Караван в Ваккарес - Алистер Маклин

Боуман услышал приглушенные сердитые голоса и быстро подошел к арке. Около кибитки Кзерды стояли четверо цыган. Поняв, что их птички улетели, они держали военный совет, возбужденно споря и жестикулируя. Очевидно, они спорили о том, что же делать дальше, черт его возьми, и Боуман не завидовал им, так как на их месте он и сам бы не имел об этом ни малейшего представления.

Внезапно что-то привлекло его внимание. Краем глаза он заметил нечто такое, что при бледном свете луны буквально приковало его к месту. Это ослепительное явление, появившееся на верхней террасе, состояло из полосатой пижамы, внутри которой находился не кто иной, как ле Гран Дюк, облокотившийся о балюстраду и почти безучастно смотревший вниз, на передний дворик. Большая часть его лица, которую было видно, состояла из двух жующих челюстей, методично работающих, в то время как другую его часть закрывало огромное красное яблоко. Однако было ясно, что он не обеспокоен.

Боуман оставил ле Гран Дюка дожевывать его яблоко и возобновил поиски. «В конце парковки, с внутренней стороны», — сказала она. Но этого проклятого «пежо» там не оказалось. Он проверил дважды. Он повернулся, осматривая западный ряд "тоян-ки, и сразу же нашел его. Он стоял четвертым от края. Или Боуман так решил, во всяком случае, автомобиль марки «пежо». Он сел в машину, вставил ключ в замок зажигания. «Женщины», — подумал Боуман раздраженно, но отогнал досадные мысли, так как на них просто не было времени.

Как можно тише Боуман закрыл дверцу, хотя маловероятно, чтобы этот слабый щелчок мог быть услышан, даже если бы цыгане не совещались так шумно. Он снял машину с ручного тормоза, включил первую скорость и, держа сцепление выключенным, включил зажигание и фары одновременно. Двигатель заработал, и в то же время включился свет фар. «Пежо», выбрасывая гравий из-под задних колес, рванулся вперед. Боуман, поворачивая руль влево, направил машину на выезд через арку. Почти сразу же он увидел, как четверо цыган отделились от задней стены кибитки Кзерды и побежали наперехват, точно рассчитав путь, по которому будет двигаться автомобиль. Кзерда, очевидно, что-то кричал, и, хотя его голос не был слышен из-за работы двигателя, отчаянная жестикуляция была понятна: он приказывал своим прихвостням остановить машину; но как он предполагал это сделать, Боуман не мог представить. Проскочив арку, в лучах фар он увидел Ференца, единственного, у кого было огнестрельное оружие, которое он нацелил прямо на Боумана, не оставив ему выбора: пришлось направить машину на него. Появившийся на лице Ференца внезапный панический ужас свидетельствовал о том, что Ференц, забыв о пистолете, теперь думает только о своем спасении. Он отчаянно бросился влево и почти избежал столкновения с автомобилем, но «почти» оказалось недостаточно. Автомобиль задел правым крылом бедро Ференца, и Боуман больше его не видел. Единственное, что оказалось в поле его зрения, — это отблеск пистолета, крутящегося в воздухе. Слева Кзерде и двум-цыганам удалось вовремя отскочить в сторону. Боуман, еще раз повернув руль, выскочил из переднего дворика и помчался вниз по дороге. «Интересно, какое впечатление произвело все случившееся на ле Гран Дюка, — пронеслось у него в голове. — Возможно, он даже не прекратил жевать».

Шины пронзительно завизжали, когда «пежо» сделал крутой поворот направо. Боуман подъехал к Сес-силь, остановил машину и выскочил из нее, оставив двигатель работающим. Она подбежала к нему и подтолкнула свой чемодан.

— Скорее, — почти зло сказала она, передав ему чемодан. — Разве ты не слышишь, они уже близко?

— Слышу, — сказал Боуман спокойно. — Я думаю, что у нас в запасе есть время.

Действительно, у них было еще немного времени.

Они услышали шум двигателя, работающего на первой передаче, — шум, ослабевающий в связи с тем, что машина резко затормозила перед поворотом. Внезапно она появилась; было видно, что она почти не поддается управлению на поворотах. Кзерда отчаянно крутил руль, но казалось, что передние колеса вертятся самостоятельно. Боуман с интересом наблюдал, как джип перелетел через обочину дороги, срубил молодое деревце и опрокинулся с впечатляющим грохотом.

— То-то! — сказал Боуман Сессиль. — Ты когда-нибудь видела такое безалаберное вождение?

Он пересек дорогу и оглянулся. Джип, колеса которого все еще вращались, лежал на боку, а трое цыган, явно расставшихся с автомобилем раньше, чем тот перевернулся, распластались на расстоянии пятнадцати футов от него. Боуман наблюдал, как они с трудом поднялись на ноги. Ференца, конечно, среди них не было. Боуман услышал, как к нему подошла Сессиль.

— Это твоя работа, — с осуждением сказала она. — Ты вывел из строя их джип.

— Я не сделал ничего особенного, — нехотя ответил он. — Только спустил шины.

— Но ты же рисковал жизнью этих людей! Джип мог бы упасть на них сверху и раздавить насмерть!

— Не всегда возможно организовать все так, как хотелось бы, — с сожалением ответил Боуман. Сессиль наградила его взглядом, достойным доктора Криппена, после того как его привели в суд, поэтому он сменил тон: — Ты не выглядишь слабоумной, Сессиль, и не заводи дурацких разговоров. Если ты думаешь, что наши три друга наслаждались здесь ночной прогулкой на свежем воздухе, то почему бы тебе не пойти и не поинтересоваться, как они себя чувствуют?

Она повернулась и, ни слова не говоря, пошла к машине. Он последовал за ней, и они поехали, сердитые друг на друга. Через минуту Боуман снизил скорость и припарковал машину на небольшом, лишенном растительности пятачке справа от дороги. Через лобовое стекло они видели отвесные известняковые скалы с бесчисленными квадратными отверстиями: они были сделаны рукой человека и наполнены непроницаемой мглой; в глубине их располагались невидимые пещеры.

— Ты что, собираешься остановиться здесь? — чужим голосом спросила Сессиль.

Боуман заглушил двигатель и поставил машину на ручной тормоз.

— Я уже остановился.

— Но они найдут нас! — В ее голосе звучало отчаяние. — Непременно найдут. В любую минуту.

— Нет. Если они вообще еще в состоянии соображать после того, как попали в небольшую аварию, то подумают, что мы уже на полпути к Авигнону. Кроме того, им необходимо некоторое время, чтобы прийти в себя и снова захотеть вести машину при лунном свете.

Они вышли из машины и взглянули на входы в пещеры. Дурное предчувствие охватило их: здесь было что-то зловещее, пугающее, ужас, который вселяло это место, не поддавался определению. Это было по-настоящему страшное место, и Боуман в душе согласился с той оценкой, что дал ему полицейский в отеле. Он ни на минуту не сомневался в том, что человек, родившийся в Ле Боу и выросший здесь под влиянием древних суеверий и предрассудков, не осмелится войти туда в ночное время. Ни один здравомыслящий человек не рискнул бы войти туда после захода солнца, у Боумана тоже не возникло желания идти туда. Но это был его долг.