Бенедиктинское аббатство - Вера Крыжановская

Эдгар вздрогнул.

— Ну, и что же? — спросил он, сверкая глазами.

— Все идет превосходно; она связана по рукам и по ногам.

— Черт возьми, — произнес Эдгар, улыбаясь, — ты колдун.

Он усадил меня на сырую каменную скамью, и я должен был все рассказать ему. При известии об отравлении он вскочил с места и воскликнул:

— Бедный отец! Я отомщу и за тебя. Теперь надо только составить план. Благодарю, Энгельберт, благодарю за все, что ты для меня сделал, но я думаю. Пора… — прервал он сам себя.

— Что пора? — спросил я с удивлением.

— Увидишь.

Он отворил дверь, бывшую на задвижке и, взяв деревянный брусок вроде ручки от колодца, стал ворочать его.

— Помоги мне, — сказал он, останавливаясь и вытирая лоб. Я молча повиновался. Послышался шум воды, которая бурлила, изливаясь куда-то.

— Я уже говорил тебе, что можно по частям наполнять водою эти пещеры, — объяснил мне Эдгар. — Там, за этой дверью, есть пустое пространство, в настоящую минуту затопленное, надо выкачать воду.

После двадцати минут работы шум воды прекратился. Эдгар снял со стены факел и отворил указанную мне дверь, мы поднялись на несколько ступеней, совершенно сырых и местами покрытых лужами…

Я вздрогнул и отступил: на маленькой площадке было распростерто тело женщины, с которого струилась вода.

— Что это? Что это значит? — воскликнул я.

— Приказ приора, — ответил Эдгар, пожимая плечами. — Успокойся, Энгельберт, мы ведь не дрожим перед нашими уничтоженными врагами, так не будем выказывать отвращения и к чужим.

Он опустил факел и осветил бледное, искаженное лицо, обрамленное массою черных волос.

— Годлива! — с ужасом произнес я.

— Ты знаешь ее? — спросил удивленный Эдгар. — Но мы после поговорим об этом, а теперь помоги мне скрыть ее.

Мы приподняли труп и с трудом донесли его по каменным ступеням до двери, выходившей на озеро. Потом к ногам мертвой мы привязали груз и опустили в воду; тело мгновенно исчезло. Для глаза человеческого не осталось ни малейшего следа преступления; серебристая гладь озера была спокойна и светла, как зеркало.

Я прислонился к стене и сжимал руками тяжело дышавшую грудь. Я думал о Годливе, о нашей первой встрече в гостинице и вздрогнул. Рабенау хотел избавиться от этой женщины, и существо, стеснявшее его, погибло здесь. Значит, он знаком с нашим обществом. Подозрение это ужасным образом поражало меня… но нет, это невозможно. Погруженный в свои мысли, я оставил Эдгара одного приводить все в порядок и опомнился только, когда он сказал мне:

— Пойдем же, все кончено.

Мы вышли молча. Эдгар был озабочен своим планом мщения, а в моем мозгу вертелись самые разнородные мысли. Рабенау знал тайны подземелья; он избавился от законной жены своего сына; так неужели он член общества? Но ведь одни братья только могли участвовать в нем; я терялся в догадках. Наконец я обратился к Эдгару:

— Какой план мести придумал ты для своей мачехи? — спросил я. — Мне надо знать, как действовать.

Эдгар остановился, смертельная ненависть светилась в глазах его.

— Все взять на монастырь, — сказал он, — уничтожить графиню, как она поступила со мной. Любимец ее сын должен сделаться моим братом по святому Бенедикту, и тогда-то, когда они все будут уничтожены и лишены наследства, я, — брат, так обогативший общину, буду первый иметь право на золотой крест приора, как только место это будет свободным. Таков мой план в общих чертах. Но прежде я должен подумать. Ты понимаешь, Энгельберт, теперь я еще слишком потрясен твоими разоблачениями. Я забыл сообщить тебе новости, касающиеся тебя. Я узнал недавно, что прекрасная трактирщица Берта жива и здорова; она близкий друг аббатисы урсулинок, и тебе налгали про ее смерть. Надо только найти ее. Барон Эйленгоф также жив, но скрывается.

В эту минуту от стены отделился худой монах с опущенным капюшоном и сделал Эдгару знак. Тот немедленно подошел к нему и, простившись со мною, сказал:

— До свидания, друг мой. Мне надо поговорить с этим братом.

Я ушел очень заинтересованный. Кто мог быть этот монах, которого, я уверен, никогда раньше не видал? Скоро, однако, меня отвлекли собственные заботы. Слова Эдгара, что Берта жива, вернули меня к мысли, что она может быть моя мать. Но при этом предположении сердце мое замерло: значит, Годлива была моя сестра, а я имел с нею любовную связь и сейчас помогал спустить в озеро ее труп. Это было ужасно! И Берта допустила мою связь с Годливой, чтобы устранить подозрения. Мною овладел такой страшный взрыв негодования, что я убил бы это подлое создание, если бы оно попалось мне в эту минуту.

На другой день я покинул монастырь и, конечно, при виде почтенного отца, никто не заподозрил бы, что он вышел из места, где, не моргнув глазом, совершают самые ужасные преступления. Я медленным шагом направлялся в замок Рувен; спешить было ни к чему; я мог отдохнуть душою и телом, и если будущее не являлось особенно радостным, все-таки не представляло и больших забот.

Через несколько дней после этих событий, в замке появился рыцарь по имени граф Лео фон Левенберг. Это был очень красивый молодой человек с аристократическими манерами; он хотел лично уладить недоразумения, возникшие по поводу одного из его имений, смежных с землей Рувенов. Я присутствовал при свидании Альберта и графини с молодым рыцарем, когда вошла Розалинда; она возвратилась с прогулки верхом, с соколом на руке.

Она была восхитительна, оживлена ездой, и глаза рыцаря с нескрываемым восторгом остановились на ней. Графиня фон Рувен познакомила их, и завязался общий разговор об охоте, прогулках и погоде. Розалинде было пятнадцать лет, она знала, что красива; но в первый раз я заметил, что она желала нравиться и граф Лео неотразимо привлекает ее.

После этого первого визита граф фон Левенберг несколько раз приезжал к нам, но как-то граф Рабенау увез Розалинду, и я не видел ее несколько месяцев.

С каждым днем я все более утверждался в доме Рувенов, графиня слепо повиновалась мне, и граф Альберт, которым я также руководил, относился ко мне с большим расположением. Этот злой, угрюмый человек был большой ханжа, часто исповедовался и целые часы проводил в молитве.

Но собственные мои дела совсем не подвигались; мне не удавалось найти хозяйку гостиницы, Берту, чтоб выманить у нее нужные мне признания и тем иметь доступ к герцогу, которого я больше, чем когда-либо, ненавидел; рушились и мои старания установить отношения графа Рабенау с монастырем. Незаметно прошел год в этих интригах и размышлениях.

Однажды я читал, сидя у окна, и услышал топот нескольких лошадей. Графиня уехала к старой больной родственнице, и мы с Альбертом должны были через несколько дней отправиться туда же. Я думал, что приехал какой-нибудь сосед к молодому графу и почти забыл об этом, как вдруг отворилась дверь, и вошел Альберт, очень взволнованный.

— Отец мой, — сказал он, — я пришел к вам за советом. Приехала Розалинда; она убежала от своего опекуна, который помолвил ее за Курта; а она любит графа фон Левенберга, хочет тайно повенчаться с ним и умоляет вас благословить их брак. Но я не хочу допустить этого: прежде всего, — он нахмурил брови, — потому, что она мне самому нравится, а затем, я ненавижу тайные браки и нахожу, что она поступает нечестно, нарушая данное слово. Потому прошу вас, отец мой, не вмешиваться в это дело.

— Но, милый сын, — возразил я, — если Розалинда любит графа, чрезвычайно симпатичного человека, зачем препятствовать их браку?

Я невольно подумал, что было бы жаль мешать счастью этих двух молодых прекрасных существ; судьба так редко посылает счастье взаимной любви! Одну минуту у меня явилось опасение повредить им слишком большим усердием, и я подумал об Эдгаре, крестном отце Розалинды, но требовалось время, чтобы предупредить его, и Рабенау мог испортить дело.

Я быстро решился и, выпрямившись, уверенным голосом, гордо подняв голову, сказал:

— Сын мой, вы не имеете права разрешать или запрещать мне исполнение моих священных обязанностей. Вы и ваша мать хозяева в этом доме, а в капелле распорядитель — священник. Я благословлю любовь Розалинды и сам отвечу за свои поступки; а вам, сын мой, остается только покориться воле вашего духовника.

Альберт был не из смелых; он знал власть мою над его матерью и не чинил более препятствий.

Исполняя мое желание, он провел меня в апартаменты графини, где вся в слезах находилась Розалинда. Увидя меня, она подбежала ко мне и схватила мои руки:

— Отец Санктус, будьте добры благословить брак мой с Лео; он приедет сюда, — сказала она умоляющим голосом. — Сделавшись его женой, я буду в безопасности в замке. Вы не можете себе представить, как я боюсь, чтобы этот негодяй Мауффен не пристал ко мне, он преследует меня своей любовью с невероятной настойчивостью, хотя опекун мой три раза отказывал ему. Курта бояться нечего; он любит меня, но терпелив.