Сорок имен скорби - Джайлс Блант

Судья Ганьон исчез в пальто, как в тумане, затем решительно возник из воротника и обшлагов. Он схватил со стола Библию и сунул ее Кардиналу.

— Вы готовы поклясться, что содержание вашего заявления — истинная правда, да поможет вам Бог?

Через пять минут Кардинал снова стоял у дома Ковартов, пригоршнями отгребая снег от подвального окна. Колени у него одеревенели. Слои снега перемежались со льдом. Кардинал вернулся к машине и извлек из багажника лопату.

На доске, прибитой к фанерному щиту, виднелись следы лома; гвозди были расшатаны. Доска вынулась легко; следом — фанера. За ней не оказалось стекла.

Кардинал снял куртку и поежился от морозного воздуха. Он встал на четвереньки и спиной полез в проем. Снег набивался под рубашку и в брюки, таял на теле. Он ощутил под ногами какую-то поверхность: стол? Видимо, его подтащил тот, кто сюда залезал, чтобы облегчить себе выход наружу.

Кардинал втянул за собой куртку, поборолся с молнией и потом встал на столе, охлопывая себя руками и дрожа от холода. Слабый свет, сочившийся в окно, мало что позволял разглядеть.

Он слез со стола (гладильного стола, как он теперь разглядел) и включил фонарь — мощный прибор на шести больших круглых батарейках, при необходимости служивший полицейской дубинкой. Стекло в нем давно треснуло, корпус покрылся зазубринами. Белый луч конусом обежал безмолвную обстановку комнаты — стиральную машину, сушилку, набор инструментов, которому он тут же позавидовал. Здесь имелась рычажная пила, которую он видел в «Кэнэдиэн тайр» почти за пятьсот долларов.

Даже в холоде он чувствовал запах камня и пыли, старого грубого дерева, белья из стиральной машины и сушилки. Он открыл дверь, сметая фонарем паутину, и увидел полки, забитые консервами; тут были персики, сливы, даже четырехлитровая банка красного перца, похожего на яркие сердечки.

Новая лестница, еще недостроенная, вела неизвестно куда. Луч фонаря не высветил отпечатков ног, но Кардинал все равно держался ближе к краям и шагал через ступеньку, чтобы сохранить следы, которых мог не заметить.

За дверью оказалась кухня. Кардинал ненадолго остановился, чтобы впитать в себя ощущение этого дома. Холод и темнота дышали безнадежностью. Кардинал старался обуздать охотничий азарт, предчувствие — «сейчас что-то случится». Он давно понял, что таким чувствам не стоит доверять: они почти всегда обманчивы. Доказательство взлома не означает, что тут был убийца — или даже скиталец Тодд Карри.

Кухня выглядела нетронутой. На всех поверхностях лежал тонкий слой пыли. В углу, под узким лестничным пролетом, приткнулся буфет. Кардинал поднял задвижку носком сапога и увидел аккуратные ряды консервов. На стене над буфетом висел календарь из местного магазина спорттоваров, изображавший мужчину в охотничьей куртке-шотландке, удящего рыбу; рядом с ним — смеющийся мальчик. Внезапно он вспомнил Келли, летние каникулы, коттедж; как она по-детски восторгалась, поймав рыбку, с какими ужимками сажала наживку на крючок; как бронзовые волосы дочери пламенели на фоне ярко-синего неба. На календаре был июль позапрошлого года — месяц, когда умер хозяин дома.

В пластмассовом мусорном ведре он нашел только смятую картонную упаковку от пончиков (из «Тима Хортона»).

Столовая была обставлена старинной тяжелой мебелью, и Кардинал, не будучи специалистом, не мог определить, настоящий ли это антиквариат. Картина, висевшая на стене, выглядела старой и смутно знакомой (что-то знаменитое), но Кардинал не был и искусствоведом. В свое время Келли ужасалась, что он понятия не имеет о «Группе Семи», [6] — видимо, звездах канадской живописи, навсегда вписанных в историю. За прозрачными дверцами горки виднелась аккуратно расставленная посуда. Кардинал открыл буфет и обнаружил бутылки арманьяка и коньяка «Сиграм» особой выдержки. Лишь у кресла во главе стола имелись подлокотники, и обивка на нем была куда более потертой, чем на остальных. Интересно, старик хозяин продолжал совершать трапезы в родовом гнезде еще долгие годы после того, как его семейство рассеялось по свету? Может быть, он сидел здесь, воображая рядом жену и сына?

Фонарь Кардинала осветил раздвижные двери: видимо, раньше они вели в гостиную, но теперь намертво замерзли. Он вернулся на кухню и по задней лестнице поднялся на второй этаж.

Наверху размещались спальни. Судя по всему, сюда никто не проникал. Он ненадолго задержался в хозяйской: ее должны были бы покинуть позже остальных. На старинном комоде стоял небольшой телевизор, который легко можно было украсть.

В ванной, в аптечке, — антигистаминные препараты, слабительное, зубная паста «Фиксодент» и громадная бутыль обезболивающих таблеток «Фросст-222».

Кардинал спустился по парадной лестнице в кабинет, почти все пространство которого занимал старый рояль. На нем стояла пара изящных серебряных подсвечников в окружении фотографий семейства Ковартов. Более пристальный осмотр крышки рояля показал, что канделябры передвигали — шестиугольные подставки оставили отпечатки в пыли, и, судя по огаркам, свечи здесь жгли совсем недавно. Итак, кто-то сидел за роялем при свечах Возможно, Тодд Карри. Крышка, закрывавшая клавиши, была вся в отпечатках пальцев. Кардинала пронзила дрожь; кости ныли от холода.

Гостиная выглядела как сценическая декорация: два кресла, стойка для растений с мертвым цветком, круг коврика перед кирпичным камином. Камином пользовались. На решетке лежали угли, покрывшиеся белым налетом снега. Да, здесь нужен огонь. Ни отопления, ни электричества, — всякий, кто планирует пожить здесь в декабре, должен сразу же разжечь пламя. Оно осветило бы комнату. А они не опасались, что кто-нибудь увидит дым? Нормальный человек опасался бы, но я не ищу нормального человека, напомнил себе Кардинал. Я ищу сбежавшего наркомана и убийцу детей — и бог знает кого еще.

Кардинал обвел фонарем каминную полку, большой телевизор. Над диваном висел старинный темный портрет, изображавший мужчину в черном, испанца, судя по остроконечной бородке. На капюшоне из струящегося черного бархата виднелись необычные письмена.

Диван под картиной выглядел так, словно кто-то опрокинул над ним здоровенную банку краски, тем самым совершенно уничтожив рисунок ткани. Когда Кардинал наклонился пониже, он увидел, что это не краска, а кровь. Кровь, в большом количестве.

Он направил луч на стену и разглядел, что на обоях — не узоры, как ему сначала показалось, а капельки крови. Следы расходились вверх, как если бы кто-то размахивал здесь тяжелым орудием. Теперь он увидел, что и на портрете — тоже кровь. То, что он принял за иероглифы на плаще испанца.

Стоя перед диваном, он медленно переводил луч фонаря с одного конца ложа на другой. Одна из диванных подушек была без чехла. Взломщик мог бы вынести в нем добычу, но зачем чехол понадобился убийце? Он не стал обременять себя серебряными подсвечниками и маленьким телевизором, вспомнил Кардинал. Потому что он делает это не ради денег.

Кардинал дрожал от холода (по крайней мере, ему казалось, что причина — холод). Надо было сообразить, куда тот мог спрятать труп. Наружу он его не вытаскивал, Кардинал был в этом твердо уверен. А наверху все выглядело нетронутым. Он спустился в подвал. Отчаянно хотелось, чтобы света было побольше.

Он остановился под лестницей, перед хлипкой на вид дверью. В старых домах под лестницей часто располагался угольный желоб, хотя углем уже давно никто не топил. В пыли виднелись следы: здесь что-то тащили.

Кардинал поставил фонарь на пол. Он нагнулся, чтобы открыть низкую дверцу, и его сгорбленная тень метнулась по стене. Дверь подалась со скрипом и лязгом. Он знал, что должно быть там, внутри. Даже не чувствуя запаха, все равно знал. Холод притупил обоняние. Он хотел увидеть то, что внутри, потом убраться отсюда к чертям и вернуться уже с оперативной группой. Он взял с пола фонарь и нырнул в тесную каморку.

Тело было полузавернуто в полиэтиленовую пленку, что придавало ему сходство с дорогим подарком в черной шкатулке. Труп идеально сохранился на холоде; он лежал скрючившись — почти как зародыш в утробе. Голова уткнулась в колени, на ней был какой-то мешок, он затвердел от мороза и почернел от крови, но Кардинал узнал в нем чехол с диванной подушки. Почему закутали голову? Брюки: черные хлопчатобумажные, сбились вокруг голеней. Обувь: высокие черные кроссовки. Кардинал помнил приметы наизусть: «Мужского пола, европеоидной внешности, был одет в…»

Кардинал чувствовал, как в горлу подкатывает, тошнота, но не обращал на нее внимания. В голове у него прокручивались необходимые формальности, звонки, которые он должен сделать: коронеру, Делорм, адвокатам, занимающимся этим зданием, судебному поверенному. Все это проносилось у него в мозгу, но при этом он замечал детали: дешевенькие часы на тонком запястье; истерзанные половые органы. Кардинал всем сердцем сочувствовал родителям, которым надо сообщить и которые, наверное, цеплялись за надежду, что их сын все еще жив. Существует или нет жизнь после смерти, но мертвые — уже за пределами страдания, стыда, обиды. Почему же он чувствовал сейчас безотчетное желание прикрыть тело мальчика? Ведь совсем недавно он осудил Делорм за подобный порыв.