я вошел в салон и сел рядом с женщиной, которая тут же спросила меня: «Вам здесь не жарко?» От нее исходил такой резкий запах духов, что я ощутил его даже во рту. Я заказал джин с тоником, но коктейль не помог. В соседнем ряду мужчина пытался угомонить плачущего ребенка. Он макнул его пустышку в свою выпивку и сунул малышу в рот. Тот сразу же замолк. Мужчина заметил, что я за ним наблюдаю, улыбнулся мне и подмигнул. Я отвернулся. Казалось, куда ни посмотри, везде дети. Скрыться от них было негде.

Когда я прилетел в Лондон, для деловой встречи уже было поздно; я позвонил Дафни, и она перенесла ее на следующий день. У меня мелькнула мысль пройтись по городу и посмотреть какие-нибудь достопримечательности – сходить в музей или прогуляться возле вокзала Ватерлоо. Но утренняя выпивка вселила в меня инертность, поэтому после регистрации в гостинице я вместо осмотра достопримечательностей плюхнулся на гигантскую кровать, включил телевизор и двадцать минут подряд не сводил глаз с Найджелы Лоусон, отправлявшей себе в рот ложку за ложкой свои сливочные творения. Диски Спенсера лежали на столике возле кровати. Я старался не обращать на них никакого внимания, но чувствовал их присутствие, и они раздражали меня, как болячка, которую так и хочется содрать. Я знал, что этого не стоит делать, но тем не менее вскоре выключил телевизор, включил свой компьютер и вставил первый диск.

Поначалу я просматривал заснятые кадры с некоторым любопытством и не более. Запись была нечеткая, довольно посредственного качества. Я принялся листать журнал, лишь время от времени бросая взгляд на экран. «Через минуту выключу», – сказал я себе, но минуты складывались в часы, и вот я уже вынул прокрутившийся диск и поставил следующий. Я забросил журнал и уставился в экран, теперь уже внимательно следя за всем происходящим на нем.

В одном из кадров вдруг появилась Лиффи. На реке трое мужчин сидели в лодке и размахивали знаменами. В тот день я этой сцены не видел. В углу номера я нашел маленький чайник и приготовил растворимый кофе. Я сбросил ботинки и пристроил компьютер на подушку. Время шло, кадры мелькали один за другим, люди шагали взад-вперед, что-то говорили, снова шагали. Меня одолела тоска.

Компьютер на постели разогрелся донельзя, и от страха, что он сгорит, я его выключил. Пора было передохнуть. Я провел не один час за компьютером, устал, и все же мне хотелось прогуляться. Я выпил кружку пива в баре отеля и вышел на улицу побродить. У меня не было никакой определенной цели, просто мне нужно было выйти на свежий воздух и проветрить голову. Весь город был устлан пеленой снега. На улицах редкие прохожие, в пустынных парках – одинокие силуэты. Черные такси медленно катили по снежному месиву. Я переходил из бара в бар, а в моем мозгу мелькали кадры демонстрации. От ходьбы по снегу у меня заныли икры; усталый как собака, я вернулся в гостиницу и рухнул на постель.

Я проснулся под тихое жужжание компьютера. Его экран светился у меня под боком. Голова трещала. В ванной я сполоснул рот освежающей жидкостью и проглотил болеутоляющие. О завтраке не могло быть и речи. Я взял дорожную сумку и зашагал в сторону Сохо.

До назначенной встречи было еще много времени, но я уже ни одной минуты не мог оставаться в номере гостиницы. Мне нужно было убраться как можно дальше от моего компьютера и от этих дисков. На них не было ничего, кроме образов, питавших мои затянувшиеся бредовые иллюзии. Во всем этом было нечто болезненное. Мне требовалось прочистить мозги и сосредоточиться на будущем. От прошлого только щемило сердце.

Чтобы хоть как-то убить время, я зашел в Британский музей и там случайно набрел на египетскую выставку. Болеутоляющие в какой-то мере сделали свое дело, но голову по-прежнему переполняли мысли и дурманил туман. Я попытался сосредоточиться на музейных экспонатах, но мой перегруженный мозг ничего не воспринимал. Я бродил по залу, словно в полусне, и меня не трогало ничто вокруг, пока я не набрел на мумию ребенка из египетского города Хавара, и тут я замер как вкопанный.

Эту мумию нашли в конце девятнадцатого века во время раскопок римского кладбища возле пирамиды в районе Хавары. Она была как-то замысловато обернута, а на внешней стороне повязки виднелся портрет ребенка. Вдоль туловища мумии саван был расписан сценами египетских религиозных ритуалов. На самом верху была богиня небес Нат. Я прочитал висевшую рядом табличку: на ней говорилось, что этот ребенок был сыном женщины, чья мумия хранилась в Каирском музее. У меня вдруг сжалось сердце. Ребенок в Лондоне, мать – в Каире. Их разлучили даже после смерти.