Фиктивный брак - Алекс Стюарт

Кто виноват? Женщины? Нет. Мы сами. Не потому ли, что знаем, что не сможем соответствовать идеалу всю жизнь? На первых порах, в самом начале романа мы — само совершенство, с нашим обаянием, словарем, маленькими хитростями и почти женской гибкостью мышления. С нашим артистизмом, в конце концов. Женщины, однако, стремятся к чему-то более прочному, что, по их мнению, обязательно должно стоять за всеми этими прекрасными вещами. Они требуют от любви страсти, силы, глубины, верности. Мы же требуем, чтобы нас любили за ту силу, глубину и страсть, на которую мы способны. Слова… слова… слова… И когда мы понимаем, что нужно подтвердить их чем-то — мы спасаемся бегством. Мы летим утешаться сладостью начальных страниц со следующей очаровательной женщиной. Вот разгадка вечной загадки Дон Жуана: «Почему покоритель сердец несчастлив в сердечных делах?» Комплекс неполноценности. Вот что стоит за хороводом возлюбленных, шумной репутацией тех, кто «любил и умчался прочь». Мы боимся, что женщины нас разгадают!»

Вдруг «Стрекоза» мягко задела бортом проплывавший мимо ялик. Веслом выравнивая курс, Джеффри увидел в ялике совершенно обыкновенного юношу во фланелевых брюках, с трубкой в зубах; его лицо сияло счастьем. Напротив него, опустив руку в воду, сидела совершенно обыкновенная девушка; она смотрела ему в глаза и улыбалась. Ялик с влюбленными скользнул мимо, и Джеффри подумал, что такое же выражение лица он видел у Джой. Джой. Он вернулся к мыслям о ней.

А что же он думал о ее второй помолвке?

2

Вернемся на два дня назад.

В то утро, когда в газете появилось объявление об имеющем вскорости быть браке Джой Харрисон и доктора Траверса, матушка Джеффри, накануне танцевавшая в Речном клубе почти до зари, завтракала в постели.

Вот она, миссис Форд: сеточка для волос от Амариллис, перманентная завивка, стрижка и цвет волос сделаны в парикмахерской «Мэзон Нитуш», утреннее неглиже из плиссированного шифона, благоухающее духами «Нарцисс нуар», пудра (первое, что она делала, проснувшись, — пудрилась, и весьма густо; благо золотая косметичка с надписью «Пэнси» всегда лежала у нее под подушкой) «Пеш Мюри». К этому всему прибавьте еще и почтительного сына, вносящего поднос с завтраком.

— Доброе утро, мама!

— Доброе утро, Джефф, ангел мой.

Миссис Форд удовлетворенно думала о том, как хорошо, что сын снова при ней, как замечательно он танцевал с ней в своей очаровательной, слегка небрежной манере; благодарение Богу, ей удалось найти психологически безошибочный момент — его возвращение в Англию, — чтобы расстроить — впрочем, не нужно столь определенных выражений! — просто ей удалось показать Джеффри в истинном свете его глупую помолвку с этой глупенькой девушкой Джой. Это было бы страшной бедой! Но теперь все позади, ее сын снова с ней, не важно, в ее ли квартире, в своей ли студии, и она может по-прежнему появляться в свете в сопровождении собственного эскорта — этой знаменитости («Представьте себе, Джеффри Форд — сын вот этой прелестной невысокой женщины!»). Как это удобно!

— Спала, как дитя. — Она подняла к нему хорошо сохранившееся личико и осторожно подставила щеку.

Джеффри понимающе улыбнулся: изящно очерченные губы были уже тщательно накрашены (губная помада, и, весьма щедрый слой, «Эллет руж»).

— Это значит, ты включаешь «защиту от ласк»?

— Вероятно; ах, нет, не значит. Не важно, — надула алые губки миссис Форд; она усвоила кокетливо-детскую манеру говорить и по-другому не могла, даже наедине с собственным сыном. — Что ты мне принес? Яичница, м-м… — На подносе лежали также полураспустившаяся пурпурная роза, газета «Морнинг пост» и свежий номер «Вога». — Божественно! — Она понюхала розу и уронила ее на розовое пуховое одеяло; взялась за «Вог». — О Джеффри, посмотри! Это то самое, о чем я мечтала! Вот эта прелестная скромная штучка от Шанели. Или… скажи мне честно, Джеффри, у тебя ведь безупречный вкус, тебе не кажется, что оно скорее для молодой женщины?

— Дорогая, ты отнюдь не старушка!

— Да. Но… это платье слишком напоминает мне… другое мое платье.

— Ах уж эти мне «священные» платья! — капризно воскликнул Джеффри. — Я его видел?

— Я носила его еще до твоего рождения, — вздохнула его мать с редкой для себя искренностью.

Он вскользь подумал, для кого, интересно, она надевала тогда это «священное» платье, и перевернул страницу.

— Лично я хотел бы видеть тебя вот в этом… Мать и сын обсуждали модные картинки, пока миссис Форд не отправилась в ванную (битых два часа провела она в ванне и за тщательным туалетом, чтобы отправиться на ланч к любимой подруге-врагине). «Морнинг пост», так и не развернутая, на том же подносе вернулась на кухню и там разделила судьбу бесчисленных других газет, гора которых высилась там в углу.

Так случилось, что Форды пропустили объявление о помолвке и ничего не знали долго еще после того ленивого дня на реке, когда Джеффри предавался своим размышлениям.

«Джой!.. Вежливая записка, которой она сопроводила мое кольцо. „Передумал не только ты“. Бедная крошка думает, что я в это поверю. Зачем она так написала — щадя мои чувства? Спасая свое самолюбие? Вот жест, вызывающий жалость…»

На фоне голубого неба с проплывающими облаками, сквозь ветви деревьев с солнечными бликами на листьях ему привиделось ее лицо. Оно было печальным. Мягкие, полные, нежно-розовые полураскрытые губы дрожали. Глаза были полны слез…

— Милая, не надо! Мало кто из мужчин достоин твоих слез, и уж, конечно, не я, — вполголоса сказал Джеффри воде за кормой. Образ возлюбленной зачаровал его. Его влекло, неотвратимо влекло к мыслям о Джой Харрисон, чистой и искренней, чья любовь была отдана ему с полнотой и безоглядностью, редкими в наше время поверхностных интрижек, чью любовь он отбросил походя, словно окурок. Его терзали дурные предчувствия; его способность видеть проблему с разных точек зрения сыграла с ним злую шутку — для писателя это дар, но человеку она сильно осложняет жизнь.

«Джой любила меня сильнее всех женщин, что я встречал. Джой навсегда останется верна мне. Наверняка она щадила мои чувства; голову даю на отсечение, что это так. Зачем, вернувшись, я поделился с мамой опасением, что мои чувства не так сильны, как раньше? Это ужасно — уметь так точно и детально выражать свои чувства: кончается все тем, что открываешь гораздо больше, чем успел почувствовать, а потом почему-то продолжаешь стоять на своем…

Зачем мне надо было писать это письмо? Почему я не мог подождать хоть пару дней? Тогда бы наш роман продолжался… Так или иначе, я ничем не запятнал себя в ее глазах… в ее прекрасных глазах, таких изменчивых… Не плачь, Джой, не надо! Мне невыносима мысль об этом…