Меня зовут Мина - Дэвид Алмонд

— Знакомое ощущение? — спросил он.

Она пожала плечами.

— Да, — сказала она.

— А что посоветуешь? — спросил он. — Преодолевать?

— Ну да… наверно…

Он мягко улыбнулся. Она отвела взгляд.

— Мне кажется, ты храбрая, — сказал он, — Вы все очень храбрые. Растёте… Учитесь, Это же трудно, да?

— Что трудно?

— Искать себя.

Она кивнула.

— У всех свой путь, Мина. Каждый ищет себя по-своему. И на самом деле этот поиск — он всю жизнь длится.

Она ничего не сказала. Просто смотрела, как над городскими крышами несётся стая голубей.

— Если ты решишь, что это место не для тебя, значит так тому и быть. Мы не против, — сказал Малкольм. — И независимо от того, что ты решишь, я рад, что мы познакомились, поговорили, пусть даже недолго. Рад, что я вижу, как ты растёшь…

Она смотрела вниз, на свои туфли.

— Как он называется? Ваш роман?

— «Кости Джо Картера». Книга о мальчике, который собирает разные кости — те, что валяются на улицах или в поле. Птичьи, мышиные, лягушачьи. Кроме того, он собирает перья и клочья кожи. А ещё засохшую траву, лепестки и палки — всё, что когда-то было живым. Хранит в сарае. И лепит из этого… нечто, что могло бы ожить. Он пытается снова вдохнуть в них жизнь. Пытается сотворить новые виды существ.

— Как чародей.

— Да. Как чародей. Волшебник, — Малкольм засмеялся, — Бред, да?

— Получается?

— Что получается? Чтобы существа ожили? В том-то и дело, что оживают. Я же говорю — бред. Бредятина. Но вот такая уж книга. Вся из клочков, кусочков, косточек и палочек. Я попытался соединить их, чтобы вышло произведение искусства. Теперь дышу на них, чтобы ожили. Как мой Джо Картер, — Он снова засмеялся. — Но мне из всех издательств отлупы приходят. Эта книга кажется им слишком бредовой. Похоже, следующую надо сделать проще. Написать всё прямо и просто. И чтобы никакого бреда. Чтобы вообще ничего не происходило… Как думаешь?

Она улыбнулась.

— А вы сможете? Сможете написать историю, где вообще ничего не происходит?

— Не знаю. Но вдруг стоит попробовать? Или ты попробуй.

Тут прозвенел звонок, и они пошли обратно в класс.

И действительно стали сочинять рассказы. Малкольм показывал ученикам разные предметы и просил придумывать про них разные истории. Он показал им ручку и сказал, что она принадлежит девочке по имени, ну, допустим, Мейси, и, когда девочка пишет, ручка работает наподобие волшебной палочки. Малкольм спросил: «Что волшебного можно сотворить с помощью этой ручки?» У всех зароились какие-то мысли, все начали что-то придумывать. Затем Малкольм попросил их представить саму Мейси и всякие сценки из её жизни: как она в шесть лет подобрала хромую кошку, что любит есть, из-за чего рассорилась на прошлой неделе со своей лучшей подругой Клер, какой страшный сон ей недавно приснился, — и Мейси предстала перед ними как живая. Потом Малкольм взял в руки другой предмет — ключ, который спас жизнь, ну, допустим, Билли Уинстону. Как это произошло? И какой секрет хранит Билли в ящике под замком? А как этот Билли Уинстон умудрился сломать руку, когда ему было семь лет? Затем Малкольм переключился на обычное куриное яйцо. Что, если из него проклюнется вовсе не цыпленок, а какое-то неизвестное животное? И так далее и тому подобное… Малкольм показал им, как человеческий мозг сочиняет сюжеты сам, естественным образом. Мозгу это нетрудно. Он сказал, что суть рассказов на самом деле не в словах — не в тех словах, которые совсем не слушаются Уилфреда и Круча. Суть — в образах. А образы — как сны. Мине всё это понравилось. Она быстро записала ответы на вопросы — получились кусочки рассказов. Как же здорово, когда в голове, а потом на странице появляются новые образы, персонажи и их миры!

Потом Малкольм попросил, чтобы они начали писать. Круч, Уилфред и Алиша нашёптывали свои рассказы учителю и его помощникам и наблюдали, как их собственные фантазии превращались в слова. А Мина задумалась. Всё же можно ли придумать рассказ, где вообще ничего не происходит?

Она решила попробовать. Но разумеется, как только она записывала хоть одно слово, что-то начинало происходить. Как только она давала герою имя, он начинал оживать, прыгать и бегать у неё в голове и на бумаге. Оказалось совершенно невозможно написать хоть что-то и превратить это в ничто. Похоже, писатель немного похож на Бога. Каждое слово — начало творения. Она писала предложение за предложением, вычёркивала предложение за предложением. Рядом с ней Круч сочинял, как из яйца вылупился дракон по имени Норман; чуть поодаль Уилфред бормотал что-то о шайке головорезов, которые загнали Билли Уинстона на полуразрушенный склад; Алиша, тоже шёпотом, страдала по Мейсиной кошечке, которую чуть не задавила машина, когда она была совсем котёнком.

Мина ни на кого не смотрела, просто прислушивалась. Все эти дети, похоже, вписались здесь, на Коринфском проспекте. Что же она-то такая? Никуда и ни на что не годная? Такая глупая. Такая… поперёк всего. Никуда не вписывается. Даже здесь, где всем трудным место, ей — не место. Она снова взглянула на свою страницу и поняла, что история, в которой ничего не происходит, — это ненаписанная история. Других не бывает. Когда ничего не происходит — это пустая страница. Мина испугалась. И это ещё больше отдалило её от всех. Ведь иногда ей хочется жить именно так: чтобы с ней ничего не происходило, вообще ничего. Чтобы она была ненаписанным рассказом. Малкольм прав. Расти интересно, захватывающе интересно, но чертовски трудно.

Вокруг бормотание, иногда смех. Она попыталась отключиться. Смотрела на свой лист, и по нему скользили образы… воспоминания… Она представляла себя дома, на своём дереве. А вот мама — сидит в кафе, пьёт кофе. А вот папа — он смотрит на небеса из тёмных глубин земли. А ещё — шёпот Алиши, бешенство Уилфреда, робость Гарри, наколки на груди Круча… И Малкольм, добрый Малкольм, в яркой рубашке, с серебряным браслетом на запястье. Потом Пустобрёхс и Непущаль, и миссис Черпенс с директором, и день тестирования всплыли в памяти и едва не затопили её вовсе… А после замелькали Бог, твердь и пустота, и рассказы, в которых жизнь зарождается из старых костей, и рассказы, в которых вообще ничего не происходит, и… и… и… Наверно, всё это вместе, эти обрывки настоящего и прошлого сошлись и затмили сами себя… и Мине явилось видение. Что-то заставило её поднять глаза, посмотреть в окно, на солнечный свет, заливавший площадку перед входом в школу, — и она увидела его.

Он спокойно стоял недалеко от припаркованных учительских машин. Стоял и улыбался. Высокий-высокий — точно такой, каким был в жизни, каким она его помнила. Воздух вокруг него потрескивал, точно разогретый неистовым жаром. Он повернул голову и взглянул в окно кабинета номер Б-12, в заведении для трудных детей на Коринфском проспекте, взглянул прямо на Мину, а она смотрела на него сквозь стекло. И он улыбнулся снова, уже ей, — не ласково-нежно, а так, что сразу проник туда, где она хранила мечты. В мысли, в сердце, в тело, в кровь. И она поняла, что — вопреки всему — всё будет хорошо. А потом он исчез, растворился в жаркой вспышке огня. Остался раскалённый асфальт под окнами, машины на стоянке, воздух, солнце и пустота… Учебный день подходил к концу.

Некоторое время она просто пялилась в эту пустоту. Потом заморгала, огляделась. Никто ничего не заметил. Солнце заливало класс, все продолжали работать.

Она наставила ручку на пустую страницу и написала:

«На Коринфском проспекте я увидела папу. Я очень обрадовалась».

Коринфский проспект оказался не для меня. Хотя день прошёл хорошо и я многое поняла. Например, что те, которые никуда не вписываются, могут странным образом вписаться друг в друга. И что мир не всегда меня, отверженную, отвергает, так что, может, и я однажды куда-нибудь впишусь. Народ мне тамошний понравился. Я навсегда запомню Круча и сад на его груди. Но моё время ещё не пришло. Пока мне надо быть только дома, с мамой, сидеть на дереве. Мне надо учиться дома. Когда все закончили писать, Малкольм зачитал вслух кусочки — о драконах и убийствах, об испуганных котятах и чудесных воображаемых жизнях. Мы смеялись до колик, до стонов — такие замечательные получились рассказы. Когда подошла моя очередь, я спрятала слова о папе и открыла пустую страницу. И впервые за весь этот день посмотрела людям в глаза.

— Мой рассказ, — начала я, — просто пустая страница. В нём ничего не происходит.

Все посмотрели на мой лист. Потом на меня. Они обдумывали мои слова. А я представила, как визжала бы на их месте миссис Черпенс. Представила — и улыбнулась.

— Как моя спина, — вдруг произнёс Круч.

— Твоя спина? — повторила я.

— Ну да. Она пока тоже пустая. Но твой лист и моя спина однажды будут не пусты. И чертовски прекрасны.

— А сейчас в них куча равных возможностей. Всё, что может случиться, — добавил Малкольм.