Каска вместо подушки - Роберт Леки

Свет лился от осветительных бомб противника. Они висели над крышей джунглей, слегка покачиваясь на парашютах, разбрасывая вокруг красноватый свет. Над ними, невидимые в вышине, гудели моторы. Позже мы узнали, что это были самолеты японской морской авиации. Мы думали, что они охотятся за нами.

В действительности они были глазами мощной вражеской военно-морской армады, которая вошла в пролив Силарк. Вскоре мы услышали звуки канонады, земля под нашими ногами задрожала. Вдали виднелись красно-белые вспышки, доносился грохот взрывов.

Японцы добывали свою самую замечательную победу в истории войн на море. Это было сражение у острова Саво, которое также часто называют «Битвой четырех сидящих уток». Они потопили три американских крейсера — «Куинси», «Венсени» и «Астория», австралийский крейсер «Канберра» и повредили американский крейсер и эсминец.

Осветительные бомбы предназначались именно для этого сражения. В какой-то момент японцы включили прожектора. В общем, в иллюминации недостатка не было.

Выход из тропического леса занял у нас меньше суток, хотя забирались в него мы двое суток. Обратную дорогу мы знали. Мы не знали дорогу туда.

Когда мы вышли из леса и стали спускаться по скользким склонам на поляны с травой кунаи, нас ожидали транспортеры-амфибии с пищей и водой. Хохотун шел как раз передо мной. Он поскользнулся и съехал по последнему отрезку склона, причем паскудная тренога ощутимо заехала ему по голове.

Он встал и ударил ее. Потом выругался. Охваченный злобой, он ругался смачно, со вкусом.

Наклонившись, он схватил треногу, словно она была живым существом, а он держал ее за горло. Его руки напряглись, будто он старался задушить ее, тяжелую, твердую штуковину, в которой в тот момент сконцентрировались все неприятности — разочарование, голод, жажда, влажность и волнения последних двух дней. Затем он отбросил ее прочь. Тренога проплыла по воздуху и приземлилась в воинственно торчащий клок купай.

Хохотун сел и закурил. А с холма съезжали другие солдаты — перемазанные с ног до головы, измученные, из последних сил волокущие тяжелую ношу и мало напоминающие бравых морских пехотинцев. Свежая вода и сухой паек живо поправили дело. Наполнив свои фляжки и животы и вдоволь накурившись, мы снова были готовы к великим свершениям.

К берегу мы вышли в сумерках. Мы увидели искореженные и дымящиеся обломки кораблей и абсолютно пустое водное пространство между Гуадалканалом и островом Флорида.

Наш флот ушел.

Ушел.

Мы остались. По берегу шли новые и новые колонны людей. Их шагов по песку почти не было слышно. Солнце уже скрылось за лесом. На землю опускалась ночь.

На фоне сгущающейся темноты были отчетливо видны силуэты людей. В полумраке они, казалось, лишились одного измерения и стали тенями. Эти уставшие люди двигались, словно скованные невидимой цепью. В них не было души, они шли автоматически, как зомби. За ними низко, над самым горизонтом виднелся скучный свет отраженного солнца. Отчаяние сменила безысходность.

Я был рад, когда стало совсем темно. Моя рота молча шла по берегу.

Мы заняли оборонительную позицию. Наспех оборудовали огневые точки и повернули стволы в сторону моря. Выставив часовых, мы легли спать. Приятно засыпать под монотонный, убаюкивающий звук бьющегося о берег прибоя.

На следующий день нас бомбили. Но это было не страшно, и происшедшее не шло ни в какое сравнение с тем, что нас еще ожидало.

— Тревога! — крикнул кто-то, и мы услышали приближающийся звук моторов.

Они были очень высоко — около дюжины бомбардировщиков. Они проследовали над нашими головами идеальным строем в виде буквы V и сбросили свой груз над Хендерсои-Филд. А мы кричали и что-то отплясывали, выражая таким образом свой восторг и презрение к врагу. Мы были глупцами. Те бомбы предназначались не нам, а нашим товарищам на аэродромах. Мы слышали взрывы и чувствовали, как содрогается под ногами земля, но оставались в безопасности и не могли сдержать детскую радость.

Наша глупость была рождена ложным ощущением безопасности. Мы смеялись и грозили кулаками улетающим бомбардировщикам, как будто приняли удар на себя и заставили их отступить.

Да, нам предстояло многому научиться.

А потом мы нашли японский склад.

Он был расположен недалеко от места нашего расположения на берегу. Там были ящики с отличным японским пивом, бутылки с куда более крепкими напитками, аккуратно упакованные в соломенные «юбочки». Вскоре грязная дорога, параллельная береговой линии, стала Восточной магистралью, по которой сновали ухмыляющиеся морские пехотинцы с приятной поклажей.

На складе нашлось и продовольствие — мука, рис, а также маленькие банки с рыбьими головами — этим ужасным, на мой взгляд, японским деликатесом. Но продовольствием никто не интересовался.

Между прочим, каждое отделение само занималось своим пропитанием. У нас имелись мука, консервы, сахар и кофе — все это было взято из штабелей продовольствия, поспешно выгруженных с транспортов. Наш корабль загорелся в тот день, когда мы высадились на берег, — горящий самолет рухнул прямо на палубу. Батальонной кухни у нас не было, а маленькие кухни отделений разместились по всему берегу. Снабжение было самым лучшим, сюда доставляли все, что удавалось где-нибудь стащить.

Учитывая изложенное выше, а также количество сакэ и пива, мы прожили восхитительную неделю. А потом спиртное подошло к концу, а майор взял под контроль все, что касалось продовольствия.

Какая это была замечательная неделя! Очень вкусный способ воевать.

Хохотун, Здоровяк, Бегун и я закопали наши запасы спиртных напитков глубоко в песок, туда, где море лизало его своим длинным, влажным языком и где было прохладно. Это был наш неприкосновенный запас, и никто кроме нас не мог к нему прикасаться. Так что мы четверо выпили почти все, не делясь ни с кем. Лишь очень редко выпитое пробуждало в нас щедрость. Тогда нашего полку прибывало.

Мы сидели и болтали обо всем на свете. Разлить сакэ из больших тяжелых бутылок по кружкам было нелегко, поэтому мы передавали бутыль друг другу, по очереди отхлебывая из нее, как индейцы, курящие трубку мира. Но такой метод употребления спиртного требовал определенной ловкости. Первым делом следовало зажать большую, неудобную бутыль между коленями, затем наклониться к ней так, чтобы обхватить губами горлышко бутылки, после чего оставалось только перекатиться на спину, позволив прохладной белой влаге течь в горло.

Как это было здорово!

Не стану утверждать, что я имел тонкий вкус, но каждый глоток сакэ сопровождался ни с чем не сравнимыми ощущениями. Я и не знал, что так приятно пить вино врага.