Файл ТМ1 (СИ) - Николай Грошев

— Ты свидетель? — Буркнул мне один. Я кивнул. — Рассказывай.

Я рассказал. Полицейские слушали позёвывая. Потом поинтересовались, смогу ли я кого опознать из нападавших. Я ответил, что точно не скажу — они ведь в моём рассказе в панике убежали едва меня приметили (в то время, попытка самообороны, в 9 из 10 случаев могла привести к хорошему сроку за решёткой). Полицейские переглянулись, друг другу кивнули.

— Как старик очухается, передай: хочет заяву писать, улица Ленина 17. Не захочет — отлично, нам лишний гемор ни к чему. — Я согласно кивнул правоохранителям и они ушли.

Я закурил, присев на подоконнике и беззаботно болтая ногами.

— Здесь нельзя курить. — Произнесла проходившая мимо девушка в белом халате.

— Мне можно, — ответил я ей, дебильно улыбаясь, — я дурак. И справка есть — показать?

По коридору она двинула так быстро, что едва не оставила халат на полу. Видать, улыбка ей понравилась. Докурив, я покинул больницу и отправился по своим делам, на выходе пообещав себе, что в ближайшее время зайду навестить незнакомца. Кто знает, может, у него и родственников нет, так и проваляется в палате совсем один, до самой выписки. Мне это было знакомо — после ранения, когда весь отряд на очередном задании, валяешься в спец госпитале и хоть бы одна знакомая морда появилась на пороге! Да хоть какая-нибудь морда, без чепчика белого. С сумкой полной апельсинов…, мне отчего-то, всегда как попадал в госпиталь, очень хотелось апельсинов. Даже во сне снились. Особенно, если отряд был на задании, и никто навещать не приходил. Так там одиноко всегда было…, а иногда и жутко. Если не один попадаешь в палату и все «лёгкие» вполне себе время проводишь, порой даже весело. А вот если «тяжёлый», хоть вешайся. Больничка маленькая у нас была, для каждого отряда своя. Мы ни когда не видели других кондоров на поле боя, во время учёбы и точно так же не было контакта с ними в других местах. Оттого, наверное, и было так жутко. В основном мы все раздельно лежали, палат было четыре, а раненных с заданий редко приходило больше одного двух. Всего несколько раз на моей памяти, больничку заполняло битком. Тогда Лёня Сапёр со мной пространство делил. Мучился он жутко и однажды ночью просто перестал дышать. А я не спал в тот момент — не мог просто…, жаль парня, хороший был солдат и отличный друг…

Дел у меня в городе было предостаточно. Можно было снова их отложить и потратить ещё недельку на мероприятия подобные моему походу в умирающую зелёную зону города, но я решил, что, скорее всего, большая часть таких походов закончится столь же печально. Много времени прошло, город изменился, да и я уже не был тем сопливым юнцом, который мог найти покой возле озера с лебедями. Тогда, наверное, я не испытал бы ничего кроме тоски, оказавшись возле пруда каким помнил его в своей юности. Время то ушло. Я больше не грустил от расставания с очередной «единственной» любовью, я каждый день вспоминал боевое прошлое и тяжесть автомата в руках. Мир моих ценностей изменился до неузнаваемости. Город тоже. Так что я начал решать свои дела.

Родительский дом был одной из таких проблем. Что с ним делать я решительно не знал. Жить там я не мог — правда, не мог. Что-то изнутри буквально гнало меня оттуда. Продать его? И этого я сделать не мог, не поговорив прежде с Андреем, а связаться с ним — можно, но придётся задействовать экстренный канал, а использовать его таким макаром, значит напрашиваться на серьёзные неприятности с собственным отрядом. Надо было решить проблему раньше, на похоронах, но тогда ни один из нас не задумывался о такой мелочи как дом. Так что проблема повисла прочно. Лучше дела обстояли с моим финансовым багажом. Изрядная сумма на банковских счетах, это конечно, хорошо, но у денег есть одно неприятное свойство — они быстро кончаются. Следовало с ними что-то делать. Прибыльная работа в фирме Коня в прошлом, тырить со счетов фирмы я тоже уже не мог, значит, однажды настанет (пусть через десяток лет, но таки настанет) день, когда мои финансы начнут напевать романсы. Первое что пришло в голову — открытие собственного дела, на вроде фирмы Коня. Опыт в этом деле у меня теперь имелся, можно было попробовать, но возникли кое-какие сомнения, так что идею, я отложил в долгий ящик и решил посоветоваться с бывшим работодателем. Конь к моей проблеме отнёсся с пониманием и всплеском активности. Не знаю, какие связи он задействовал и пользовался ли ими для себя (скорее всего, пользовался, да по любой пользовался), но вскоре более половины своих средств я вложил в акции компании, название которой сейчас даже не могу вспомнить. Витя не обманул — очень скоро компания эта потолстела, и её акции метнулись вверх. Как такое можно было просчитать заранее — без понятия, а Витя на такой вопрос не ответил бы. Впрочем, я и не спрашивал, просто будь на его месте я, то не сказал бы. Вообще, я до сих пор очень благодарен ему, парень всегда помогал мне. Стоило только попросить…, а ведь бродяга даже понятия не имел, насколько денежных знаков я опустил его фирму. Как-то сейчас не по себе. Тогда я не чувствовал угрызений совести, а вот сейчас, спустя столько лет — совесть проснулась. Глупо…, Конь давно на том свете, да и думаю, не сильно бы он обиделся, вскройся мои махинации со счетами «Артеса».

Через неделю после первой встречи со стариком, я отправился навещать его. Наверное, из жалости. Не знаю. Просто я чувствовал, что должен навестить старика, а почему не знаю. Купил ему всякой снеди, преимущественно такой, какой мне самому хотелось во время вынужденной изоляции средь белых стен и воздуха пропитанного запахом различных лекарств. Апельсины тоже не забыл. Баул получился серьёзный. Даже руки немного устали, когда нарисовался в дверях приёмного покоя больницы. Там я столкнулся с проблемой — имени-то я не знал. Пришлось отлавливать человека в белом халате и рассказывать историю своего недавнего визита. К палате меня проводили, предупредив, что больной идёт на поправку, но волноваться ему всё равно нельзя. Потом ещё раз напомнили, что пускают меня к нему, исключительно потому что за время нахождения в больничных пенатах к пациенту так никто и не пришёл. Ради душевного здоровья несчастного, бедный нищий, вечно голодный молодой врач, не только не запретил мне посетить бедолагу, но и…, в общем, пришлось сунуть надоедливому эскулапу купюру не шибко крупную, что бы, наконец, заткнулся и отстал уже от меня.

В палате я немного разволновался: старик лежал неподвижно, с закрытыми глазами, вытянув ноги и сложив руки на груди — ни дать ни взять, трупак. Вокруг него высились капельницы, какие-то изредка пикающие приборы, мебель вот тоже была в палате — тумбочка. И стул. На него я и сел, на самый краешек. Очень там было не уютно в тот момент. Старик, казалось, при смерти, атмосфера удручающая и вот-вот случится что-то нехорошее, а я со своими апельсинами припёрся…, бледный недвижный профиль старика такие мысли только подстёгивал.