Хозяин Древа сего - Павел Виноградов

Госпожа Оуян слушала, по-прежнему лежа ничком, но, когда Варнава закончил речь, с трудом поднялась и низко поклонилась:

— Если господин берет нас под свое покровительство, я исполню его приказ, — проговорила она хрипло, лицо, не отошедшее от синюшности, прятала. — Почтительно доношу господину, что ваши рабыни владеют приемами боя на алебардах и кинжалах, умеют стрелять из лука, и могли бы сражаться вместе с вами.

— Благодарю вас, госпожа, — поклонился Варнава, — но в этом нет необходимости. Если я одержу победу, мы уйдем отсюда вместе. Если буду сражен, вы должны оставаться в живых, согласно обещанию, данному мною учителю.

Она еще раз безмолвно склонилась, и направилась к коридору, откуда недавно пришел Варнава. За ней спешила служанка. У самой границы, за которыми сумрак пещеры растворил бы ее силуэт, госпожа Оуян совершила серьезный проступок против церемониала: повернулась и взглянула прямо в его лицо. Словно хотела что-то сказать. Но не сказала, слилась с тенями.

«…Се ми гроб предлежит, се ми смерть предстоит. Суда Твоего, Господи, боюся и муки безконечныя…», — всплывали в душе Варнавы горькие и целительные слова молитвы, читанной перед сном. Высоко поддернув рукава халата, закрепил их тесемками, и вновь прошел сквозь водную завесу. Он уже оставил женщин в запасниках памяти — впереди ожидал бой. На первый взгляд перед пещерой ничего не изменилось: рассеянные сумерки, шум водопада, нависшие горы, да далекий свет несчастной Ткачихи. Но все пространство уже заполоняли враги — Варнава знал это всей своей безразмерной интуицией. Поэтому не стал тянуть время:

— Я, Варнава, Сын Утешения, монах, вызываю всякого, кто осмелится сразиться со мной!

Его голос гулко прокатился по каменному колодцу. Он прокричал это на языке восточных островов — очевидно, сказалось оружие в его руках. Стоял в средней стойке — меч на уровне лица. Его дух и тело вновь пребывали в идеальном балансе, голову держал прямо, лицевые мускулы расслабились, кисти, не фиксируя, сжимали рукоять. Понял, что не сожалеет о привычном посохе.

…Покрытое красными нарывами желтоватое лицо с мелкими чертами, жидкой бородкой и завораживающими глазами — лицо великого сэнсэя. Хрипловатый голос: «Стать слишком близким с одним оружием — большая ошибка, чем недостаточное знание его»…

Тот сенсей был бы доволен им. Но явление неприятеля прервало воспоминания. В один миг возникли быстрые силуэты. То была давешняя компания Дыя, правда, на сей раз, было их побольше — десять-двенадцать как минимум. Теперь были вооружены мечами и копьями. Сновали перед ним, стараясь запутать, замутить разум, чтобы потом наброситься стаей. Издаваемые ими звуки были странны — какие-то подвывания и поскуливания. Мельтешение не производило на него большого впечатления, — не двигался, глядя прямо перед собой, но видя вокруг все. Предварительный танец длился довольно долго, похоже, враги не решались атаковать. Но из тьмы раздалось резкое повелительное восклицание, напомнившее Варнаве что-то давнее-забытое. Что, он не успел понять — враги бросились вперед с нарастающим воем и бешеной яростью. Навстречу им звездным светом сверкнул клинок. Один пронзительно взвизгнул и рухнул, фонтан крови из перерубленной шеи смешался в воздухе с брызгами водопада. Обратным движением дайкатана пронзила горло другого. Варнава больше не мог щадить противников — ставки в этом бою были побольше, чем его жизнь. Враги отступили, по-прежнему составляя полукруг, прижимающий Варнаву ко входу в пещеру. Словно бы ничего не произошло, лишь на мокрых камнях бились в агонии два окровавленных тела.

Вторая атака сопровождалась тем же яростным воем. Дайкатана надвое развалила противника справа, но наконечник копья вонзился в левое плечо Варнавы, был выдернут, нещадно раскрошив мышцу. Голова владельца копья нарисовала эффектную дугу, скрываясь за краем обрыва. Следующий взмах меча перерубил выставленный навстречу клинок и пересек красной линией грудь еще одного. Свора вновь отпрянула, свирепо рыча, собралась на границе, где не мог достать меч. Из распахнутых в тяжком дыхании ртов обильно падали клочья пены. Варнава стоял внешне непоколебимо, но в нем усиливалось беспокойство: здесь было что-то, о чем он в глубине души знал, а знать не хотел. Сулящее боль.

Настоящее дело только начиналось. Раздвинув медлящих атаковать врагов, возник юноша в коротенькой куртке, которого Дый назвал Кусари. Руки он держал сложенными перед собой, отрешенно-высокомерный взгляд был устремлен в никуда. Из раненой руки Варнавы хлестала кровь, усилием воли он подавил боль, но она зудящим напоминанием жила на границе сознания. Он мог сражаться еще долго, не слабея, но перед ним был страшный противник, он знал это еще с прошлой их встречи. Варнава отстранил все мысли и вошел в цуки-но-кокоро. Состояние незамутненной луны пришло сразу и мощно, темнота вокруг осветилась его экстремальным разумом. Чистое и спокойное лицо юноши предстало перед ним волнующе совершенным, и тут Варнава понял, что этот бой проигран:

— Опять луну против меня, милый? — прозвучал холодный звучный голос. — Ты всегда был наглецом, но это уже просто глупость.

Теперь она стояла перед ним в истинном виде. Вместо курточки на ней был чуть более длинный темный хитон, очень волнистые светлые волосы собраны на затылке, а спереди держались жестким обручем, украшенным каким-то бледно светящимся полукругом, производившем впечатление маленьких рожек. Прекрасное, словно сияющее, лицо приобрело женственность, но все так же выражало ледяное высокомерие. А может быть, где-то в глубине его бурлила тайная ярость.

Все существо Варнавы как будто свело могучей судорогой. Невыносимая боль, ненависть, тоска, жажда — он сам не знал, что там еще. Ему просто было плохо. Лунное состояние, делавшее его непобедимым, рассеялось в единый миг. А молитва не приходила. В отчаянии решил, что Бог отвел от него Свой взгляд. Словно голый и беззащитный стоял перед судьей неправедным.

…Тогда он почувствовал себя испуганным школьником, на которого впервые свалилась плотская любовь — будто исчезли все женщины его прошлого. Задыхаясь, неумело гладил руками напряженное тело, никак не решаясь на большее. Тогда он почувствовал себя и старым бесстыдником, добравшимся до идеальной чистоты, лелеемой в извращенных фантазиях. Гладил дрожащими руками, медля, растягивая наслаждение сбывшейся смертной страсти. А она лежала, недвижно, не дыша, ее легкая дрожь была почти незаметна, но наполняла все тревожным ожиданием. Оба жаждали наброситься друг на друга, безоглядно слившись в единое (и существо это поколебало бы Древо). Но некий безмолвный запрет витал над их ложем.