Майя и другие - Сергей Николаевич

Немногие артисты познали такую славу, как Грета Гарбо и Марлен Дитрих. Никому не известно, что думала Божественная о Дитрих. В своих мемуарах Сесил Битон упоминает о том, как однажды они с Гарбо зашли в антикварную лавку. Продавец, переполненный эмоциями, бубнил: “Да, мисс Дитрих, с удовольствием, мисс Дитрих, до свидания, мисс Дитрих”. Если верить Битону, то Гарбо воскликнула, выйдя из лавки: “Ему было не видно моих ног!”

Рассказывают, что Гарбо, прогуливаясь как-то в Центральном парке, наклонилась, чтобы приласкать ребенка, и вдруг с ужасом обнаружила, что его няня – вовсе не няня, а Дитрих собственной персоной, гулявшая с одним из своих внуков. Марлен так часто твердила мне, что о ней написано много неправды, что я не могу, конечно, настаивать на подлинности этого анекдота.

Однажды, посмотрев фильм, в котором американский актер и драг-квин Дивайн сыграл женскую роль, я рассказал об этом Марлен. Она не слышала про такого актера, но мысль о том, что упитанный мужчина надевает женское платье, привела ее в ужас. Фотографии и статьи, которые я потом прислал, лишь утвердили ее в том, что она предчувствовала: Дивайн – это угроза хорошему вкусу.

Спустя несколько дней Марлен, все еще увлеченная темой трансвестизма, доверительно мне сообщила:

– Когда я приехала в Голливуд, про меня писали, что я “новая Гарбо, немецкая Гарбо”. Дело в том, что… – последовало молчание. – Они не посмотрели на мои ноги! У меня красивые ноги… – опять молчание. – А у Гарбо ноги, как у мужика… – продолжительное молчание. – Более того, – продолжала Марлен, перейдя на басистый, мрачный шепот, – я уверена, что Гарбо мужик и есть!

Есть любительское видео семидесятых годов, в котором Гарбо делает упражнения на террасе своей швейцарской виллы в Клостерсе. Трудно не испытать легкий испуг при виде этой высокой, угловатой фигуры.

В те же семидесятые Марлен колесила по миру и каждый вечер выходила в легкой, как пена, накидке из страусиных перьев перед тысячными залами восхищенных поклонников.

По трагической иронии судьбы, даже после полувекового уединения, до самых последних дней ее жизни, Гарбо не давали прохода папарацци на улицах Манхэттена и Парижа. Существует много снимков Божественной, на которых она, одетая в мужской костюм, выставляет зонтик, чтобы защитить от любопытных взглядов свое морщинистое лицо. Словно то была цена, которую она вынуждена была платить за возможность совершать прогулки по нью-йоркским улицам.

Обе они умерли весенним днем, с интервалом в два года. Первой ушла Гарбо. В своей книге Луис Бозон рассказывает, как Шарль Трене направил Дитрих телеграмму: “Гарбо умерла. Мои поздравления”. Смерть звезды сопровождалась отвратительными слухами о продаже ее праха калифорнийскому кладбищу, предложившему самую высокую цену, – последний привет племянницы, которая, несомненно, считала, что полотен импрессионистов и семикомнатной квартиры в Нью-Йорке, оставленных ей тетушкой, недостаточно.

Марлен, которой я довольно бестактно изложил эту историю, была потрясена. После минутного молчания она воскликнула:

– Gott, надеюсь, со мной так не обойдутся!

Это затертое слово “элегантность”

– Что значит для вас “быть элегантной”?

– “Элегантность” – несколько затертое слово. Прежде всего это образ жизни. Если человек элегантен в этом смысле, да еще и одежду умеет носить – тогда с ним полный порядок.

– Элегантность – она как часть тебя, приходит изнутри?

– Очевидно, да – так же, как красота. Иначе говоря, это просто-напросто чувство меры. Но мы уже не раз говорили обо всем этом!

– Тогда поговорим об элегантности в одежде… Кто для вас образец?

– Баленсиага, Шанель, Диор.

– Именно в таком порядке?

– О, эти трое равновелики, каждый по-своему.

– А кто нравится больше лично вам?

– Несомненно, Баленсиага. Одна примерка у него стоит пяти у любого другого. Он потрясающий закройщик. Понимаешь, во всех творениях Баленсиаги есть нечто отчаянное. Очень испанское.

– Как в картинах Гойи?

– Точно, Гойя! Бой быков без золотого глянца. Внутреннее неистовство, красота и смерть… Ты, наверное, примешь это за бред, но я нахожу все это у господина Баленсиаги.

– Это прелестно – то, что вы говорите.

– Я и сама прелестная дама! Не забывай об этом!

Мне нравились эти редкие моменты, когда Марлен становилась раскованной. Когда с нее спадала маска. Во время этих мгновений она могла соперничать с любой школьницей во вкусе к жизни, в том, что французы зовут joie de vivre. Суровая Дитрих отходила в сторону – готовая, однако, в любую минуту вернуться. Она продолжала:

– Во времена моей юности в Берлине было все такое расписное, дамы выглядели точно австрийские ларцы – знаешь, все эти аляпистые декорированные вещи – ужас несказанный! Мой поклонник однажды прислал мне для автографа снимок, где на мне был подобный кошмар, включая пальто из леопардовой шкуры. Конец света! Разумеется, я все это носила, потому что была, как все в таком возрасте, идиоткой. Позднее, в Голливуде, я отрыла для себя Трэвиса Бентона. Скорее, мы открыли друг друга…

– То есть?

– То есть мы поняли, что можем многое получить друг от друга. Как два художника. Очень важная для меня встреча.

– Он одевал вас во всех ваших американских фильмах?

– В картинах фон Штернберга. А это самое главное. В Голливуде было только два больших кутюрье: Трэвис и Адриан.

– Адриан делал костюмы для Гарбо, верно?

Я совершил очередную бестактность, обронив имя другого божества.

С подчеркнуто вежливой неискренностью Марлен ответила:

– Не знаю. Он всех одевал в “Метро-Голдвин-Майер”. Иногда умудрялся даже эту солдафоншу Кроуфорд делать элегантной. Это говорит о том, какой у него был талант. Помню, сколько часов мы провели с Трэвисом, обсуждая, куда приладить кожаную планку, пуговицу…

– У вас сохранились эти костюмы?

– Конечно же, нет. Они были собственностью студии. После съемок их отбирали. Но это было неважно, ведь работа была уже завершена.

– Потом ваши сценические костюмы создавал Жан Луи, не так ли?

– Абсолютно! Что за дорогуша этот человек. Он еще жив?

– Думаю, жив.

– Gott, должно быть, ему лет сто! Его платья – это просто чудо! Драгоценная паутина. Для моих шоу в театре “Этуаль” он создал роскошную шляпу из страусиных перьев, которую я храню до сих пор.

– Вы еще упомянули Шанель…

– Ее пиджаки и юбки – идеальная униформа для женщин, которым приходится помногу работать. Они никогда не выходят из моды, никогда не теряют формы, даже после восьми часов, проведенных в самолете, совершенно не требуют ухода! Шанель была трудоголиком. Вероятно, ей многим пришлось пожертвовать… Она не могла сшить даже носового платка, но кроила прямо на манекене, как скульптор… Все время что-то придумывала. Была очень здоровой натурой, настоящей крестьянкой. Меня не покидало чувство, будто она вылеплена из грубой, твердой глины. У нее был один недостаток: не умела молчать. И порой несла полную околесицу.