По вине Аполлона - Мириам Рафтери

— Уверена, порода у него не такая уж и плохая, — изрекла добродушно миссис 0'Хара, когда Аполлон набросился на еду с жадностью льва, раздирающего зебру.

Поглощенная яичницей с беконом, я слушала ее вполуха. Урчание у меня в животе было, пожалуй, громче тех звуков, какие издавал обычно Аполлон, когда у него было дурное настроение.

— А где Виктория? — спросила я, проглотив очередной кусок. — В школе? Экономка покачала головой.

— Милая деточка плохо чувствует себя сегодня. Так она мне сказала и попросила принести завтрак к ней в комнату. . . — А… — Я мысленно взяла слова миссис 0'Хара на заметку, решив попозже заглянуть к Виктории и поблагодарить девочку за внесенные, благодаря ей, улучшения в меню Аполлона.

Совершенно не зная, чем занять себя после ланча, я решила прогуляться по саду. Мне страстно хотелось поговорить с Натаниэлем наедине. Я бродила между фруктовыми деревьями и грядками с овощами, и в попытке отвлечься от осаждавших меня мыслей пыталась угадать, что находится внутри каждой из разнообразных надворных построек вокруг. Но даже прогулка по саду, выдержанному в строгом английском стиле, где росло множество прекрасных цветов, источавших чудесный аромат, и цвели полудикие вьющиеся растения, не вносила успокоения в мою истерзанную душу.

Внезапно я увидела Натаниэля, и мое давление подскочило тут же вероятно до небес. Не заметив меня, он вошел в большое беленное строение и закрыл за собой дверь.

Несколько мгновений я боролась с собой, но в конце концов любопытство мое одержало верх, и, толкнув деревянную дверь, я вошла внутрь.

Натаниэль сидел за большим столом в дальнем конце комнаты спиной ко мне. Пиджак он снял; обшлага его рубашки были завернуты и тыльная сторона правой руки испачкана чернилами. Перед ним на столе были разложены какие-то планы или чертежи, и он был так поглощен ими, что даже не слышал, как я вошла. Справа от него на стене висели разнообразные инструменты, а прямо под ними стоял верстак.

Мастерская Натаниэля… Сердце у меня колотилось все сильнее по мере того, как взгляд мой выхватывал из полумрака все новые и новые детали обстановки.

Целая стена была полностью увешана чертежами и рисунками одного и того же предмета. А на полке стояла его трехфутовая модель — деревянный остов с двумя плоскостями обтянутых парусиной крыльев, мотором и настоящим пропеллером. Передо мной было явно последнее изобретение Натаниэля — летательный аппарат.

Когда же был изобретен аэроплан? Я наморщила лоб, пытаясь вспомнить, что мне рассказывал об этом Алекс. К горлу у меня подкатил комок, когда я подумала о брате, со смертью которого так до сих пор и не смогла свыкнуться. В свое время он поведал мне немало интересного из истории самолетостроения, и его рассказы запали мне в память. Братья Райт, я вспомнила, совершили свой исторический полет в 1903 году, но сообщение об этом эпохальном событии было напечатано всего лишь в нескольких центральных газетах, поскольку мало кто поверил тогда, что им удалось действительно подняться в воздух. Следующей заметной вехой стал биплан Кёртиса, созданный несколько лет спустя. Но это означает, что летательный аппарат Натаниэля является его предшественником… и по праву должен считаться первым, побившим рекорд братьев Райт. При этой мысли я почувствовала, как меня охватывает волнение.

Я шагнула к Натаниэлю. Он поднял голову и медленно повернулся. В его глазах мелькнуло выражение, какое обычно видишь у животных, защищающих свою нору от хищника. Поспешно он собрал со стола какие-то бумаги, похожие на официальные документы, и сунул их в папку. Мне показалось, я смутно вспоминаю слова Виктории — старой Виктории — о каком-то таинственном деле, которым занимался Натаниэль перед самым землетрясением, но тут же выбросила из головы эту мысль, как плод своего не в меру разгулявшегося воображения.

— Кто сказал вам, что вы можете сюда войти? — спросил Натаниэль, поднимаясь со стула.

Ноги у меня были словно ватные, но я все же подошла к столу.

— Дверь была не заперта. Если вы хотели скрыть от других, чем вы тут занимаетесь, вам следовало бы предупредить, чтобы сюда никто не входил.

— Может человек, в конце концов, уединиться где-нибудь в этом доме?! Черт побери! Почему вы повсюду суете свой нос? — Он схватил меня за плечи, и меня словно током ударило от его прикосновения даже сквозь плотную шерстяную ткань.

— Вы так сильно меня ненавидите? — спросила я спокойно.

Он мгновенно откинулся назад, словно я выстрелила в него из револьвера.

— Ненавижу… Нет-нет, дело совсем, не в этом. — Воздух между нами казалось потрескивал от электрических разрядов. — Но женщина должна знать свое место. Только и всего.

— Только и всего? — переспросила я, подозревая, что за его резкостью кроется нечто большее, чем обычное презрение к женщинам.

— Разумеется. — У него задергалась щека. — Итак, вы сами уйдете, или мне придется применить силу, чтобы выпроводить вас отсюда?

— Чего вы так боитесь?

— Я не боюсь… Во всяком случае, меня не пугают женщины, всюду сующие свой нос.

— Может быть и нет, — продолжала я упрямо гнуть свою линию, призвав себе на помощь остатки мужества, — но как бы там ни было, вы мне не доверяете. Возможно вы вообще не доверяете женщинам.

— Я собираюсь жениться на одной из них!

— На девушке, едва начавшей выезжать в свет, с которой можно чувствовать себя спокойно, поскольку она не осмелится вас покинуть. — Как же мне заставить его наконец очнуться и почувствовать запах кофе, пока он не обжег себе им язык. Времени оставалось так мало. Из головы у меня не шли слова Виктории: «Я часто думала, насколько все могло бы сложиться по-другому, если бы этой свадьбы вообще не было».

Он моментально опустил руки, словно я была зачумленной.

— Пруденс хорошая, порядочная женщина. Ради Виктории я должен выбрать себе подходящую жену.

— Кого-нибудь, кто стал бы девочке настоящей матерью? — мягко спросила я.

— Да. Ребенку нужна мать.

— Чувство долга по отношению к своей сестре вы считаете достаточным основанием для женитьбы?

Мне показалось, он смутился.

— Разумеется. Что может быть важнее счастья ребенка?

— А как насчет любви? — спросила я, с трудом подавляя желание протянуть руку к его лицу и разгладить проложенные страданием морщинки у глаз.

— Любви? Для женщины вашей профессии вы чересчур сентиментальны. Его слова причиняли боль.

— Возможно, — я опустила глаза. — Однако любовь, я уверена, это нечто большее, чем обычно принято считать. Мне встречались в жизни мужчины, которые говорили, что любят меня, но… я совершенно ничего к ним не испытывала.