Аистов-цвет - Агата Фёдоровна Турчинская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Говоря это, молодая невестка посмотрела многозначительно на деда, что лежал на возу без движения, с застывшей болью в глазах.
Проць недавно вернулся. Так и не нашел девчонку. Нагоревался, набегался вчера, пока отыскал своих. Еще счастье, что хоть последние отыскались. Как пришел, лицо у него осунулось, словно только что из криминала. Жена рожает, а он сидит, и как будто язык у него отняло. Люди ему то, люди ему се: «Вы, Проць, достаньте какое-нибудь тряпье из узла, чтобы ребенка завернуть, да и жене приготовьте чистую сорочку». А он, словно ничего не видит и не слышит. Сидел, сидел, а потом и говорит: «Пойду в Бузько просить фуру. Чтоб детей посадить». Наверно, уже ушел.
— А где же он достанет эту фуру?
— Да есть по городам люди, которые помогают беженцам. Комитет должен дать…
Павло Сметана поправил воз, посадил двух ребятишек, что прибежали из леса с ягодами — черникой и земляникой, и уже хотел погонять, как жена крикнула:
— Узел Породьков у нас на возу. Надо было бы отнести.
Но Павло чмокнул на лошадей.
— Нет времени возиться. Заберут. И своих хлопот хватит. Вернется с фурой — догонит.
Фуры отъезжали. Это были беженцы из разных сел. Куликовских ехало только четыре фуры. Остальные поехали другими дорогами.
Все жалели Проця, но никто не мог взять его к себе на воз.
Поляна пустела. Вскоре на ней осталась только больная Проциха с четырьмя малыми детьми, солнце, величественно плывшее по небу, сыпля самоцветами в траву, птицы и сосны.
Они стояли стройные, с позолоченными верхушками, пряча в зеленой чаще душистую прохладу.
Проциха лежала на разостланной дерюжке, бледная, с посиневшими губами. Рядом, завернутый в пеленки, лежал новорожденный, в головах сидели остальные дети. Время от времени наклонялись над матерью и говорили:
— Откройте глаза, а то мы боимся, чтоб вы не умерли!
Тогда мать еле-еле поднимала веки, и оттуда, как бледный просвет сквозь деревья, проглядывали глаза. Поволока боли и грусти переполняла их горечью, и, когда дети наклонялись и говорили, глаза стекленели, и в них дрожали слезы.
Мать двигала глазами, дети успокаивались и бежали в лес за ягодами. Собирали и бросали в рот, бежали и снова собирали. А потом высовывали синие языки, показывали зубы и говорили:
— Смотри, а у кого синее?
Лес шевелил листвой, и детям казалось, что это их бабушка рассказывает про разные дива, от которых становится на сердце жутко, а в глазах начинает щипать.
Лес шевелился, мягкий шелковый шум слетал с деревьев, словно тихие рассказы из груди бабы Оксены.
Воспоминание о бабе пробуждало на миг грусть. Но светло-зеленая трава, что касалась ног, острые сосновые шишки, заставлявшие детей вскрикивать, и весь лес, полный тайн, лес, какого дети никогда не видели, рождал в них радость, и она расцветала звонко на губах.
— Василина, ты бы хотела жить в лесу? — говорил старший Федорко и швырял шишками в птиц.
— Хотела бы.
— А что бы ты делала?
— Ела бы землянику. А ты?
— А я ловил бы зверей и птиц. Помнишь — бабушка говорила про страшных зверей, что живут в лесах.
— А если они тебя съедят, как нашу Маринцю?
— Глупая, тато говорили маме, что Маринця ушла с Курилами, а тато не хотели ее догонять. Где-нибудь на границе должны будем с нею встретиться.
— А Сметаниха говорила, что Маринця потерялась и потому тато пришли такие грустные.
Стефанко, который остался возле мамы и ребенка, позвал:
— Мама стонут и просят, чтоб вы пришли.
А когда дети прибежали, Стефанко сказал:
— Мама говорят, нарвать им листьев, чтоб приложить к голове, очень болит.
Василине высыпали на дерюжку недоеденные ягоды.
— Будешь класть маме на губы по одной земляничке, чтобы горячка меньше сушила. Так тато приказали, — говорил Федорко.
— А ребеночку тоже, если будет плакать?
Федорко замахнулся и хотел ударить Стефанко, но тот закричал, и мама открыла глаза.
— А почему он хочет давать ребеночку землянику, если у него еще зубов нету?
Ребенок проснулся и начал плакать. Мать хотела подняться, чтобы взять ребенка на руки, но не смогла.
— Ты, Федорко, не бей братика, он маленький и еще не знает, как за ребеночком ходить. А если ребеночек плачет, так возьми и посмотри на него, мама не может подняться. Может, надо сухие пеленочки подложить.
Федорко разматывал ребенка и подкладывал под него сухие тряпки, а потом спросил:
— Может, вытащить у вас из груди титьку и приложить ребенку, чтобы сосал?
Губы Процихи бледно и болезненно искривились в улыбке. Она покачала головой и тихо сказала:
— Сыно мой мудрый! Моя детка золотая! Если ребеночку дать что-нибудь есть, он сразу умрет, у него еще кишечки тоненькие и порвутся.
— Значит, он должен быть голодным?
Мать покачала головой и закрыла глаза. Федорко завернул ребенка, сложил губы нежно и причмокнул ему, как чмокают грудным детям.
— Спи и не плачь, а то ворона украдет!
Ребенок притих — собирался спать.
— Василина, глянь, какой он смешной.
Все трое наклонились и рассматривали ребенка.
— А что, если раскрыть рот и посмотреть, что там у него? — сказал Стефанко и приложил палец к губам младенца. Но Федорко посмотрел сурово, и Стефанко отнял палец.
— Не трогайте, пусть спит!
Мать нежно посмотрела на детей и опять закрыла глаза. Дети отправились собирать листья, но сейчас же прибежали назад.
В лесу был слышен топот конских ног.
— Мама, мама, ей-богу, тато едут! — Федорко радостно наклонился к матери.
— И теперь у нас будут кони и фура!
Василина радостно засмеялась.
— Глупая, это мои будут кони, потому что я мальчик, а девчонкам нужно корову.
Но Василина говорила, что это ее кони, а Стефанко и Федорко — что их.
— Ну так мой будет воз, а кони ваши, — уже соглашалась Василина.
— Ага! А как мы поедем без воза?
Дети ссорились и всматривались в лесную зелень. Потом сразу притихли и припали телом к траве, чтобы их не было видно. Глубоко в лесу ехали верховые. Детям видны были только конские ноги.
— Разбойники!..
Трава шелестела, а детям казалось, что это баба в темной хате рассказывает хриплым голосом про разбойников, которые ходят по темным лесам.
Сдерживали дыхание.
— Федорко, нарви маме веток и сделай холодок над головой, солнце печет.
Но дети не отвечали, сидели притихшие, а мама думала, что они опять убежали в лес. Но Федорко сказал:
— Мама, в лесу ходят разбойники, и нас побьют. Мы боимся!
Теперь дети подползли поближе к матери, припали к земле.
— А тато уже
