Ничья земля - Ян Валетов

Что может быть хуже, чем телефонный звонок в полтретьего ночи? Только телефонный звонок без четверти три. Трель мобильника вырвала Сергеева из сладкого предутреннего сна, безжалостно, как рука хирурга-дантиста вырывает из десны больной зуб. И так же быстро.

Он оставил мобильный в кармане пиджака, в прихожей, но, хотя квартира была немаленькой, приглушенный тканью звонок, разорвавший ночную тишину Печерска, достиг его ушей мгновенно.

Вика, спавшая рядом, уткнувшись носом в его плечо, не проснулась, только застонала во сне, когда он осторожно отодвинулся, стараясь ее не побеспокоить.

Тревожная телефонная трель. Михаил терпеть не мог такие звонки. Они всегда предвещали плохие вести, или, по крайней мере, головную боль и проблемы.

На прежней работе — это означало бы, что где-то там, за тридевять земель или где-то тут, совсем рядом, срочно нужно вмешательство. И нет уже времени на сборы или сон, есть пять минут на умывание и одевание, и на то, чтобы ухватить спортивную сумку, а внизу уже урчит мотором микроавтобус «каравелла» с тонированными стеклами. И из ангара выкатывается толстобрюхий, заправленный по самые «помидоры» транспортник, в который сонная и злая дежурная команда таскает тяжелые деревянные ящики темно-зеленого цвета.

Сегодня уже никто никого в дорогу не позовет, кончилось время, но ощущение того, что ничего хорошего это пробуждение не сулит, было прописано в памяти на уровне рефлекса.

Он осторожно встал, ощутив ступнями прохладу паркета, и прошел в прихожую в полной темноте, не зажигая света, двигаясь уверенно и бесшумно, как кот. Выходя из спальни, он плотно прикрыл за собой дверь — пусть спит.

Тот, кто звонил, трубку вешать не собирался, наверное, считал гудки и ждал, пока Сергеев ответит на вызов.

— Алло, — сказал он в полголоса, проскальзывая на кухню и закрывая еще одну дверь, для лучшей звукоизоляции. — Слушаю.

— Алло, Миша, это ты? — сказал Блинчик, — Прости, что поздно.

— Не поздно, — сказал Сергеев, — рано.

— Прости, что рано, — согласился Блинов. — Тут такое дело, брат, — что поздно, что рано, все равно звонить надо. Ты с Викой?

— Да.

— Она спит?

— Нет, танцует.

— Я серьезно.

— Володя, — сказал Сергеев, — сейчас полтретьего ночи. Спит, конечно. И я спал.

— Прости, дружище, — сказал Блинов с извиняющейся интонацией, — прости. Просто, тут один человек хотел бы тебя видеть. Хороший человек.

— А утром нельзя, Блинчик? — сказал Сергеев, заранее зная, что услышит в ответ.

— Не получится, Умка. Я машину послал. Пока ты спустишься — она уже будет у подъезда.

— Я и сам мог. Моя машина внизу.

— Просто времени мало, а с мигалками — домчишься за полчаса.

— Ты хоть скажи — куда.

— В Борисполь, дружище, в аэропорт. Увидишь, будет сюрприз.

— Ох, Блинов, ты же знаешь, я не люблю сюрпризы.

— Такие — любишь. Только просьба — давай-ка без Вики, уж кто тут будет лишний, так это она!

— Хорошо, — согласился Михаил, — приеду один. Я и так не собирался ее будить. Ты бы хоть с вечера предупредил, что ли? Откуда у тебя такая страсть к ночным встречам?

— Се ля ви, — сказал Блинчик весело, с прононсом истинного парижанина, — я и сам люблю поспать, но, увы, увы… Приезжай, Умка, не пожалеешь!

Сергеев подошел к окну. Во двор, не торопясь, въезжал «шестисотый» Блинова, черный, похожий на глубоководную рыбу, скользящую между припаркованными автомобилями, как между камнями.

— Машина уже внизу, — сказал Сергеев, — через минуты три — выхожу.

— Давай, давай, — одобрительно хохотнул Блинов. — Что — любопытно? То-то же!

Блинчик с детства был бесцеремонным и не признавал отказов. Об этом Сергеев вспомнил, спускаясь по лестнице.

Перед выходом он наскоро умылся, одел тонкую «водолазку», джинсы и спортивный пиджак — ночи были, все же, прохладные, такой уж удался май. Потом, не обуваясь, ужом скользнул в спальню, и поцеловал сладко спящую Плотникову — от нее пахло теплом тела, чуть духами и совсем чуть-чуть — сексом. В прихожей он оставил записку, надел черные мокасины и вышел в подъезд, придержав осторожно язычок замка.

— Доброй ночи, Михаил Владимирович, — поздоровался с ним водитель, моложавый, коротко стриженый мужчина лет под сорок, с по-военному ровной спиной, и распахнул заднюю дверь «Мерседеса».

— Доброй ночи, — отозвался Сергеев, опускаясь на заботливо подогретую кожу подушек.

Едва слышно урча двигателем «шестисотый» вырулил с тесно заставленного машинами двора и набрал скорость почти мгновенно. Несколько минут — и за окнами замелькал бульвар Леси Украинки, потом — залитый ярким светом ртутных фонарей мост.

Машина вылетела на пустой в этот предрассветный час проспект Бажана, и рванулась к Бориспольской трассе на скорости под двести. Один раз из темноты вынырнул ГАИшный патруль, но водитель протянул руку под приборную доску и «Мерседес» замигал, как новогодняя елка проблесковыми маяками. Фигура со светящимся жезлом в руках шарахнулась обратно, от проезжей части к припаркованной на тротуаре машине.

На круге развязки водитель притормозил, заранее включил мигалки перед будкой поста, и полетел птицей по ухоженной трехрядке, вдавив педаль в пол до срабатывания ограничителя. Ночная дорога стелилась под капот, словно серое одеяло, простроченное белым пунктиром разметки. Водитель безжалостно сгонял дальним светом замешкавшиеся в третьем ряду одинокие машины.

Тяжелый, как старый утюг «мерс» нырнул с шоссе в поворот на аэропорт, чуть приседая на нагруженной подвеске. Через несколько минут, он плавно затормозил справа от международного терминала — перед воротами, ведущими в закрытую VIP зону. Шлагбаум тут же поднялся, и машина вкатилась вовнутрь. Водитель, не сгибая спины, видать прошлое не позволяло, открыл перед Сергеевым дверцу раньше, чем он успел сделать это сам.

— Прошу вас, Михаил Владимирович. Вам сюда.

В VIP-зале было накурено и душновато. После ночного воздуха, пахнущего весной и недавним дождем, это чувствовалось особенно остро.

Блинчик уже шел к нему, широко раскинув руки для объятий, словно парящий над вершинами Анд кондор.

Сам он, правда, несмотря на впечатляющий размах крыльев, кондора напоминал мало. Какой уж тут горный орел — полный, низкорослый и сильно пьяный мужчина средних лет. Но до пике Владимиру Анатольевичу было еще далеко, ох, как далеко. Сказывался опыт организационной работы и комсомольское прошлое.

За время их возобновленного знакомства и общения, которое строилось на опрятных руинах детской дружбы, Сергеев видел Блинова выпившим столько раз, что начал считать это нормой. Блинчик никогда не напивался до положения риз, никогда не болтал лишнего «под мухой» — он пил весело и много, оставаясь в состоянии «смертельно пьян», как угодно долго и при этом, не теряя человеческого лица. Выпивка была для него работой. Иногда — неприятной, чаще — просто привычной, но, всегда, неотъемлемой и необходимой частью жизни.

Они обнялись. От Блинчика вкусно пахло сигарным дымом (о, сладкий аромат «кохитос»!), коньяком и копченостями. Верхняя пуговица на рубашке, под узлом приспущенного галстука, была расстегнута, влажные завитки волос, все еще прораставших за ушами, прилипли к розовой коже. Блинчик расслаблялся и работал одновременно.

— Умка! — почти проворковал он, — слушай, брат, какой это будет для всех нас сюрприз. Давай, к нам! Что тебе налить?

Пить в полчетвертого утра хотелось, как умереть.

— Коньяку, — сказал Сергеев громко, внутренне смирившись с тем, как начнет утро. — С лимоном. И большую чашку кофе.

Вьюнош с лицом услужливым до тошноты, расслышал заказ и рванул от столика, к которому они только подходили, как спринтер.

За столом сидел мрачный усатый тип, показавшийся Сергееву очень высоким — в сером, отливающем блеском, костюме, ярком, совершенно неподходящем, галстуке.

Мужчина был изрядно горбонос, но не по-еврейски и не по-грузински, совершенно иначе. На носу, цепляясь за излом переносицы, словно прилепившийся к скале альпинист, находились очки — узкие, в металлической оправе, совершенно чужеродные на этом смугло-оливковом лице бедуина. Перед ним на столике стоял стакан с водой, блюдечко с фисташками и недопитая чашка заварного кофе.

— Разреши представить, — английский у Блинова был совершенно школьный, — мой друг — Хасан. Хасан — это Майкл.

Рукопожатие у бедуина было твердым, несмотря на изящную кисть.

— Nice no meet you, — голос низкий, что-то среднее между басом и баритоном, с присвистом. Присвист был странный, немного неестественный, словно механический.

— Me too. — Ответил Сергеев, изобразив радушную улыбку со всем возможным рвением.

Если это и был обещанный Блинчиком сюрприз, то Михаил что-то недопонимал.