Рейдовый батальон - Николай Прокудин

– Через какое-то время завоешь, как волк на луну по ночам, – засмеялся Веронян. – Можно будет биться головой о стенку, выть, орать, материться, но все время сидеть безвылазно на одном и том же месте. Это как маленькая тюрьма.

Старшина говорил хрипло, с сильным армянским акцентом, и этот акцент почему-то особенно помогал ему сгущать краски и без того мрачной картины.

Ветишин непроизвольно передернул плечами, поежился и воскликнул:

– Ребята! Уже хочу к вам! На все согласен!

– Ха-ха-ха! – дружно засмеялись все.

– Лейтенант, принимай взвод, все будет хорошо, – улыбнулся техник роты Федарович. – Что не знаешь – объясним, чего не умеешь – научим.

– Но-но! Не портить мальчишку! – воскликнул Кавун. – Чему ты, «старик», и Голубев можете научить, я знаю.

– Ну какой же я старик? Мне всего-то тридцать шесть лет, – возмутился Федарович.

– Ну и что, тридцать шесть лет. Ты на себя в зеркало взгляни повнимательнее. По морщинам тебе все шестьдесят! Нужно меньше пить!

– Ну что вы с замполитом все время об одном и том же: меньше пить, меньше пить! Я тут, можно сказать, веду не жизнь, а монашеское существование. Ни водки, ни женщин.

– Тимофей! Тебе сколько же водки требуется? – ужаснулся я.

– Еще столько же, и желаю не по двадцать чеков. По сорок чеков – это вообще разорение. Хочу по шесть рублей, как дома.

– По сорок чеков – ухмыльнулся Иван. – Не бери, не ходи к бабам и работягам-спекулянтам ночью за горячительными напитками. А то так и вернешься домой без магнитофона и без дубленки. Джинсы купить будет не на что, только мелочь на презервативы останется.

– Да черт с ним, с магнитофоном, главное – домой живым вернуться, а не в «ящике». Страшно, вот и пью, чтоб успокоить нервы. У меня, между прочим, трое детей дома, а я тут с вами гнию заживо.

– Без нас ты бы уже давно окочурился! – рявкнул Кавун. – Я тебе скоро лечебно-трудовой профилакторий устрою. Получку буду изымать и отдам перед отъездом замполиту, а то скоро печень совсем откажет. Скажи спасибо, что пить мешаем!

– Ну, спасибо! Разрешите выйти, товарищ капитан?

– Иди!

И техник, красный как рак от злости, вышел из канцелярии.

– Обиделся на правду. Но ничего, критика полезна, пусть злится на себя. Тебя это, Голубев, тоже касается, хватит водку жрать по ночам! – продолжил возмущаться ротный.

– А когда ее пить, родимую? Днем нельзя, выходных нет, но после рейда стресс ведь необходимо снять. Придумали Постановление в Политбюро и правительстве, а люди должны страдать.

– Сизый! Ты тоже свободен. Иди во взвод к бойцам и прекрати пьянствовать. Все, шагай отсюда, да и вы все остальные.

– Лейтенант, тебе сколько лет? Ты такой юный, как первокурсник, – поинтересовался, присаживаясь на лавочку в беседке, Острогин.

Сергей действительно выглядел лет на восемнадцать. Розовый, как поросеночек, голубоглазый, русоволосый, кудрявый ангелочек!

– Ребята, что вы, мне на днях будет двадцать один год. Я давно совершеннолетний и вполне взрослый.

– Девчата знакомые, наверное, сохнут по твоим ясным глазам, – прохрипел прокуренным голосом Голубев. – Эх, где моя молодость?

– Сизый, тебе тридцать девять лет, а ты из себя корчишь древнего старика, – ухмыльнулся я.

– Откуда ты, Сергей, к нам попал? – поинтересовался Острогин.

– Из резерва ТуркВо, три месяца сидел в учебном центре. Нас там триста лейтенантов было, на случай непредвиденных обстоятельств. Вот и сейчас кого-то во втором батальоне убили, я вместо него.

– Не повезло парню, – вздохнул Острогин. – Ну что ж, пойдем в бытовку, кинешь там свои вещи, койку Корнилова займешь, пока его нет. Все взводные и техник живут там, а ротный и замы, как «белая кость», в общежитии. Ночевать придется всего два дня, потом уходим в рейд.

– Товарищи офицеры! Разрешите войти, порядок навести? – поинтересовался заглянувший солдат.

– Чего тебе, Колесников? Какие проблемы? – удивился Острогин.

– Прибраться хочу. Помыть пол и протереть пыль.

– А ты что, разве дневальный? По-моему, нет, – усомнился я. – Кто в наряде? Исаков, Алимов и Ташметов?

Ну-ка быстренько сюда Исакова!

В бытовку осторожно заглянул Исаков.

– Слюшаю.

– Дневальный, почему Колесо прибежал убираться в бытовке вместо тебя?

– Мне не полежено.

– Не понял, – приподнял удивленно брови Сергей. – Повтори!

– Не буду мыть пол. Ведро, тряпка – для женщин.

Острогин взял тряпку в руки, намочил в ведре, выжал и протер угол, потом протянул Исакову:

– Теперь твоя очередь!

– Нет, не буду! Я не женщина. Нет.

Острогин ткнул тряпкой в грудь дневальному.

– Солдат, выполняй приказ наводить порядок! Я тебе приказываю! Товарищ солдат, я вам приказываю наводить порядок.

– Не буду, это дело русских, я не буду ничего делать.

– Ну, толстомордый, сам виноват, – воскликнул Острогин. – Сейчас у меня похудеешь, я с тебя спесь собью.

Сергей сделал подсечку и повалил на пол узбека, сунул в его руки тряпку и принялся тереть ими пол. Солдат вырвался и принялся брыкаться и отбиваться, громко визжа и сильно лягаясь ногами. Ведро опрокинулось, и вода разлилась по бытовой комнате.

– Наводи порядок, Исаков, – предложил я. – Тебе же лучше будет, все равно заставим выполнить приказ.

– Нэ буду, гады, сволочи, «анайнский джалян», пидо…

– Ах ты, мразь, – рявкнул Голубев и, схватив его за воротник, потянул по мокрому полу.

Солдат извернулся и ударил прапорщика ногой, свалил на пол и принялся душить. Мы схватили его за руки, за ноги и начали драить пол этим дневальным. Визги, хрипы, маты, вопли. Когда в бытовой комнате установился полный бедлам, скрутили ему руки за спину и повели в караульное помещение в камеру. Все его земляки собрались в коридоре и оживленно обсуждали происшедшее.

Начальник караула лейтенант Мигунько испуганно спросил:

– Что произошло, ребята?

– Бунт на корабле! Пусть посидит денек, успокоится, подумает, – ухмыльнулся Острогин.

– Я вас всех перестреляю, особенно тебя, лейтенант, ты покойник, – рычал и плакал Исаков, растирая по щекам слезы, слюни и сопли. Все лицо у него было исцарапано, нос разбит.

У Ветишина набухла ссадина над бровью, у Острогана были сбиты в кровь костяшки на руке, у нас с Голубевым исцарапаны подбородки и щеки.

– Щенок, я тебя в пропасть из вертолета сброшу, – зарычал командир ГПВ. – Ишь ты, вояка выискался, только рис, чай, да кур способен в кишлаках воровать, чмо болотное.

– Я снайпер, а не чмо, у меня два «духа» на счету, – рыдал Исаков. – Справились, да? Всех убью.

– Ну все, через неделю заберем, когда успокоишься, – сказал я, и мы вышли из камеры.

– Мужики! – заволновался начальник караула. – Так не пойдет! Вы завтра уйдете воевать, а этого «бабуина» я куда дену? Решите что-нибудь в штабе батальона с арестом на семь суток.

– Решим, решим, все будет в порядке, я сейчас принесу записку об аресте. Договорюсь с Лонгиновым. Отсидит и дневальным по роте бессменным будет. Никаких боевых. А то действительно подстрелит «летеху», он между прочим, Сережка, твой подчиненный.

– Ник, я знаю, уже один раз с ним беседовал. Ох, и взвод достался, из пятнадцати человек – всего два славянина.

– Если сейчас не сломим «мафию», то этот «бухарский халифат» нам устроит веселую жизнь. Молодежь совсем «затуркали»: каждый день синяки то у Свекольникова, то у Колесникова, то у Царегородцева. Всем достается, – задумчиво процедил я сквозь зубы.

– Алимов! Ташметов! Тактагуров! Все ко мне! – прокричал Острогин, входя в казарму. – Взять тряпки, веники, ведра и мыть всю казарму, лично буду контролировать. Возражения есть?

– Нет. Никаких. Разве трудно? Мне никогда не трудно, – принялся быстро лопотать Алимов.

Схватил ведро, тряпку и начал убираться в бытовке. Остальные взялись за канцелярию и умывальник.

– Вот то-то! Видал, Сережка? Никому битым быть не хочется! Правильно, Алимов? – воскликнул Осторогин.

Солдат заискивающе улыбнулся и кивнул в ответ.

– Снять всем ремни, сейчас буду бляхи выгибать, раздеться. Гимнастерки ушиты – разошьем, каблуки заточены на сапогах – срубим. Будете образцовыми солдатами.

Через полчаса у тумбочки дневального стоял в огромной пилотке, широченной гимнастерке, болтающейся, как парашют, Алимов и глупо улыбался. Разогнутая бляха сломалась, и поэтому ремень он держал в руках вместе со штык-ножом. Каблуки на сапогах отсутствовали, и теперь он, и так небольшого расточка, стал еще короче.

В роту ворвался комбат.

– Что случилось? Что за мордобой? В чем дело? Под суд отправлю всех, сукины сыны! Не сметь солдата пальцем трогать!

– А если он не выполняет приказ и молодежь лупит каждый день? Национальную рознь сеет, между прочим, русских, говорит, ненавижу.

– Стой, комиссар, успокойся. Не надо политику разводить. Сейчас наговоришь на такую статью УК, что хоть святых выноси. Вас наказывать пока не буду, солдата завтра с гауптвахты забрать, нечего ему в комнате пыток для допроса пленных сидеть. Он все же не «дух», а солдат Советской Армии. Сейчас же написать объяснительные записки и сдать их мне. Решение приму после рейда.