Эра зла - Татьяна Устименко

— Ну да, понимаю, — едко хмыкнул Конрад. — Так вот откуда пошел и триединый Бог, и возникло выражение: «Бог троицу любит…»

Самуил кивнул:

— Все верно! А посему нужно собрать все недостающие элементы…

— Пазлы Господа? Как я вам третьего эрайю-то найду? — неопределенно пожал плечами фон Майер. — Я же не ясновидящий.

— У него есть точно такой же серебряный крест, как и у тебя, — терпеливо подсказал Уриэль.

— Щас, — дурашливо заржал оборотень, — буду я еще ко всем встречным-поперечным за пазуху лазить, крест искать…

— Ну ладно, убедил, — снисходительно скривился Гавриил, — мы поможем тебе и на сей раз. За пазуху ни к кому лазить не придется. Искомый эрайя упомянет слово «завет». Не забудь…

— Не забуду, — автоматически пообещал вервольф, которого неудержимо тянуло в сон, вызванный убойным воздействием алкоголя и перенесенным стрессом. — Завет так завет…

— Убей Селестину, — напомнил Гавриил. — Искорени в своем сердце жалость к ней и не позволь новоявленной приспешнице Сатаны обольстить или околдовать себя. Найди три артефакта «Божьего Завета» и три ключа от рая и ада. Обещаешь?

— Обещаю, — послушно пробубнил Конрад, неловко валясь на бок. — Обещаю все что угодно, только отвяжитесь и дайте мне поспать… — Он громко захрапел.

Божьи слуги довольно переглянулись и поднялись с земли, оставляя крепко заснувшего Конрада наедине с его печальной участью, подразумевающей безысходность, загубленную любовь и убийство ни в чем не повинной девушки. А как же иначе, если наша жизнь устроена таким несправедливым образом, что для достижения высшей цели людям зачастую приходится жертвовать личными интересами, привязанностями и ценностями. И что значит одна вычеркнутая жизнь по сравнению с судьбами тысяч и сотен тысяч беззащитных людей? Неисповедимы пути Господни, но выбирать их предстоит отнюдь не нам, и не нам дано высшее право судить об их праведности…

Архангелы заботливо вывели потрясенных всем увиденным и услышанным Димитрия и Кристиана за пределы старинного могильника, а потом милосердно стерли из их памяти малейшие воспоминания о событиях минувшей ночи. Впрочем, равно как и воспоминания о личности бывшего предводителя «Новых тамплиеров» — Конрада фон Майера, ставшего ныне последним избранным бойцом, способным изменить завтрашний день этого погибающего мира.

Над Палатинским холмом медленно разгорался хмурый зимний рассвет. Выполнившие свою миссию архангелы задумчиво вознеслись в рай, ибо даже они не ведали о том, каким станет день грядущий и в какую конкретную сторону склонится стрелка весов мирового равновесия, неустойчиво колеблющаяся между добром и злом.

Папа Бонифаций снова подул на свои озябшие пальцы, раскрыл «Книгу крови», перелистнул несколько страниц и погрузился в чтение, с трудом разбирая витиеватый архаичный почерк покойного Гонтора де Пюи и поминутно путаясь в его устаревшем французском диалекте.

«По приказу короля Франции Филиппа Красивого аресты рыцарей-тамплиеров производились одновременно и повсеместно по всей территории страны. К счастью для ордена, при дворе нашлись смелые люди, рискнувшие предупредить великого приора Карла де Молэ — младшего брата магистра. Карл, сильный и цветущий мужчина возрастом двадцати семи лет от роду, являющийся истинным образцом надежнейшего воина войска Христова, пользующийся полным доверием брата, сумел погрузить на корабли все сокровища рыцарей-храмовников и с верной дружиной отплыл в неизвестном направлении, после чего след флотилии бесследно затерялся на безбрежной шири морских просторов.

Король Филипп кусал себе локти от досады, ибо вместе с золотом ордена из Франции исчезли и некие загадочные реликвии, принадлежавшие тамплиерам. А еще он подозревал, что приор Карл являлся не просто рыцарем, а был законным Хранителем тех артефактов. Ходили слухи, будто сам славный род де Молэ испокон веков состоит в тесном кровном родстве со Спасителем нашим Иисусом Христом и ведет родословную от его брата Иосии… — Тут его святейшество почувствовал легкое головокружение и был вынужден ухватиться за край пюпитра, дабы не упасть от важности совершенного им открытия. — Невероятно, — молнией промелькнула у него в мозгу ошеломительная мысль, — как странно переплелись замыслы Господа с происками его злейшего врага Сатаны. Теперь мне доподлинно известно, что Спаситель сурово испытывает своих верных защитников, подвергая искушениям их веру, горестям — их судьбу и потерям — их привязанности. Но ведь и значимость доверенных им раритетов велика настолько, что ни одна заплаченная Хранителями цена не кажется непомерной…» — Он согласно покивал седой головой и продолжил изучение стригойской летописи.

«Именно потомки Иосии, ставшие первыми защитниками «Божьего Завета», и основали орден тамплиеров, предназначенный воспитывать воинов для хранения наследия Господа. Карл де Молэ сумел сберечь доверенные ему артефакты и вывез их из Франции. В числе оных предметов значился не только святой Грааль, доверенный тамплиерам последними выжившими катарами, сумевшими сбежать из окруженного врагами Монсегюра, но также свиток с призывающей архангелов молитвой, мешочек с «Бичом Божьим» и «Перст Господа»… — Тут понтифик бестолково хмыкнул, ибо он, хоть и сумел буквально на днях добыть копию молитвы и даже вполне успешно применил ее на деле, тем не менее не имел ни малейшего понятия о природе и свойствах двух других предметов. А кроме того, он крайне скептично воспринимал саму идею: как это «Бич Божий» способен поместиться в какой-то мешочек? Увы, Гонтор не занес в «Книгу крови» никакой более подробной информации (не знал или скорее не захотел, как предположил Бонифаций), а посему тайна «Завета» пока так и оставалась никем не разгаданной и ни для кого не досягаемой. Папа даже не предполагал, куда могли пропасть «Бич» и «Перст», что с ними сталось и в каких неведомых местах они обретались ныне…

Следующая запись в гласила:

«Поскитавшись по свету, Карл де Молэ женился и осел в Словакии, дав начало новому могущественному и богатому роду, названному семьей Бафора. Его отпрыски унаследовали предметы из «Божьего Завета», передающиеся по наследству от родителей к детям, и стали их преданными Хранителями. В 1560 году у Бафора родилась долгожданная дочь Эржебет, которой еще в утробе матери напророчили великое, но крайне печальное будущее. Давно охотящиеся за «Заветом» стригои разыскали госпожу Бафора, безвыездно проживающую в отдаленном замке Чейт, и насильно обратили ее в подобную себе тварь. Но и после этого душа прекрасной Эржебет все равно осталась навечно верна Иисусу Христу, ибо настолько чистой была ее кровь и светлы помыслы. Не сумев овладеть «Заветом», стригои обрекли Хранительницу на бесконечное заточение в подвалах замка. Но незадолго до сего страшного события ее младший сын — восемнадцатилетний Павел Надашди — сумел сбежать из Чейта, унося с собой две части «Завета»: копию свитка с молитвой и «Перст Господа». Пробравшись в Польшу, Павел женился на девице из мелкопоместного шляхетского рода и взял себе фамилию жены. Так ему удалось замести следы, сбить с толку преследовавших его стригоев и спасти «Завет». И с тех самых пор Павел Надашди стал зваться Павлом Мошковецким…»

Папа тяжко вздохнул и захлопнул проклятую книгу. Уже в который раз он перечитывает эти абзацы, но все никак не может свыкнуться с мыслью, что…

— Збышек Мошковецкий, продолжатель рода Иосии, — с вызовом выкрикнул он, ладонью хлопая по переплету книги. — Вот мое имя! — Получалось, что совсем не случайно его дочь Селестина стала Божьей избранницей, призванной охранить наследие своего необычного предка. Вот только уж слишком неоднозначно сплелись в их роду темные и светлые ветви и смешались две крови. Ад неотделим от рая, небо от земли, жизнь от смерти, а добро от зла. А стези их влияния на судьбы людей настолько взаимосвязаны, что зачастую достаточно одного крохотного, неосторожного шага, дабы случайно перейти на другую сторону силы, став врагом своих вчерашних друзей и соратником бывших врагов. Неисповедимы пути Господни, и под силу ли кому-то из нас вмешиваться в их изначальные предопределения?

Вот о чем размышлял папа, укутывая «Книгу крови» в защитное покрывало, предохранявшее книгу от чужого взора. Но это оказалось еще не все, ибо, приподняв увесистую летопись, его святейшество неловко повернул ее на бок и вдруг откуда-то из переплета плотных страниц выпал небольшой клочок бумаги, который медленно спланировал к ногам Бонифация, словно намекая, что сия записка предназначается только ему одному. Папа поднял листочек и прочитал вслух: «Помни, дорогой друг мой, что Сангрема поглощает жизненные силы своего владельца и навлекает на его голову бесчисленные несчастья. Каждый новый ее летописец обречен на мучительную гибель. Прости же меня за столь обременительный подарок. От судьбы не уйдешь. Искренне твой Гонтор де Пюи».