Круиз "Розовая мечта" - Мила Бояджиева

— Чего ты испугалась, глупышка? Знаю я тебя, хорошо знаю и очень хочу. давно уже — с первой встречи. — Он прерывисто дышал, расстегивая мою блузку, сшитую накануне матерью из индийского батиста в крошечный цветочек.

Краем глаза я увидела отражение в высоком трюмо — ну. просто кадр из кинофильма о большой любви! Таинственный, греховный полумрак, моя нагота, светящаяся в нем девственной белизной, и сильная спина Аркадия с падающими на загорелый загривок шелковыми каштановыми прядями…

— Аркашенька, у меня же ещё ничего серьезного не было… Я хочу. чтобы все как следует было… Я ведь все равно никого, кроме тебя, полюбить не смогу…

Он закрыл поцелуями мои губы и я успела лишь подумать, что готова отдаться ему даже просто так — без приглашения замуж, даже если он сейчас признается, что трижды женат и вообще — агент ЦРУ!

— Девочка, девочка моя, — шептал Аркадий, целуя мою грудь, плечи. Мы лежали поперек широченной софы, а из магнитофона струился, туманя голову, свадебный вальс из «Крестного отца».

— Ты любишь меня, Аркаша?.. — скорее утверждала я, чем спрашивала.

— Очень, очень, Славка! Слава моя золотая… — Аркадий любовался моим обнаженным телом. — Не бойся, я умею быть ласковым, страстным. — Он гладил мои ноги, разводя колени, Я зажмурилась, обняв его горячее тело и напряглась в ожидании…

— Ты будешь моей, моей лапушкой-женушкой…

…Звонок в дверь показался нам залпом «Авроры». Таким, как его изображает история КПСС — «могильщиком» старой жизни, положившим конец постыдному прошлому. За ним, уже как в реальной истории, последовали кадры гангстерского фильма.

Едва натянувший брюки Аркадий отворил дверь, в которую ринулся здоровенный парень, вопя во все горло: «Где она? где она?» И увидав мое распростертое на софе тело (я успела закутаться пледом), с размаху саданул Аркадия в челюсть. Они катались по полу и колошматили друг друга, а я сжалась в комок, включив магнитофон на полную мощь. Сальваторе Адамо пел «Лавстори», заглушая вопли дерущихся. Мне уже было ясно, что у моих ног, стремясь врезать противнику побольнее, сражаются друзья.

Потом, дрожащую и лязгающую зубами от пережитого волнения, Сергей увел меня во двор и, усадив на детский песочник, обнял. Я вырвалась, колотя его кулаками: «Зачем ты пришел?! Зачем ты бил его?! Ненавижу… Ненавижу! Гад!»

Сергей поймал мои руки и, заглянув прямо в глаза, сказал:

— Аркадий через две недели женится на Рите. Во Дворце бракосочетания. Они уже давно подали заявление. Рита беременна.

— Что?! — Я отпрянула. — Этого не может быть! Ты врешь, потому что сам хочешь меня… Ты подонок, гадкий подонок!

На нас с интересом смотрели двое школьников лет одиннадцати. И какая-то тетка с авоськой, громыхая бутылками, проползла мимо, заметив: «В милицию надо сообщить… Развелось блядей…»

— Пойдем отсюда. Успокойся. Прошу тебя, тише. — Пытался урезонить меня Сергей.

Отскочив на метр, я гордо вздернула подбородок:

— Запомни: я никогда больше не увижу тебя. И что бы там ни было на самом деле — никогда не перестану ненавидеть! — Слезы потекли по моим щекам, а к горлу подступил неудержимый смех. — Женой или не женой — какое кому собачье дело! Я же люблю его! Я отдамся ему в первой же подворотне…

Назло! Назло опекавшей меня матери, этому неотвязному Сергею, а главное, — так жестоко посмеявшейся надо мной судьбе!

…С неделю я провалялась дома, отказываясь подходить к телефону и принимать пищу. Чем больше волновалась мать, тем сильнее мне хотелось истязать себя и кому-то мстить, мстить! Ну, прямо Наташа Ростова после неудавшегося побега с Анатолем Курагиным. Вот только горячки у меня не было — не современная это болезнь. Но зато мысль о том, чтобы отдаться Аркадию как можно скорее изводила меня. Хорошо бы, чтоб о моем падении сразу узнал Сергей. Только не это главное — главное огонь, загоравшийся во мне при одном воспоминании о прикосновениях Аркадия, его прерывистом дыхании, теле… А поцелуи… нет, от этого можно было сойти с ума… Еще немного и сбрендить…

Глава 11

Что это? Где? Колко, больно, холодно, гадко… Кто-то прикасается ко мне, шепчет на незнакомом языке, плещет в лицо водой…

…Я с трудом размяла затекшие кисти и огляделась. На коленях передо мной стоял давешний паренек, протягивая кувшин с водой. Наслаждение глотков в пересохшем горле, наслаждение освободившихся рук, плеч.

— Спасибо. — Кивнула я.

Он прижал палец к губам — тсс! Понятно, он помогает мне по собственной инициативе, а значит, у меня есть защитник! Я протянула руку и благодарно коснулась его прямых, жестких волос. Сквозь ставни едва брезжил рассвет второй рассвет в тюрьме. Суточное голодание! Наверно, это пошло бы мне на пользу, как и крепкий сон, в котором я, по-видимому, пребывала несколько часов. Ясность мысли вернулась ко мне — я понимала парня без слов и живо оценивала ситуацию.

Кое-как связав на груди и бедрах остатки своего хитона, я выскользнула вслед за своим спасителем в бесшумно приоткрывшуюся дверь — вторая попытка побега, теперь с сообщником. Вот уж не ожидала, что после всего случившегося смогу так радоваться! Мы мчались вниз по узкой тропинке среди камней и колючих кустов, удаляясь от проклятого сарая. Эйфория свободы сильная вещь! Босые изнеженные ступни не чувствовали боли, грудь жадно вбирала свежий предрассветный воздух и кровь мощными потоками бежала по венам, радуясь воскрешенной жизни. Мой спаситель останавливался, подавая мне руку, подсаживал меня на преграждающие дорогу камни, помогал спускаться по отвесным склонам.

Вдруг он резко остановился, прислушиваясь, и дернув меня за руку, повалил на землю. Я пыталась вырваться, но ладонь парня закрыла мой рот и он всем телом прижал меня к колючей траве. Я услышала, как совсем близко проехал автомобиль и даже обрывки гортанной речи. А потом воцарилась тишина — за кустами шуршала. попискивая. какая-то птица и очень громко, словно усиленное динамиками, колотилось рядом с моей щекой сердце парня. Я исподволь, снизу вверх посмотрела в его лицо и снова ничего не разглядела толком. Лишь смутное ощущение напряжения и юности, исходящее от молодых животных. Лет шестнадцать-семнадцать — нежная смуглая кожа с тонкой полоской редких усов, почти девичья длинная шея с пульсирующей жилкой и длинными прядями спутанных смоляных волос. От него пахло овцами и молоком, а ещё горькой полынью, растущей здесь в изобилии.

Я попыталась освободиться и парень отпустил меня, подтолкнув к краю площадки, на которой мы прятались. Прямо под склоном холма изгибалась петля проезжей дороги. Дорога спускалась вниз, к хорошо различимым уже вдали городским постройкам. А ещё дальше угадывалась в лиловатом мареве гладь теплого моря.

Парень указал пальцем в сторону города, а затем ткнул в мою грудь: «Polis! Polis!» — «Полиция». — Он хочет, чтобы я обратилась в полицию, поняла я и утвердительно кивнула головой — «Yes, yes».

Попробовала подняться на ноги и громко ойкнула — похоже, в стопу впилась заноза. Присев на большой плоский камень, я рассмотрела ногу и ужаснулась — даже сквозь слой серой пыли проступали кровавые ссадины, а стопа вспухла и пульсировала, словно обваренная кипятком.

Короткая фраза парня прозвучала вопросительно, я подняла глаза и увидела его побледневшее лицо с горящими глазами.

— Что? — спросила я и замотала головой, обозначив непонимание. Но тело хорошо поняло этот взгляд, в виски ударила горячая волна: ясно, спаситель молил о плате. Не требовал, а молил, хотя мощь его желания не оставляла никаких сомнений. Он дрожал, зрачки превратились в черные, помутненные страстью омуты.

Я отрицательно мотнула головой, парень приблизился и, взяв меня за руку, развернул к себе локоть. Кровь на длинной ссадине ещё сочилась, проступая алыми бисеринами сквозь корку подсохшей грязи. Я не успела и глазом моргнуть, а парень по-звериному зализывал мою рану. Его ладони оказались очень горячими и в каждом пальце, сжимавшем мое предплечье, пульсировала кровь. Эти ритмичные, убыстряющиеся удары передались мне, наши взгляды встретились и не расставались до того мгновения, пока я не осознала, что принадлежу ему, а охватившее меня блаженство и есть блаженство физического слияния.

Позхже я находила множество объяснений тому, что испытала нечто не похожее на все испытанное раньше по мощи и «букету» наслаждения. Уж слишком много эмоций было разбужено в эти странные дни, слишком обнажены нервы, спутаны и смятены мысли. Нечто первозданное, живописное, всепоглощающее высвободилось из пут «цивилизованного разума», скованного кодексом норм и правил. Торжествовало тело — бурно и ненасытно празднующее свое освобождение.

Под светлеющим лимонно шафрановым небом, среди истомленных жаром камней и трав, на ложе ноздреватого шершавого камня я испытала то, о чем и не подозревала ранее. Мой мальчик — мой неистовый, дикий мальчик так и остался незнакомцем, ни имени, ни лица которого мне не дано вспомнить…