У «Волчьего логова» - Петр Трофимович Кугай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Парень засмущался, всей пятерней взъерошил свой давно не стриженный чуб и попросил:
— А вы хоть расскажите, как бы свадьбу стали справлять. Что за чем… В этом деле ведь целое расписание есть.
— А и правда, — поддержали парня другие заключенные. — Сельская наша свадьба — как в хорошем театре. Если по всем правилам, то настоящая постановка.
— Я всех правил не помню, — стал отказываться Фомич.
— Как-нибудь подскажем, — донеслось из угла камеры.
— Как-нибудь? Я хочу по всем правилам, — как о чем-то очень серьезном и важном сказал Фомич. — Это мои дочери. Хочу, чтобы все, кто тут есть, вроде бы побывали на свадьбе. Я пригласил бы на нее каждого.
Всех, кто сидел в камере, заинтересовал разговор. Он позволял забыть о том, что только что произошло, что будет завтра или днем позже.
— А вы свадьбу в лицах разыграйте, — предложил мужчина в вязаных тапочках на босу ногу. У него было интеллигентное лицо, морщинистый лоб с высокими залысинами. Лежал он у самой двери и дышал открытым ртом. Чувствовалось, что ему не хватает воздуха. — Назначьте жениха, невесту… Подруг, родственников… Каждый что-то вспомнит, и полная картина свадьбы получится.
Идея интеллигента всем понравилась. Люди оживились, и Фомич сдался. Он сказал:
— Ну хорошо. Давайте договоримся, кто кем будет. Женихом будешь ты, — Фомич ткнул пальцем в долговязого парня. — Как тебя зовут?
— Микола.
— Хорошо. Посмотрите, мужчины, что там Ребро в узелке оставил? Может, запасные штаны… А то неудобно жениху в подштанниках быть.
— Не… тут пара исподнего…
— Слышь, парень! Жених Микола! Возьми! На мне двое штанов. Хватит и одних.
В это время в дверь камеры гулко застучали.
— Тише! Сволота недобитая! А то пан комендант парочку на выбор вздернет посреди двора.
На минуту все умолкли.
— Давайте тише. Вполголоса…
И свадьба продолжалась.
Милентий на какое-то время даже забыл о противной тошноте. Он будто снова ходил по селу, слушал песни и припевки, видел визжавшую от восторга детвору и ясную сваху, которая плывет через улицу, и ее распирает от спеси.
Лязгнул засов. Опять, увлекшись свадьбой, заключенные не услыхали, как к двери подошли полицейские. Внесли в камеру верейку со свеклой. Ужин. Каждому раздали по корню. Полицаи пошли дальше, а заключенные начали ужинать.
Каждый ногтями соскребал остатки земли с корня, тер его об одежду, ковырял, выгрызал и выплевывал подгнившие места. Сосредоточенно ели. Милентий тоже получил свою порцию. Свекла была сахарная — желтоватая, сладкая до тошноты. Милентий грыз ее, и его душил стыд. Такое было состояние, как будто всех заставили есть из одного большого свиного корыта. И люди — очень хорошие люди — толпились на четвереньках у этого корыта и покорно чавкали. Было что-то позорное в этом уничтожении сырой свеклы.
За окном темнело, но никто уже не решился заговорить о свадьбе. Молчали. Только двое или трое, хорошо знавшие друг друга, очевидно, еще до тюрьмы, вполголоса разговаривали.
На следующее утро после завтрака (морковный кофе и липкий брусочек черного хлеба) опять стали просить Фомича, чтобы продолжал «свадьбу». Он не стал отказываться. В этот день дела пошли еще живее. Очевидно, вечером и за долгую ночь многие постарались припомнить мельчайшие подробности виденных когда-то свадеб. Даже Милентий не удержался.
В субботу в камеру загнали человек десять новых. А во вторник всех их увели. Так и шли дни. И лишь на тринадцатый или четырнадцатый день снова вспомнили про Милентия. Сразу после завтрака за ним зашел часовой и повел его в жандармерию. Спина у него уже почти зажила, но в животе, куда ударил сапогом рыжий, часто покалывало.
Он не знал, что все эти дни в Павловке хватали хлопцев, с которыми он учился, или встречался, или жил по соседству, и водили их на очную ставку с сотрудником жандармерии. Но ни в ком из приведенных он не узнавал сообщника Милентия.
Тем временем в Павловку дошли слухи, что Милентия в жандармерии истязают, добиваясь одного — кто был с ним на дороге? Поэтому, когда Гриша благополучно уехал в Турбовский район, отпала необходимость скрывать его имя. Теперь Кульчицкий мог, не подвергая никого опасности, назвать Гришу и настаивать на том, что они просто хотели покататься на велосипеде, поэтому и напали на чиновника. Хотели, мол, отнять велосипед.
Эту мысль решил подсказать Милентию Петро Волынец, которого в числе других павловских хлопцев привели на очную ставку с потерпевшим. Тот посмотрел на Волынца и сказал:
— Не он, только сорочка похожа.
— А ты знаешь, кто мог быть с Кульчицким, когда он хотел убить этого человека? — спросил у Волынца следователь.
— Знаю, — сказал Волынец.
Лерен от неожиданности поднял брови на лоб. Рыжий немец-следователь подошел к Волынцу.
— Я только не слыхал, чтобы он собирался кого-то убивать, — сказал Волынец. — Гриша Гуменчук еще до войны копил деньги на велосипед. В связи с войной деньги, конечно, обесценились. А он мечтал иметь велосипед. Бывало, увидит кого-то с велосипедом, сразу просит: «Дай покататься!» А после нападения, когда Милентия арестовали, Гриша тут же и скрылся.
Лерен и следователь обменялись несколькими фразами. Тогда Волынец сказал рыжему по-немецки:
— Вы со мной можете говорить без переводчика, я хорошо все понимаю.
— Тем лучше… — сказал рыжий. — Кто это из них говорил тебе, что он собирается на кого-то напасть?
— Никто не говорил…
— А откуда ты знаешь все?
— Догадываюсь. Я лучше старосты знаю свое село. Они дружили. Гриша мимо чужого велосипеда равнодушно пройти не мог. Что же тут думать!
— Хорошо. Ты сиди и молчи, пока я у тебя не спрошу. — И, повернувшись к Лерену: — Немедленно сюда Кульчицкого!
Тот на минутку вышел. Рыжий приблизился к Волынцу и доверительно спросил:
— Ты ни у кого из них не замечал оружия?
— Нет… Бои прошли в стороне от нашего села, так что оружия ни у кого нет. Откуда взять его? Да и запрещено иметь оружие!
— Но как это Гуменчук мог идти на такое дело без оружия? Ведь они напали на взрослого мужчину!
— Вы, господин следователь, не знаете Гуменчука. Он одним ударом кулака не то что взрослого мужчину — быка свалит. Крепкий парень. Он у нас в селе любого мог побить.
— Не пытайся меня в чем-то убедить! — раздраженно сказал следователь. — Твое дело — отвечать, мое дело — спрашивать.
— Извините, господин следователь.
Когда привели Кульчицкого, Волынец даже вздрогнул. Милентий, казалось, стал еще меньше, лицо его почернело, ссохлось.
— Вот он утверждает, что
