Антизолушка - Татьяна Герцик

— Что вы такой напряженный, Илья Викторович? Может, вам массаж сделать? Помогает…

Он представил себе последствия этого эротического массажа и твердо снял с себя ее руку. Спросил, глядя на соседние пустующие столы:

— А где остальные?

Дамочка урчаще засмеялась, уверенная, что такой смех безотказно действует на мужское либидо. Автоматически заговорила о том, что ей было ближе всего, а именно о собственной, весьма любимой, персоне:

— Ну, спасибо и на том, что не спросили: а где все? Обычно заглядывающие к нам в комнату спрашивают: а где все? — несмотря на то, что я здесь. Невольно задаешься вопросом: а кто же тогда я? Человек-невидимка?

Илья упрямо повторил, пытаясь направить разговор в безопасное русло:

— Ну, и где же остальные?

Она насмешливо ответила, не скрывая понимания его топорных маневров:

— Лизонька днем на горных лыжах в Швейцарии с Альпийских гор катается, а по ночам с бойфрендом кувыркается. Катя с утра пораньше в поликлинике зубы лечит, а Марья Ивановна в филиале, на проверочке. А что?

Зайцев допил кофе, поставил чашку на стол и попытался вежливо распрощаться, но у хозяйки на этот счет оказались свои планы. Она вплотную приблизила к нему накрашенные ярко-малиновой помадой пухлые губки, явно намереваясь одарить ненужным поцелуем. Он вжался в спинку кресла, пытаясь избежать насилия.

Томно полуприкрыв глаза, дамочка по-свойски положила руку ему на колено и нежно провела ноготками, покрытыми ярким лаком под цвет губ, по внутреннему шву джинсов, медленно подбираясь всё выше. На черном фоне длинные малиновые ногти выглядели столь устрашающе, что казалось, еще чуть-чуть, и они, пронзя плотную ткань, вопьются в его трепещущее тело.

Зайцев начал лихорадочно искать пути к отступлению. Поскольку спасительный выход она намертво загораживала, он оказался перед нелегким выбором: либо ответить на ее откровенные притязания, либо прибегнуть к силе, чтобы вырваться на свободу.

Выбрав последнее, наклонился и рывком приподнял ее вместе со стулом. Она испуганно взвизгнула и судорожно вцепилась в его джемпер. Учтиво отставив в сторону стул вместе с застывшей на нем покусительницей, отцепил ее кулачки от своей одежды и иронично заметил:

— Извините, Любовь Николаевна, но мне работать нужно.

Она исподлобья, не пытаясь помешать, следила, как он одним прыжком выскочил из кабинета. Потом с силой стукнула кулаком по столу и, сердито поджав губы, с угрозой в голосе пообещала:

— Ну, Зайцев, погоди!

Илья вернулся в отдел с ощущением человека, чудом избежавшего смертельной опасности. Владимир Иванович с облегчением спросил, разглядывая его язвительно приподнятые брови:

— Где ты был с утра пораньше?

Тот лаконично ответил, не желая вдаваться в подробности:

— Компьютер у Любови Николаевны не включался.

Игорь понимающе качнул головой и пропел, подражая хрипловатому голосу Высоцкого:

— Идет охота на волков, верней, охота на зайцов…

Зайцев, желая предотвратить опасные намеки, поспешно спросил, не сообразив, что закладывает Петухова с потрохами:

— Игорь, ты какого лешего сегодня опоздал?

Тот помялся, взглянув на построжевшего Владимира Ивановича, но ответил честно, не считая нужным юлить:

— Да понимаешь, сегодня у жены выходной. Просыпаюсь, а она под боком, мяконькая такая, тепленькая, располагающая, ну а дальше, сам понимаешь. Я даже позавтракать не успел, — и с вожделением уставился в тарелку к Рудту, как раз вытащившему из микроволновки подогретые ароматные пельмени.

Начальник оказался перед двусмысленной дилеммой. Как руководитель он обязан был указать на недопустимость опозданий независимо от их причины, но как нормальный мужик он подчиненного вполне понимал. Учитывая, что Игорь опаздывает сравнительно редко, особенно если точкой отсчета считать Баранова, решил спустить инцидент на тормозах, молча включил свой компьютер и занялся работой.

Демонстрируя мужскую солидарность, Генрих отбавил от своей тарелки добрую треть пельменей и широким жестом подал Игорю, за что заслужил пылкую благодарность.

— Ох, спасибо, дружище! Я после такой работенки жутко есть хочу, прямо-таки от голоду пухну. Ты меня просто спас!

У Рудта подобных проблем не бывало уже лет сто, но он сделал вид, что вполне понимает Петухова и сочувственно покивал ему рыжей головой.

Вспомнив, что завтра Рождество, Илья спросил у Генриха:

— Слушай, а ты к какой церкви принадлежишь?

Тот даже подавился от внезапности вопроса.

— К православной, естественно, меня еще бабка крестила, сразу после рождения, не спрашивая родителей.

Игорь от удивления даже жевать перестал.

— Так ты же немец? Тебе же католиком надо быть, нет, вру, протестантом?

— Теоретически. Я немец-то лишь наполовину. Во мне русской крови больше, раз русская бабка воспитывала. Так что я православный. — Рудт с вожделением посмотрел на пельмени и вздохнул. — Хотя какой из меня верующий. Сейчас сочельник, надо пост держать до первой звезды, а я мясо уминаю. Грешу. Но уж так меня безбожно воспитали. В этом я не виноват.

Найдя, по снисходительному русскому обычаю, ответственных за собственные грешки, быстренько покидал в рот оставшиеся пельмени, и уткнулся в монитор.

Поскольку к религии так же, как Генрих, относились все, то претензий к грешнику никто не высказал. Правда, и отметить пивком наступающее Рождество, как предложил Игорь, никто не решился.

Вечером в комнату к Илье заглянула мать в зеленом фартуке и белом ситцевом платке, которые она всегда надевала во время стряпни. Подбоченившись, требовательно спросила:

— Ты что Косте завтра дарить будешь? Десять лет мальчишке! Маленький, но юбилей! Я тебе еще два месяца назад говорила, чтобы дельное что-нибудь подарил. Набор для выжигания или электролобзик. И в хозяйстве польза, и моторику рук развивает.

Илье купил племяшу набор дорогих гоночных машинок, но говорить об этом не стал, зная, что одобрения не получит.

— Найду что-нибудь.

Мать погрозила ему пальцем, как малолетнему несмышленышу и ворчливо заметила:

— Смотри у меня! Чтобы никакого баловства! Ему развиваться надо, а ты его на всякую дурь поощряешь!

Мать сорок лет служила учителем литературы и русского языка в средней школе, и все мысли у нее были направлены на сеяние разумного, доброго, вечного. Илья вспомнил, как в детстве ему дарили исключительно полезное и развивающее, что было до безумия скучно. Ничего не ответив, уткнулся в книгу, и мать, потоптавшись возле него еще немного, вышла, шаркая по полу старыми шлепанцами. Он посмотрел ей вслед и горько вздохнул. Ведет он себя, конечно, по-хамски, но ее отношение к нему как к глуповатому недорослю порой просто оскорбляет. Да, в его возрасте надо жить отдельно от родителей. Но как это сделать?