Жатва - Чарльз Диккенс

- С той поры, сударыня, я не садился за триктрак. - отвечал мистер Баундерби.

- Да, сэр, - сочувственно сказала миссис Спарсит, - я это знаю. Я помню, что мисс Грэдграйнд никогда не любила трик-трак. Но ежели вы соизволите, сэр, я рада буду сыграть с вами.

Они сели играть у окна, выходящего в сад. Луна не показывалась, но вечер был теплый, почти душный, в воздухе стоял сильный аромат цветов. Луиза и мистер Хартхаус прогуливались по саду, и оттуда доносились их голоса, но слов разобрать нельзя было. Миссис Спарсит, сидя за доской трик-трака, то и дело напряженно смотрела в окно, пытаясь проникнуть взором в полутемный сад.

- Что там такое, сударыня? - спросил мистер Баундерби. - Уж не пожар ли вы видите?

- Что вы, сэр, нет, нет, - отвечала миссис Спарсит, - меня роса беспокоит.

- А какое вам дело до росы, сударыня? - спросил мистер Баундерби.

- Дело не во мне, сэр, - отвечала миссис- Спарсит. - Я боюсь, как бы мисс Грэдграйнд не простудилась.

- Она никогда не простужается, - сказал мистер Баундерби.

- Вот как, сэр? - сказала миссис Спарсит.

И вдруг сильно закашлялась.

Когда пришло время ложиться спать, мистер Баундерби налил себе стакан воды.

- Что вы, сэр? - воскликнула миссис Спарсит. - А почему не подогретый херес с лимонной цедрой и мускатным орехом?

- Я уже отвык от этого, сударыня, - отвечал мистер Баундерби.

- Очень жаль, сэр, - сказала миссис Спарсит. - Я вижу, вы мало-помалу отказываетесь от всех своих добрых старых привычек. Но не печальтесь, сэр! Ежели мисс Грэдграйнд разрешит, я сейчас приготовлю вам стаканчик, как делала это столь часто в прошлом.

Так как мисс Грэдграйнд с величайшей охотой разрешила миссис Спарсит делать все, что угодно, то сия заботливая особа немедля приготовила питье для мистера Баундерби и вручила ему стакан со словами: "Это вам поможет, сэр. Душу согреет. Именно это вам нужно, не лишайте себя этого, сэр". А когда мистер Баундерби сказал: "Ваше здоровье, сударыня!" - она проникновенно ответила: "Благодарю вас, сэр. И вам того же, а также побольше счастья". Наконец, чуть не плача от умиления, она пожелала ему спокойной ночи; и мистер Баундерби отправился спать в глубоком унынии, убежденный, что он чем-то уязвлен в своих лучших чувствах, но чем именно он и вообразить не мог.

Еще долго после того, как Луиза разделась и легла в постель, она не засыпала, поджидая возвращения Тома. Она знала, что он едва ли приедет раньше часу ночи; но безмолвие погруженной в сон природы не успокаивало, а лишь усугубляло ее тревогу, и время для нее тянулось томительно медленно. Прошло, как ей казалось, много часов, в течение которых тишина и мрак, точно состязаясь между собой, становились все глубже, и вот, наконец, у ворот зазвонил колокольчик. У нее мелькнула смутная мысль, что хорошо бы он звонил до самого рассвета; но колокольчик умолк, его последний отзвук, все шире расходясь кругами, замер вдали, и снова настала мертвая тишина.

Она подождала еще немного, по ее расчетам - с четверть часа. Потом встала с постели, накинула капотик, вышла из комнаты и впотьмах поднялась в комнату брата. Она тихо отворила дверь и, окликнув его, бесшумно приблизилась к его кровати.

Она опустилась возле нее на колени, обняла его за шею и притянула к себе его голову. Она знала, что он только притворяется спящим, но не произнесла ни слова.

Вдруг он приподнялся, как будто его только что разбудили, и спросил, кто тут и что случилось?

- Том, тебе нечего сказать мне? Если когда-нибудь ты любил меня, что бы ты ни утаил от других, откройся мне.

- Не понимаю, о чем ты говоришь, Лу. Тебе что-то приснилось.

- Дорогой мой Том, - она положила голову на подушку, и ее распущенные волосы накрыли его, точно она пыталась спрятать брата от всех, кроме самой себя, - нет ли чего-нибудь, о чем ты хотел бы мне сказать? Нет ли чего-нибудь, о чем ты мог бы мне сказать, если бы захотел? Что бы ты ни сказал, я буду все та же для тебя. Том, скажи мне правду!

- Не понимаю, о чем ты говоришь, Лу!

- Как ныне ты здесь лежишь один, в ночной тиши, так суждено тебе лежать в ином месте, и даже я, если доживу до того времени, должна буду покинуть тебя. Как ныне я здесь подле тебя, босая, полуодетая, неразличимая во мраке, так суждено мне некогда лежать всю долгую ночь, истлевая, пока не обращусь во прах. Во имя этого неотвратимого часа, заклинаю тебя, Том, скажи мне правду!

- О чем ты меня спрашиваешь?

- Знай одно, - в порыве любви и Отчаяния она прижала его к груди, словно малого ребенка, - знай, что я никогда не упрекну тебя. Знай, что я пожалею тебя и останусь верна тебе. Знай, что я спасу тебя любой ценой. Том, подумай, тебе нечего сказать мне? Шепни совсем тихо. Скажи только "да", - и я все пойму!

Она приблизила ухо к его губам, но он упрямо хранил молчание.

- Ни единого слова, Том?

- Как могу я сказать "да" или "нет", когда я не знаю, о чем ты говоришь? Послушай, Лу, ты хорошая, славная, и я понимаю, что я тебя не стою - не такого брата бы тебе иметь. Но больше мне тебе нечего сказать. Иди спать, иди.

- Ты устал, - прошептала она более спокойным тоном.

- Да, смертельно устал.

- Сегодня у тебя было много забот и хлопот. Открылось что-нибудь новое?

- Известно только то, что ты слышала... от него.

- Том, ты никому не говорил, что мы ходили к тем людям и видели их там втроем?

- Нет. Ты же сама настаивала, чтобы я держал это в тайне, когда просила меня проводить тебя.

- Да. Но я ведь тогда не знала, что случится.

- И я не знал. Откуда я мог знать?

Уж очень быстро он произнес эти слова.

- Следует ли мне, после того что случилось, сознаться, что я ходила туда? - спросила Луиза, поднявшись с колен и стоя возле кровати. - Нужно ли это? Должна я это сделать?

- Бог мой, Лу, - отвечал Том, - не в твоих привычках советоваться со мной. Говори или не говори, как хочешь. Если ты будешь молчать, и я буду молчать. Если ты расскажешь, что ж, так и будет.

Было темно, и они не видели друг друга, но и он и она говорили очень осторожно, взвешивая каждое слово.

- Том, как ты думаешь, тот человек, которому я дала деньги, в самом деле причастен к ограблению?

- Не знаю. Не вижу, почему бы и нет.

- Он показался мне очень честным.

- Это ничего не значит. Кто-нибудь может казаться тебе нечестным, а на самом деле быть честным.

Он запнулся и умолк. Молчала и она.

- Впрочем, - продолжал Том немного погодя, словно приняв какое-то решение, - раз уж ты об этом заговорила, то имей в виду, что он отнюдь не внушал мне большого доверия. Я даже вышел с ним за дверь, чтобы с глазу на глаз объяснить ему, что он должен ценить подарок моей сестры, - и пусть хорошо распорядится этими деньгами. Ты ведь помнишь, что я выходил вместе с ним. Я ничего дурного не хочу сказать о нем. Может быть, он и отличный малый, не знаю. Надеюсь, что это именно так.

- А он не обиделся на тебя?

- Нет, он выслушал меня спокойно; во всяком случае, вполне учтиво. Где ты, Лу? - Он сел на кровати и поцеловал ее. - Спокойной ночи, дорогая, спокойной ночи.

- Больше тебе нечего мне сказать?

- Нет. Что я мог бы сказать еще? Уж не хочешь ли ты, чтобы я тебе лгал?

- Меньше всего, Том, я хочу, чтобы ты лгал мне этой ночью, сколько бы ночей - и, надеюсь, более счастливых - тебе ни суждено прожить.

- Спасибо, Лу. Я так устал, что, кажется, готов сказать, что угодно, лишь бы мне дали уснуть. Иди ложись, иди.

Он еще раз поцеловал ее, отвернулся к стене, натянул одеяло на голову и лежал так тихо, словно уже пробил тот час, которым сестра заклинала его сказать правду. Она постояла еще немного возле кровати, потом медленно отошла. Открыв дверь, она еще раз с порога оглянулась на него через плечо и спросила, не звал ли он ее? Но он лежал не шевелясь, и она, бесшумно притворив дверь, спустилась в свою комнату.

Тогда злополучный мальчишка осторожно выглянул из-под одеяла и убедился, что она ушла; сполз с постели, запер дверь и опять уткнулся в подушку; он рвал на себе волосы, плакал упрямыми слезами, боролся с любовью к сестре, ненавидел и презирал самого себя, но не чувствовал раскаяния и столь же бесплодно ненавидел и презирал все доброе на земле.

ГЛАВА IX

Обретенный покой

Миссис Спарсит, проживая ради укрепления своих нервов в усадьбе мистера Баундерби, так зорко присматривалась ко всему из-под густых кориолановских бровей, что глаза ее, подобно двум маякам на скалистом берегу, предостерегли бы любого благоразумного моряка об опасности, таившейся в римском носе, который, словно гордый утес, грозно высился, окруженный темными кручами, - не будь ее непроницаемого спокойствия. Хотя с трудом верилось, что по вечерам она удаляется в свою комнату не только для виду, ибо и тени дремоты не бывало в ее античных глазах, и сколь ни странным казалось, что ее непреклонный нос может уступить естественной потребности в отдыхе, однако - сидела ли она праздно, поглаживая свои жесткие, негнущиеся митенки, похожие на проволочные ящики для хранения мяса, или рысила к неведомой цели, опираясь на стремя из бумажной пряжи, она неизменно являла собой пример безмятежной кротости, и, глядя на нее, оставалось только предположить, что это голубиная душа, которую шаловливая природа заключила в земную оболочку хищной птицы.