Коровка, коровка, дай молочка - Анатолий Семенов

Розовощёкая самая молодая из всех доярок Анфиса Баранова вызвалась проводить Нинку и пошла рядом с ней по коридору. Дарья была в узком проходе возле кормушек с другой стороны коровьего ряда и не заметила, когда они подошли. Энергично орудуя где вилами, где руками, она подбирала насыпавшиеся за кормушки силос и сено, и складывала в одну кучу. Кончив работу, разогнула, наконец, спину и тут только, поправляя сбившийся платок увидела их.

— Пришла, — сказала Анфиса, кивнув на Нинку.

— Вижу, — ответила Дарья и, стряхивая силос с фуфайки, вышла навстречу. Подойдя вплотную к девочке, доярка слегка нагнулась и спросила: — Почему мне не сказала?

Нинка опустила глаза.

— А мы-то, никто и невдомёк, — сокрушённо прибавила Дарья и выпрямилась.

— Я с самого начала не верила, что она просто так зашла, — сказала Анфиса.

— Толку-то, — ответила Дарья и снова повернулась к Нинке: — Это ж надо додуматься. Решила доить коров. В такие-то годы. Работница, язви тебя в душу. Дома-то, наверно, за хозяйку: и убирать, и стирать, и варить приходится.

— Любка помогает, — произнесла едва слышным голосом девочка.

— Любка помощница — из чашки ложкой.

— Ещё материно молоко на губах не обсохло, — поддакнула Анфиса и вдруг спохватилась: — Кстати, как насчёт молока?

— Председателя не могу поймать. Чуть свет укатил куда-то. — Дарья задумчиво посмотрела на Нинку. — Придётся сразу без подготовки ставить этот вопрос.

— Когда?

— Сегодня.

— А разве сегодня правление?

— В три часа, — ответила Дарья. — Закончу дойку и пойду собираться.

— И мы пойдём, — решительно заявила Анфиса. — Муравьиха, Садычиха, Куличиха — все пойдём.

— Правильно, — согласилась Дарья. — Всем коллективом опять дружно выступим, авось что и выгорит.

— Ничего, начальство ещё узнает наших, — угрожающе произнесла Анфиса. — Как припрёмся все до одной, да как поднимем базар. Бабы голосистые, за словом в карман не полезут. — Анфиса вдруг перешла на заговорческий шёпот: — Главное председателя уломать. Он ведь сама знаешь какой. И Егорыч хорохорится. Говорит, ничего не выйдет. Незаконно, говорит, это. Вместо того, чтобы помочь, зараза, права качает. — Анфиса оглянулась с опаской. Бригадир стоял далеко, и выставив вперёд толстое брюхо, которое дугой высовывалось из распахнутого пальто, разговаривал о чём-то с шофёром молоковоза.

— С Егорычем я сама поговорю. Никуда не денется, поддержит, — ответила Дарья уверенным тоном, каким привыкла говорить о бригадире давно, с тех пор, как стала передовой дояркой и членом правления колхоза. — Жаль, председателя не захватила утром. Сейчас бы точно знали, как он отнесётся.

— Так вот в чём и дело-то… — сказала Анфиса. — Почему я и спросила насчёт…

Дарья подняла палец к губам: девочка раньше времени не должна догадываться, о чём идёт речь. Анфиса умолкла и уставилась на Нинку, которая не столько вникала в разговор, сколько смотрела на красную корову с желтовато-оранжевыми подпалинами на брюхе и вымени, аппетитно жующую силос и переступающую изредка с ноги на ногу, пошевеливая при этом длинным хвостом с кисточкой на конце. Дарья нагнулась к девочке:

— Ласточку подоить хочешь? Нинка кивнула головой.

— Погоди, вот я управлюсь со своими делами. Потом.

— Потом тебе некогда будет, — сказала Анфиса.

— И правда, — согласилась Дарья. — Приходи завтра.

После дойки Анфиса, переодевшись в выходное платье, зашла за Дарьей. Время поджимало, и они торопились. В приёмной у председателя собрались уже почти все доярки. Сидя на лавке вдоль стены, они о чём-то оживлённо шептались. Последней пришла наряднее всех одетая, приятной наружности, стройная, с большими выразительными глазами и гордой осанкой, Маргарита Куликова, которую доярки звали между собой Куличихой, как впрочем Садыкову — Садычихой, Муравьёву — Муравьихой и так далее.

— Я не опоздала? — спросила Маргарита.

— Председателя ещё нет, — басовито ответила Евдокия Муравьёва, заталкивая как можно дальше под лавку свои длинные худые ноги в капроновых чулках и закрывая подолом крепдешинового платья острые колени.

— А что случилось?

— Опаздывает, как и ты.

— Начальство не опаздывает, а задерживается, — поправила Ксения Налетова, беспокойная женщина лет тридцати пяти, похожая на бурятку, которая долго не могла сидеть на одном месте и теперь с трудом выдерживала эту пытку, приплясывая в такт носками резиновых сапог.

— Он недавно вернулся из Гришкина. Заехал домой пообедать, — подал голос старик, сидевший на стуле возле открытой двери в председательский кабинет, откуда доносились голоса собравшихся членов правления колхоза.

— Ладно, будем ждать, — сказала Маргарита, снимая яркое сиреневое демисезонное пальто. Она повесила пальто на вешалку, вынула из кармана горсть семечек и стала угощать. Дарья, наказав женщинам держаться Дружнее, прошла в кабинет.

Несколько минут спустя пришёл председатель Кузьма Терентьевич Олейников — невысокий, костлявый, с седыми висками и глубокими морщинами на смуглом худощавом лице. Он был опытный руководитель, и проходя через свою приёмную, набитую людьми, не имеющими отношения к сегодняшней повестке дня, сразу оценил обстановку, прикинул возможные причины-, заставившие прийти сюда целиком весь коллектив фермы, чего никогда не было, и мысленно остановившись на варианте, о котором говорило сейчас все село, — о недавнем вечернем похождении дочерей Галины Максимовны, и зная, что старшая часто отирается на ферме, окреп в этом убеждении, и чтобы не томить доярок и себя, остановился посреди приёмной и, поздоровавшись, спросил:

— У вас что-то важное?

— Да, — ответила Маргарита. Ей негде было сидеть, и она стояла, прислонившись к стене, возле самой двери, щёлкая семечки и выплёвывая шелуху в кулак.

— Проходите, — сказал председатель.

Доярки встали и, толкаясь при входе, вошли в просторный кабинет с большим двухтумбовым столом и множеством стульев, расставленных вдоль стен. Убранство кабинета было очень скромное. Из роскоши, если можно назвать так единственный бросающийся в глаза предмет, был портрет Горбачёва в деревянной рамке и под стеклом, висевший над головой председателя, и тот типографский, отпечатанный на офсетной бумаге; на окнах простенькие шторы цвета хаки; в углу рядом с громоздким председательским столом ютился покрытый зелёным сукном столик-подставка, на котором обычно стоял графин с водой. За столиком теперь сидела молоденькая Ира Прихотько, работавшая счетоводом в конторе и писавшая каллиграфическим почерком все протоколы заседаний правления колхоза. Отодвинув графин в сторону и разложив перед собой листы чистой бумаги, она приготовилась писать.

Когда все расселись, председатель обратился к Латышевой, полагая, что сейчас удобнее обратиться не к бригадиру, а к ней.

— Что случилось? — спросил он.

Дарья понимала, что держать ответ за все происходящее на ферме она, как член правления колхоза, должна наравне с бригадиром, но из тактических соображений решила пока помолчать, предоставив возможность высказаться дояркам, и лишь тяжело вздохнула, задумчиво уставившись куда-то поверх головы председателя в одну точку.

— На ферме ничего не случилось, — сказала Маргарита и тоже вздохнула.

— Ничего не случилось, а что вздыхаете как после парной? — сказал председатель, закинув по привычке одну руку за спинку стула. Он пристально посмотрел на Дарью и, чуть заметно улыбнувшись уголками рта, как-то странно закатил глаза кверху и прибавил: — Коли привела с собой всех, значит опять что-то случилось.

— Я никого не звала, — резко ответила Дарья. — Все сами пришли.

— Ну ладно, пусть будет так, — согласился председатель. — Слава Богу, сегодня не восьмое марта. Так в чём же дело?

— Верхозиным надо помочь, — жалобно просящим голосом сказала Марья Дмитриевна Комлева. Марья Дмитриевна собиралась на пенсию, отдала ферме около тридцати лет, и руководство колхоза её уважало и теперь отнеслось с вниманием, ожидая, чем она объяснит столь странную просьбу.

— Каким Верхозиным? — спросил бригадир полеводов из соседнего села Гришкина. — Семье Павла Петровича?

— Да, семье Павла Петровича, — вызывающим тоном ответила Маргарита.

— Так ведь они никакого отношения к колхозу не имеют.

— Как это не имеют? — взорвалась Ксения. — А кто тебе десять лет комбайны и трактора чинил? Дед Мороз?

— А кто ферму механизировал? — вставила Раиса Садыкова, одна из лучших доярок, татарка, но с совершенно белой кожей и правильными, как ни странно, типично русскими чертами лица.

— Так ведь он в последние годы не работал в колхозе, — сказал бригадир из Гришкина, недоуменно пожав плечами и вообще ничего не понимая. Он жил в другой деревне и был не в курсе дела.

— Ну и что ж-то не работал! — повысила голос Ксения. — Все равно помогал. Трактористы и комбайнёры только к нему и бегали со всякой ерундой. А он взял хоть копейку? Ни разу ни копейки не взял.