Мой сын Далай-Лама. Рассказ матери - Дики Церинг

Губернатор заботился о нас и наших лошадях в течение двадцати дней. На четырнадцатый день я родила ребенка, который вскоре скончался. Ма Бу-фан каждый день присылал пищу для нас и наших лошадей, а также деньги для повседневных расходов и просил считать его нашим другом. Он сказал, что мы необычные люди, а также что мы не являемся его пленниками и скоро отправимся в Лхасу. Нас это очень обрадовало, наши глаза были полны слез радости и печали. Меня очень огорчало, что я должна покинуть родную землю, где прожила тридцать пять лет. Я покидала Цонку ради неизвестного будущего со смешанным чувством страха и надежды.

Впоследствии мне довелось узнать, что Ма Бу-фан потребовал от тибетского правительства выкуп за моего сына в обмен за его выезд из страны. Правительство удовлетворило его претензии, за которыми последовало требование еще одного выкупа. Эти деньги были взяты взаймы у паломников-мусульман, шедших в Мекку через Лхасу, которые должны были сопровождать нас на пути. Кроме того, я слышала, что Ма Бу-фан не удовольствовался еще одним выкупом и потребовал от правительства оставить заложника, который должен был быть отпущен по уведомлении о благополучном прибытии Его Святейшества в Лхасу. По этой причине поисковая группа оставила в качестве заложника Лобсанга Цеванга, который позже сбежал из-под охраны Ма Бу-фана и благополучно вернулся в Лхасу.

Обо всем этом мне сообщил Кхецанг Ринпоче. Мы с мужем сказали ему, что было серьезной ошибкой говорить Ма Бу-фану всю правду. Ему надо было сказать, что мы едем в качестве паломников, и тогда не последовало бы никаких неприятностей. Ринпоче признал свою ошибку, но ответил, что было правильнее сказать правду на случай, если бы их остановили в пути.

Я с детства знала Ма Бу-фана, так как он был знаком с двумя братьями моего отца. Он унаследовал пост губернатора от своего отца. В то время Китай был в состоянии хаоса. Был разгар гражданской войны между гоминьданом и коммунистами. Когда коммунисты пришли к власти, Цонка попала под их контроль. Я слышала, что Ма Бу-фан бежал в арабские страны, где стал преподавателем.

Наконец Ма Бу-фан уведомил нас, что мы отправляемся в Кумбум, где готовилась наша поездка в Лхасу. Он подарил нам четырех быстрых коней и шатер и сказал, что мы должны известить его, если у нас возникнут проблемы. У меня только что прошли роды, а общественные правила поведения требовали от женщины не покидать дом месяц после родов. Однако мой родственник из Кумбума сказал, что это особый случай и для меня будет сделано исключение, так что это не будет нарушением традиций.

Через шесть дней после рождения ребенка (дочери, которая вскоре умерла) мы отправились в путь и остановились на три недели в Кумбуме. Там я проводила время за шитьем одежды для всех участников путешествия. Многие в монастыре также были заняты приготовлениями.

Затем мы с мужем в последний раз вернулись в Такцер, чтобы уладить дела на ферме. Мне сразу же пришлось заготавливать фураж для скота и лошадей. Поскольку большая часть пути в Лхасу представляла собой пустынную ненаселенную территорию, необходимо было заготовить достаточно провианта для животных. Я также захватила много чая, чанга, уксуса, фиников, хурмы и одежды для своей семьи. Поскольку монастырь Кумбум был для нас вроде дома, я отдала монахам на хранение все наши домашние ценности. Мы попросили их помолиться за предстоящее нам путешествие, пригласили на угощение всех соседей и друзей, чтобы попрощаться с ними. Вскоре нам предстояло навсегда покинуть эти края.

Наши родственники плакали, прощаясь с нами навсегда. Люди в Амдо очень эмоциональные и сентиментальные, поэтому печаль выражают в слезах, за исключением случаев, когда кто-то умер. Родственники несколько дней сопровождали нас, прежде чем повернуть домой. Я так много рыдала, что в день нашего отъезда почти ослепла. Мы так охрипли от слез, что не могли произнести слов прощания.

Затем мы вернулись в Кумбум. Однажды ко мне пришли два монаха и сказали, что слышали плохую весть: Далай-Ламой является не мой сын, а мальчик из Лопона. Они сделали это, чтобы подразнить моего сына. Когда они ушли, то, к моему изумлению, я увидела, что тот весь в слезах и горестно вздыхает. На вопрос, что случилось, он ответил, что монахи сказали неправду и что он настоящий Далай-Лама. Я утешала его, говорила, что монахи над ним подшутили. После долгих увещеваний он немного успокоился.

Я спросила его, почему он так привязан к Лхасе, и он сказал, что там у него будут хорошие одежды и ему никогда не придется носить рванье. Он никогда

не любил потрепанную одежду и грязь. Отказывался надевать обувь, если на ней было хотя бы пятнышко пыли. Иногда он нарочно делал дырку еще больше. Я выговаривала ему, объясняя, что у меня нет денег на новую одежду для него. Он отвечал, что даст мне много денег, когда вырастет.

Часть II. Мать сострадания

1. Долгий путь

Мы отбыли в Лхасу в третий день шестого месяца 1939 года. Дату и время нашего отъезда определили астрологи в Лхасе. В Кумбум приехала мама, чтобы попрощаться со мной, – возраст не позволял ей ехать дальше. Она умоляла меня через год или два вернуться в Цонку. Если бы я знала, что пройдет много лет, прежде чем я вновь увижу родной дом, моя печаль стала бы еще сильнее[6].

Наша компания включала меня, мужа, моих сыновей – Гьяло Тхондупа и Лобсанга Самтена, а также Нгаванга Чанчупа – старшего брата моего мужа и старшего управляющего в Кумбуме. Мой старший сын Такцер Ринпоче и дочь остались в монастыре. Мы уехали в надежде, что благоприятная обстановка в Лхасе позволит нам послать за ними.

Предполагалось: факт, что мой сын является четырнадцатым Далай-Ламой, остается тайной, однако новость распространилась на удивление быстро и многие деревенские жители встречали наш караван, надеясь получить у него аудиенцию. Мы все еще находились на китайской территории, где любые сборища были запрещены. Мы говорили людям, что наш мальчик – только кандидат в Далай-Ламы. Через два дня после отъезда из Кумбума мы прибыли в монастырь Тулку, находившийся вне границ китайской территории. Там в алтарной комнате состоялся ритуал пожелания долголетия, после чего местные жители стали приходить на аудиенцию.

В дороге нас приветствовали жители Сангсанга. Мне, жительнице Цонки, они казались очень грязными, и я упрекала их за это. Его Святейшество был в ярости за то, что я сужу о людях по их внешнему виду. Ему было тогда четыре года.

Из Тулку мы направились в Цайдам, где пробыли десять дней. Каждый день приходили от двух до трех сотен людей, чтобы встретиться с Его Святейшеством. Оттуда мы двинулись в Коко Нор, где три дня жили в палатках. Это была бесплодная сухая равнина, где не было даже птиц. В некоторых местах трава была совершенно несъедобна, и если бы лошади поели ее, то непременно заболели бы и околели, поэтому мы обвязали их рты тряпками, чтобы они не паслись в этих местах. В пути нам встретилось множество диких зверей – ослов, горных козлов и медведей. По ночам дикие ослы сеяли панику среди лошадей, и те разбегались. Вернуть их было огромной проблемой для наших пастухов, поэтому, как только мы замечали диких ослов, тотчас начинали отгонять их, стреляя из ружей в воздух.