Сигнал бедствия - Соломон Марвич

— Здесь подобраны статьи гитлеровских морских обозревателей о Балтийском флоте, перехваченные приказы, высказывания одного влиятельного журналиста нейтральной страны. Есть все основания думать, что он живет отнюдь не на нейтральные деньги.

Адмирал прищурился и покачал головой:

— Послушайте. Острить изволит. Этот самый негодяй, перо которого вдохновляет не нейтральная валюта, пишет: «Морская история России началась на Балтийском море, там же она и кончается навсегда на наших глазах». Навсегда кончается наша морская история, а?

Адмирал перевернул страницу и остановил взгляд на строчках, подчеркнутых синим карандашом:

— А вот это из другой статьи: «Акваторию советского Балтийского флота отныне правильнее называть аквариумом. В этом аквариуме есть некоторый простор для рыб, но не для кораблей. Некуда уйти обреченным кораблям». Написано осенью. «Аквариум»! Горькая насмешка. Чем ответишь? Даже в девятнадцатом году было просторнее. Да, кораблям уйти некуда!

Адмирал спрятал папку:

— И каждый день наши радисты ловят в эфире такие остроты… Так что же мы будем делать летом, товарищ Снесарев? Что вы об этом думаете? О лете 1942 года? А?

— О лете 1942 года? Я думаю о своем корабле.

— Значит, по-настоящему думаете о будущем лете. Летом мы должны показать, что как бы ни было тяжело зимой, как ни тесно в этом аквариуме, а мы думали о море, мы не забывали ни на один день, что живем на море. Кораблям некуда уйти — так пойдут вперед! — Адмирал поднялся и оперся обеими руками о стол. — Подводные лодки проложат дорогу на Балтику. Трудно это, опасно, но проложат! Там тяжелые минные поля, и все-таки пройдут подводники. А надводные корабли? Как они пройдут? Больши́м пока некуда податься — это верно. Но ваши, товарищ Снесарев, пройдут. Пройдут и будут драться! Мы покажем, что даже такую зиму прожили не сложив руки. Ударим в ответ на удар! Внезапно!

Адмирал взял карандаш и повел им по большой карте, лежащей на столе:

— Вы знаете эти острова? Они впереди нашей сухопутной линии обороны, они как заноза у врага. С Гогланда мы осенью ушли. Удержать его невозможно было. И, если гитлеровцы прорвутся на эти острова — а такие планы у них есть, — нашим подводным лодкам будет в три раза труднее и опаснее выходить в море.

Оба склонились над столом.

— Вот они, Лавенсаари, Сейскари… Кажутся солидными островами, верно? Но так только на большой карте. А на обыкновенной они — песчинки по сравнению с Котлином, еле заметны. И все-таки это крепости.

Адмирал снова вынул папку из стола и быстро отыскал страницу, которая была нужна.

— Вот слушайте, что пишет тот же «нейтральный» журналист: «Эти крошечные островки словно оторвались от материка и, к некоторому неудобству господствующих на Балтике сил, унеслись в открытое море, где и стали на якорь». К некоторому неудобству нашего противника. Сказано осторожно. Противник немало дал бы, чтобы убрать с пути такое неудобство. «После Ханко островки стали выдвинутыми вперед бастионами обороны русских». Ну, а дальше он распространяется на тему о том, что и эти бастионы обречены, что они не удержатся, как не удержались острова у входа в Финский залив… — Адмирал спрятал папку. — Несколько дней назад возле этих бастионов кружили вражеские лыжники. Покружились, приблизились, но не все смогли уйти.

Он сложил карту:

— Я рассказал вам об этом, товарищ Снесарев, для того, чтобы вы знали, где нужны будут летом ваши корабли и… почему они нам так нужны. Ну, как? Почувствовали теперь, уважаемый конструктор, боевую обстановку?

— Вполне почувствовал, товарищ адмирал. И, знаете, самому захотелось повести этот корабль, который еще не построен.

— Будет, будет построен! Да, у вас есть морская жилка. Без нее нет настоящего судостроителя. Ну-с, обратимся к практической стороне дела. Значит, рабочие чертежи здесь нельзя изготовить? Это, конечно, осложнение. Что ж… изготовим в тылу, в спокойном городе. Завтра же дадим туда знать. Будут работать круглые сутки. Проект вы сами повезете?

— Вряд ли я смогу поехать. Нужно еще многое подготовить. Нельзя терять времени.

— Да, времени терять нельзя. Что вам нужно?

— Люди, люди и люди. Надо расчищать площадку.

— Поможем. Завтра же будут у вас люди. — Адмирал сделал пометку в блокноте.

Они расстались далеко за полночь. И опять долго машина пробиралась к заводу по непроглядным, казавшимся вымершими улицам.

3. По следам неизвестного

На восток к берегам Ладожского озера почти сплошной стеной тянулись леса — ель, сосна, невысокая кривая береза. Леса поднимались на косогоры, расступались перед маленькими озерами и болотами и смыкались снова. Человек, который впервые попадал сюда, не мог не подивиться тому, что так недалеко от Ленинграда лежат глухие, мало обжитые места. Здесь лишь изредка попадались окруженные лесами деревни, и между ними вились узкие, зараставшие к осени проселочные дороги. Произошло так потому, что железную дорогу проложили в восточной полосе гораздо позже, чем возле приморья. Чем ближе к Ладоге, тем глуше становились эти места.

Майор Ваулин и бойцы-разведчики, которых он взял с собой, уже давно шли на восток. Об отдыхе нельзя было и подумать. Часа через четыре начнутся густые сумерки, тогда легко будет потерять след — лыжню неизвестного.

Решение созрело у Ваулина мгновенно. Наступил тот момент, когда надо действовать без промедления. Он наскоро задавал лесорубам вопросы и требовал точных ответов. «Заметно ли было, что Раукснис в самом деле нездоров?» — «Нет. Он начал было работать, потом положил пилу, сел на пень, схватился за живот. Спросили, что с ним. Он ответил, что у него бывают внезапные приступы боли. Они, впрочем, скоро проходят. Вот только кашель привязался. Придется сходить в медпункт. Он встал и довольно быстро отправился к землянке, где лежали его лыжи». — «Какие вещи были у Рауксниса?» — «Только дорожный мешок». — «Где он?» — «Должно быть, под нарами». Но под нарами мешка не было. И все удивились, переглянулись. «Какого образца мешок?» Один лесоруб ответил, что он работал продавцом в ленинградских универмагах. Разные дорожные мешки поступали в продажу, но таких, с пружинками, которые упираются в плечи, не видел. «С пружинками? Вы это точно помните?» — «Да, с пружинками. Удобная, вероятно, штука — груз меньше чувствуется».

Ваулин прервал опрос и шепнул бойцу:

— Самойлов, бегом к машине, веди сюда своих, возьми лыжи.

«Как одет был Раукснис?» — «В брезентовую куртку». — «Брезентовую? Вы это точно помните?»

Часовщик предположил, что брезент был пристегивающийся, чтобы не портился верхний мех. «Почему вы так думаете?» — «Вчера, — рассказал часовщик, — ночью я проснулся, зажег свет. Раукснис спал, натянув на себя куртку, угол брезента отогнулся, и я увидел мех». — «Был ли он общительный?» — «Видите ли, товарищ майор, мы очень устали, много пережили, так что первое время не до разговоров было: придем с работы — и сразу спать». — «Как он говорил? Заметно было, что он чем-то обеспокоен?» — «Трудно сказать… Каждый взбудоражен, у каждого свои тяжелые мысли». — «Наружность Рауксниса?» — «В наружности ничего бросающегося в глаза, мы не пригляделись к нему. Ну, тонкий, что ли, нос, короткие усы». — «Короткие усы? — усомнился Ваулин. — Верно ли?» Снесарев, помнится, говорил ему, что незнакомец был гладко выбрит. «Нет, точно, короткие усы, все на это обратили внимание. Аккуратно подбритые усы. И это удивительно, потому что время, сами знаете, какое, не до франтовства».

— Да ведь их здесь фотографировали, — вспомнила Нонна.

Это было неожиданностью для Ваулина.

«Фотографировали? Снимки есть?» — «Снимков нет». — «Кто же фотографировал?» — «Приезжали двое из газеты, один такой толстый, шумный. Обещали потом прислать снимки для альбома, но ведь они всегда обещают». — «Из какой газеты?» Точно Нонна не помнит, но из Ленинграда. «А Раукснис почему-то был недоволен тем, что их фотографируют, — вдруг вспомнил часовщик. — Он сказал: бригада только сформировалась, стоит ли сниматься… Раукснис неохотно занял свое место в группе, стал сзади всех. И фотограф два раза просил его не шевелиться». — «Просил не шевелиться? Вы это точно помните?» — «Вполне». — «А как работал Рауксиис?» — «Неплохо. Видна была сноровка»…

Пришел Самойлов с товарищами. Они были на лыжах. Ваулин также надел лыжи.

— Покажите дорогу на медпункт, — обратился Ваулин к девушке.

— Вот в ту сторону. Там флаг висит… Но я ничего не понимаю. Что он сделал?

— Некогда, некогда… — Ваулин махнул рукой. — Потом. Мы еще встретимся.

В землянке притихли. Лесорубы проводили Ваулина внимательным взглядом. У всех мелькнула одна и та же догадка — произошло что-то очень важное. Но разговаривать об этом не стали.