Истины на камне - Геннадий Емельянов

— Я из племени, живущего далеко, я с миром. Я научу вас жить без страха и без врагов. Мой народ живет так.

— Нам не надо чужой мудрости, ты будешь драться или покинешь нас осмеянный. Мы не разучились побеждать, и в честь победы мы напьемся влаги из яйца киня. Эта влага веселит, и в ней голоса предков. Я понял, что слова здесь пусты.

— Зовите вашего силача, и я вгоню его в землю по самую макушку!

— О-о! — прокатилось по толпе, и воины подняли копья, оскорбленные. Скала шепнул:

— Произнеси заклинание!

Я произнес заклинание:

Бабушка козлика очень любила,Бабушка козлику трусики сшила,Шибко любила бабка козла…

— Хорошее заклинание, брат мой, оно их напугает. Они не знают такого заклинания.

Не похоже, чтобы они напугались; воины опять потрясли копьями, толпа зароптала, а тощий старик распластал руки, точно Христос, прибитый гвоздями к кресту, и закричал пронзительно. Это была, наверно, песня войны или что-нибудь в этом духе. «Лингвист» не смог перевести текст, Скала, же опять вознамерился пасть на колени.

— Смелее, брат мой и воитель, бог не выдаст — свинья не съест, как говаривали наши славные предки.

— Он произнес заклинание первой ступени!

— И что оно значит?

— Ты погибнешь! Я — тоже.

— Еще не хватало — погибнуть! — Признаюсь, сердце мое слегка дрогнуло, чем черт не шутит — противник есть противник и грех его недооценивать. Но за моей спиной моя Земля. Я силен, здоров, реакция моя без изъянов. Вес мой — двести килограммов. Я могу отступить разве что перед взбешенным слоном, никто другой мне не страшен. У меня есть нож, есть копье, я не потребую помощи от гондолы такова моя твердая воля.

— Я жду! Где ваш воин?

— Он здесь!

Наконец-то я увидел своего противника, он прятался в яме среди старцев и выскочил оттуда, как пробка из бутылки. Это был дюжий малый и, похоже, другой расы: кожа его была светлей, чем у деревенских, голова — котлом и широкое лицо свирепо расписано. На шее богатыря болталось ожерелье из корней какого-то растения, в правой руке он держал шишковатую палицу. Я сразу определил, что этот малый, несмотря на свирепый вид, ребенок передо мной, он слаб и медлителен, вдобавок боится меня.

— Не трогай ожерелье! — шепнул Скала. — Оно ядовито.

Сквозь ярко-зеленую с черным раскраску глядели на меня незлые карие глаза.

— Старик, что будет с вашим удальцом, если он будет повержен?

— Мы прогоним его прочь!

Что ж, приемлемо.

Воин шел на меня сторожко и пыхтел, наливаясь яростью. Так он обучен устрашать. По всем правилам у меня сейчас должны затрястись поджилки, но я смеялся и ласково манил удальца к себе. Жест дразнил его, он отвел правое плечо, и палица со свистом полетела в мою голову, я перехватил ее в воздухе и запустил с озорной силой в сторону деревни, она промчалась над головами изумленной галерки и ударилась о столб, державший маковицу с дозорными и Пророком. Столб качнулся, из маковицы кто-то вывалился, слышно ударившись о листья стены. Наступила мертвая тишина.

— Эй, подайте парню оружие! — приказал я.

Супротивнику моему принесли копье, и оно, перехваченное на лету, ударилось о столб вскользь, отскочило прочь с гулом и воткнулось в песок, покачиваясь. Публика застонала, старики ужали в яму свои лысые головы. Одним прыжком одолел я метры, разделяющие нас, схватил удальца за ноги, согнул дугой, побежал с ношей в сторону ямы, остановился на ее краю, заметив мимоходом, что почтенная элита лежит на дне пластом. Я пробежал по твердым, как доски, спинам и посадил задом славного рыцаря на яйцо киня. Не посадил, а воткнул. Скорлупа лопнула, лицо мое окропило липкой жижей, следом со змеиным шипением ударил в нос такой гнилой дух, что я еле устоял на ногах и, стараясь дышать реже, кинулся назад быстрее лани. «Яйцо-то тухлое!»

Скала на взгорке дрыгался, будто его поставили на красные уголья — он торжествовал, пил полным горлом сладкое вино победы, но пил он его недолго: как только до брата моего докатился дух тухлого яйца, он захлопнул рот со звуком, какой издает камень, упавший в воду, изумленно глянул на меня и с раздирающим сердце воем кинулся в сторону танкетки, отбрасывая ногами струйки песка. На его шее болтался «лингвист». «Расколотит аппарат! — загоревал я. Обязательно ведь расколотит!»

— Эй, попридержись, дорогой!

Скала не слышал меня и скрылся в кустах. Я пересилил себя и досмотрел происходящее до конца.

Корзина шевелилась, будто живая, и упала в яму, оттуда тараканами поползли старики, народ у деревни смело единым махом — зрители рекой втекли в ворота, листья на стенах возделись и упали на перекладины, городище опять закрылось шапкой, готовое стойко встретить бедствие. Старики шевелили острыми лопатками — ползли домой, втыкаясь головами в Отраву, чтобы отдышаться; малое время спустя из яйца вылез облепленный скорлупой силач. Невезучему молодцу суждена была горькая доля изгоя. Он спотыкаясь поплелся куда глаза глядят, наобум позор народа, его бесславье. Я показал страдальцу путь к реке;

— Тебе срочно надобно отмыться, уважаемый!

Силач вдруг остановился и робко оскалился: давай, мол, если хочешь, сразимся еще? Я, сглатывая тошноту, тумаками погнал этого недотепу к воде и приказал танкетке поспешать за нами.

Глава девятая

— Как тебя зовут? — Я искупался и лежал на поляне, подстелив под себя одежду; здешняя трава была тверда и упруга, как проволока.

Силач, с которым я час назад состязался в удали молодецкой, сидел в речке, из воды торчала лишь большая его голова. На толстых щеках героя смешались краски, и лицо потеряло свирепость — парень казался даже каким-то домашним, похожим на повара или на доброго родственника. Скала сидел на корточках у бровки берега и наблюдал с любопытством за соплеменником.

— Как тебя зовут? — повторил Скала. — Хозяин спрашивает.

Увалень молчал, он не смирился с позором и страдал, униженный. Что ж, я ему даже сочувствовал.

Скала покачал головой со снисходительной укоризной:

— Он дурак, Хозяин. Сильный, а дурак. Старики отбирают дураков. А где ты жил, толстый? Я не знаю, где вы живете. И никто не знает, где живет племя дураков.

Брат мой, я заметил сразу, испытывал нечто вроде ревности к богатырю, он ему не приглянулся с первого взгляда.

— Дай ему мыла, Скала.

— Не дам я ему мыла, самим не хватит.

— Хватит.

— Не хватит!

Пока мы пререкались, силач вылез на берег, медленно разгребая коленями тугую струю, ни с того ни с сего схватил Скалу за горло и начал душить, пригибая. Брат мой захрипел, глаза его округлились, и в них был ужас. Я ударил силача кулаком по затылку, поднял его и бросил (это было уже лишним). Обмягшее тело покатилось вдоль берега. Укатилось оно далеко, ударившись о песок с хлюпающим звуком. Меня окатило жаром от мысли, что совершено убийство и что душа мол осквернена до конце дней. «Неужели я способен убить?!» Скала повалился на колени, держась руками за горло. Ему было туго. Я осторожно пошел вдоль среза воды, присел возле бездыханного тела. Силач лежал, раскинув руки, на его губах пузырилась пена, лоб пожелтел. Я пощупал пульс, он пробивался редко и едва различимо. «Вот хорошо! Груз ты великий снял с меня, парень! Очухаешься, ты крепкий. А зачем такой коварный и нечестный, парень?»