Белый кролик, красный волк - Том Поллок

Кто вы такие? — Рита поворачивается и смотрит на меня. — Я… я не… не могу… не сделаю ни шага, пока вы не расскажете, что меня ждет за этой дверью.

Секунду она меряет меня каким-то оценивающим взглядом, а затем говорит:

— Мы — 57.

— Вы зоветесь в честь адреса, который на самом деле вовсе не ваш адрес?

— Ты зовешься в честь дяди, который на самом деле вовсе не твой дядя.

Я сражен. Этот случайный факт, брошенный как бы невзначай, намекает на безграничные библиотеки и фолианты, наполненные информацией не только о моей знаменитой матери-неврологе, но и обо мне.

— Откуда вы…

— Я немного смыслю в том, чем занимаюсь, — не дает мне договорить она, закатывая глаза к кирпичному потолку, словно моля ниспослать ей терпение. — Ну ладно, — ворчит она. — В 1994 году, будучи приверженцем «открытого правительства», — ее губы скривились, как будто слова скисли у нее во рту, — тогдашний премьер-министр Джон Мейджор официально признал существование секретной разведывательной службы, которая тебе, скорее всего, известна как МИ-6.

— И что?

— И то, что в тот же день на 57 была возложена главная ответственность за секретные службы, представляющие интересы Британии. Мы стали ножом в кармане нации.

— То есть… первое, что сделало это «открытое правительство» после официального рассекречивания шпионского агентства, это заменило его другим шпионским агентством?

— Разумеется, — соглашается она нетерпеливо. — Можно иметь секретные службы, можно их не иметь, но уж если они есть, они, черт возьми, должны оставаться в секрете.

Где-то позади капает вода. Я смотрю на Риту, и логический кубик Рубика складывается у меня в голове, пока не обретает мало-мальскую внятность.

— Моя мама шпионка?

— Нет, твоя мама — ученый. Просто она работает на шпионов.

Тогда мне приходит в голову другая мысль, жуткая мысль, и, видимо, в параноидальном офисе моей префронтальной коры все вышли на перекур, если мне только сейчас пришло это в голову. Свежие капли теплого пота потекли по моим плечам.

— Как вы… как вы можете рассказать мне все это, а потом отпустить?

Меня посвятили в тайну, а о том, что я здесь, знают только те, кто поклялся хранить молчание. Я смотрю на изогнутые кирпичные стены и думаю: склеп. Меня замуровывают.

— Я ведь отсюда не выйду, да?

Она устремляет на меня серьезный взгляд, и я успеваю подумать: «Черт, мне конец». Но потом она смеется, и звук ее смеха, такого внезапного в этом склепоподобном месте, шокирует.

— Не мели чушь! Конечно, ты можешь уйти. Ты хороший мальчик, сын моей лучшей подруги, и я, похоже, спасла тебе жизнь сегодня. А если этого недостаточно, — она чуть пожимает плечами, — я буду возлагать надежды на два факта: во-первых, ты всего боишься, а во-вторых, я ужасно страшная.

Я бы с удовольствием ей возразил, но против правды не попрешь.

— Так вот, — она тычет большим пальцем в массивную дверь. — За мной находится твоя мать, кое-какие ответы и чашка чая, к которой ты меня не пускаешь, за что я уже буквально готова тебя убить. За тобой, — она кивает в сторону туннеля, — человек с ножом. Выбирай.

Да уж, если взглянуть на это с такой стороны… Я делаю шаг к ней, так робко, что чуть не теряю равновесие. Приобняв одной рукой, она не дает мне упасть. Я делаю глубокий вдох и вхожу в 57.

За дверью короткий кирпичный коридор, еще несколько дверей, на сей раз стеклянных, а за ними — квадратная комната, тоже со стенами из голого кирпича. Судя по трем лифтовым дверям у дальней стены, когда-то здесь располагался обычный лифтовой холл, но теперь помещение забито раздвижными столами, компьютерами, недораспакованными картонными коробками и деловой суетой — все неловкие атрибуты организации, которая резко выросла за лето, но еще не дозрела до конца. Мужчины, женщины — двадцать пять, нет, двадцать шесть человек — протискиваются друг мимо друга в узких проходах между столами и печатают на неустроенных рабочих местах.

Среди звуков ножа в кармане нации преобладает щелканье пальцев по клавиатурам, но слышатся и обрывки разговоров: кто-то говорит он, кто-то говорит волк, и шифр, и потерялся, и напали. Звучат цифры, которых я не могу разобрать. Все это кажется случайным набором слов, но я знаю, что это не так.

«Это просто фоновые шумы», — думаю я.

Случайность на удивление трудно имитировать. Вот сейчас, прямо сейчас, представьте, как сто раз подбрасываете монетку. Если вы мыслите как большинство людей, то и орел, и решка выпадали у вас примерно поровну, и ни разу монета не выпадала одной стороной вверх три или четыре раза подряд. Но подбросьте монету по-настоящему, и такие погрешности произойдут почти наверняка. Истинная случайность безразлична к нашим мелочным людским ожиданиям, и в сегодняшних событиях не проявляется ни один из ее характерных признаков.

Все произошедшее — кровь, паника, кажущийся хаос — не случайно. Во всем есть закономерность. Я просто должен рассмотреть ее под этими ужасами, услышать за криками, и когда я это сделаю, я не успокоюсь: я найду того грязного подонка, который это сделал.

Давай, Питти, закономерности — единственное, что удается тебе на славу в этом Гёделем проклятом мире.

Рита кашляет. Пара голов высовывается над мониторами, и голоса стихают.

— Фрэнки, — зовет она через всю комнату, — девчонку нашли?

Женщина, к которой обращается Рита, пока нас не заметила. Это крашеная блондинка лет под сорок в серой толстовке с капюшоном и потертых джинсах. Она склонилась над монитором и не отрывает от него глаз.

— Пока нет, — отвечает она и недовольно морщит лоб. — Мы предприняли несколько попыток. Ребята на кухне пытаются состряпать сообщение, на которое она сможет ответить, если вообще нас слышит, но если нам нужен человек, кто будет с лету разгадывать шифры, то, честно говоря, мы потеряли…

Она наконец поднимает на нас взгляд и замолкает. Ее лицо принимает недоуменное выражение — человека, чей мозг только что догнал слух. Она проводит рукой по хвостику на голове и снова смотрит на нас.

— …не того близнеца, — бормочет она. Она торопится к нам, в спешке врезаясь в столешницу, и протягивает руки нам навстречу. — Слава богу, — говорит она. — Ка…

— Рита, — перебивает Рита. — Только внешние имена, Фрэнки. У нас гость.

Она отступает в сторону, чтобы Фрэнки хорошенько меня рассмотрела. Фрэнки опускает руки, и я с удивлением узнаю ее — она была третьей на фотографии, которую показала мне Рита.

— Это Кролик? — спрашивает она.

Она кажется встревоженной.

— А ты не узнаешь?

— Ты привела его сюда?

— Его матери наверху во второй раз за