Экспертиза. Роман - Какой-то Казарин

– Куда ты пропал? – спросил я. Непривычно разговаривать, когда до собеседника с полкилометра.

– Сменил обстановку, – ответил он. – Не спрашивай, где. Просто, иду. – Я усмехнулся, потому что совсем недавно также «просто» бежал. Голос Супрема подрагивал, как голос быстроидущего человека. Наверно, ему ветер в лицо дует. Если человек интенсивно шагает и говорит, то, кажется, он волнуется. Я никогда не видел Супрема волнующимся.

– Давно?

– Да. Но пока не собираюсь останавливаться. Решил проведать тебя. Все нормально?

– Да, – согласился я немного безразлично, но твердо. – Я даже собирался выпить с тобой.

– Надо было раньше! – он всплеснул руками так, чтобы мне было видно.

– Ты дописал «поезд»?

– Нет, поэтому и ушел. Нужен перерыв.

– А я думал, ты сбежал от холода.

– Честно говоря, мне совсем надоело там сидеть. Олле, наконец, разрешил тебя оставить.

– В каком смысле?

– Ну, вроде как, ты теперь сам себе хозяин.

– С чего он взял?

– Кто его разберет. Я иногда вообще не понимаю, что он хочет. Поэтому два раза не

переспрашиваю.

– Понятно, – сказал я, хотя, это было большим преувеличением. Супрем молча продолжал идти в мою сторону. Когда, наконец, «дошел до берега», стало заметно, насколько устал. Не переступая с воды на песок, он остановился и вздохнул. Пот струился по его изможденному лицу. Наверно, пересекает пустыню. Вблизи проекция уже не казалась такой идеальной. Фигуру Супрема окружали слегка размытые дрожащие области. Иногда они излучали едва уловимое свечение. Не так-то просто вписать живого человека в чужое пространство. Я подумал, что когда-нибудь технология избавит взаимопроецирование и от этого мистического шлейфа. Потом поднял камешек и кинул. Он ожидаемо пролетел Супрема насквозь. Мне захотелось попасть ему в рот. – Сколько тебе еще идти? – спросил я.

– Не знаю, – ответил он. – Если знать, то все это вообще не имеет смысла.

– Ну, да, – согласился я. – Послушай, Супрем… – мне хотелось начать издалека, но вопрос вырвался сам собой: – если вера это способность к преодолению, то может ли она быть одной для всех? Ведь, каждый преодолевает что-то свое? – Я быстро замолчал, поняв, что выгляжу как идиот, а не эксперт. Его лицо почти не дрогнуло, только глаза заискрили. Несмотря на усталось, они традиционно смеялись. Затем он поморщился, как будто я навалил на него еще одну проблему.

– Ты идиот, – коротко сказал он, словно читая мою мысль. – В хорошем смысле.

– Это как? – спросил я, готовя следующий камень.

– Это когда вместо того, чтобы проявлять себя через взаимосвязи, ты пытаешься проявить себя, как абсолют. – Похоже, проблема перешла на мои плечи. Я задал свой главный вопрос, а он, похоже, дал свой главный ответ. Возможно, мы говорим о разном. Связанные проекторы пока не гарантируют связанных мыслей. Скорее, запутанные.

– Поясни, пожалуйста, – попросил я, чувствуя, что лучше разобраться в его ответе, чем в своем вопросе.

– В реальной жизни, если ты совсем один, тебя все равно что нет. Ты – иллюзия, если не смог проявить себя через тех, кто тебе дорог, или если они не нуждаются в тебе. Вспомни, как в детстве ты мог раствориться в других. Разве важно было тогда, кем ты на самом деле являешься? Да и существует ли это «самое дело»? Я хотел бы думать, что для осознания себя надо пытаться осознать с чем связан, а не пытаться выкопать в себе яму, или сжечь себя изнутри в поисках собственного абсолюта. Это болезнь. Поэтому ты и сохнешь на глазах. Это называется «экспертная анорексия». Болезнь эксперта, вызванная взглядом, направленным внутрь. Эксперт не может быть другим, но каждый каким-то образом пытается это преодолеть. Наверно, ты на правильном пути. – Его лицо осветила едва заметная улыбка. Он, наконец, отдышался. – Если в тебе что-то заключено, но оно никак не проявляется через окружающих, то какой от этого толк? А если ты не чувствуешь связей, – добавил он, еще больше улыбаясь, – то ты ничем не лучше проекции. Пустышка! – Он подмигнул, глядя мне прямо в глаза и, с этими словами, ткнув в портик пальцем, банально исчез, словно демонстрируя сказанное.

– Поздравляю, – почему-то ответил я то ли ему, то ли себе, и, вспомнив его неизменную улыбку, добавил вслед: – а ты не мог бы исчезать постепенно? – Мне стало жаль, что он исчез. Я давно ни с кем не разговаривал. И все же, то, что за мной следят, еще больше укрепило мою веру. Чувство одиночества рассеялось. Мне показалось, теперь я действительно готов сделать что-то важное. Если Олле так и задумывал, то он, конечно, большой хитрец. Я огляделся вокруг в поисках очередной гостевой проекции. Но больше никто не беспокоил. «Экспертная анорексия, – повторил я шепотом и взглянул на раскрытые ладони. Потом встал, попрыгал на месте, – нет, со здоровьем у меня все в порядке». Однажды от нечего делать я заявился к Супрему на тот конец острова. Тогда мне тоже казалось, что прекрасно себя чувствую. Зная, чем оно кончилось, вспоминать то время было неприятно. Супрем корпел над своим новым полотном. Оно было очень большим. На почти нетронутом фоне различалось нагромождение контуров людей.

– Как называется? – простодушно поинтересовался я. Супрем отвлекся и, не глядя в мою сторону, сказал: – «Движение адского поезда через райские сады».

– Ого, – только и смог сказать я. Затем вгляделся в контуры внимательнее. Люди по мере их прорисовки определенно должны были переплестись между собой.

– Суть в том, – продолжал Супрем, отвечая на немой вопрос, – что не будь этого поезда, мы не смогли бы начать ни одного стоящего дела.

– Почему? – спросил я.

– Потому что в начале даже самого великого дела лежит животный мотив.

– Я никогда не думал об этом, – сказал я.

– Иносказательно, для того, чтобы что-то начать, необходимо вскочить на подножку поезда, шествующего, конечно же, в ад. – Супрем посмотрел почему-то на небо. Наверно, там скрывался не ад, а окончание мысли. – Ну, а умение жить определяется тем, в каком месте тебе удастся с этого поезда спрыгнуть, – закончил он. – Иначе он увлечет вместе с собой, и ты так ничего и не поймешь. Обычно так и происходит.

– Ты в поезде? – спросил я, отметив про себя, что никак не могу привыкнуть к его серьезности. Оказывается, Супрем за работой – это совсем другой Супрем, скучный в своем одиночестве, как любой яркий человек.

– Конечно, – ответил он. – Я же только начал. Пока мною движет только желание создать шедевр, сознание собственной исключительности, самолюбование и стремление к новой славе… Я спрыгну с него, когда проект захватит настолько, что на все это будет наплевать. Тогда мною овладеет творческое вдохновение из райского сада.

– Интересный подход, – сказал я.

– Обычное дело, – он отвернулся, давая понять, что я мешаю.

– А если начать что-то делать из высших побуждений?

– Это, каких же?

– Не знаю… – начал я, пытаясь вспомнить хоть одно клише, – например, пожертвовать

собственным развитием ради развития кого-то другого.

– Боюсь, это, скорее, высшее заблуждение, – ответил он. – Я понимаю, что ты имеешь в виду. Самопожертвование из любви… В общем-то, это сложный вопрос. Но в том виде, в каком его вижу я, в основе любого самопожертвования лежит гордыня. Значит, это более чем достойно адского поезда. Для меня единственным «высшим побуждением», если о таковом вообще можно говорить, является любопытство. Или жажда познания. Называй, как хочешь. Оно где-то в мозгу с самого рождения. А все остальное – исключительная неизбежность, и дорога ей – прямиком в мой поезд. – Он помолчал и добавил: – Насчет высшей любви – не буду врать, не знаю. Но, что знаю точно – во всем «высшем» нет места для трагедии.

– Про любовь я не думал, – сказал я. – Ты отрицаешь любую самоотверженную деятельность?

– Не то, чтобы… – Супрем пожал плечами. – Хотя… есть еще слово «самозабвенно», и оно напрочь перечеркивает то, что «самоотверженно». Ведь, если делать то, во что веришь – забудешь себя. А значит, не придется себя отвергать. Думаю, «самоотверженность» придумали люди с недостатком веры. Они, просто, чего-то не знали. Таких бессмысленных слов полно. Из них можно составить целый словарь. Я думаю, «самоотверженность» есть даже не во всех языках.

Конец ознакомительного фрагмента.