Дело о Золотом сердце - Георгий Персиков

Анюта густо покраснела и спряталась за Родина, который в эту самую секунду дал себе торжественное обещание подложить противной бабе змею в багаж. Вслух же он с ледяным спокойствием заметил:

– Боюсь, что индейцы Амазонки недостаточно осведомлены о современных тенденциях в женской моде, и объектом подобного исследования, если бы наша Анечка решила его провести, поневоле стала бы любая женщина, входящая в состав нашей экспедиции. Кроме того, индейцы Амазонки, как я слышал, не отличаются разнообразием своих сексуальных реакций, а в некоторых племенах прическа, подобная вашей, то есть заколотые наверх волосы, является не чем иным, как приглашением к совокуплению с участием, как минимум, трех мужчин…

Родина понесло, но он ничего не мог с этим поделать – сказывалась усталость. Сева зашикал на брата, хотя в глазах его играли смешинки, мол, эк ты, Енюша, уел грымзу. Большакова же стиснула свои слишком большие для женщины кулаки и уже собралась было разразиться ответной гневной тирадой, но Георгию вдруг наскучила эта перепалка, и он, уверенно развернув коляску на сто восемьдесят градусов, покатил ее в сторону кают.

«У нас и так уже две женщины, куда нам третья? – негодовал он. – Чай, не на курорт едем! Там же опасно, в конце концов! А эта Большакова, наверное, крокодилов только на картинках в энциклопедиях видела…»

Поглощенный своими мыслями, Георгий не заметил крепкого матроса-испанца, перетаскивающего на загорелом плече какую-то тяжелую коробку, и ненароком наехал ему коляской на ногу. Тот среагировал чересчур буйно – отшвырнул свою поклажу и начал крыть неуклюжего пассажира на чем свет стоит.

– Прошу прощения, я вас не заметил, – сухо сказал Родин, не настроенный на конфликт. Матрос же, напротив, решил воспользоваться неожиданным перерывом, и пока его товарищи, пыхтя и утирая пот, продолжали грузить тюки и чемоданы, он с видимым удовольствием принялся задирать Георгия на каком-то невероятном диалекте испанского языка.

– Конечно! Куда вам, господам толстосумам, замечать нас, чернь. Мы для вас что мебель или насекомые.

– Извините, – ответил Родин, даже не думая, что выглядит как турист, понимающий на языке Сервантеса несколько слов для общения с носильщиками.

Но матрос не собирался сдаваться без боя, рассчитывая растянуть перебранку до конца погрузки.

– Я вот направлялся с этой коробкой по неотложному делу, пока ты свою bruja[2] на мою ногу не накатил! Кто мне теперь оплатит лечение? Эта инвалидка?

На беду матроса, Родин немного знал испанский и пропустить мимо ушей «бруху» и обидную «инвалидку» никак не мог. Он спокойно откатил коляску в сторону, велел Анюте не отходить от Ирины ни на секунду и, снимая на ходу свой дорожный сюртук, пошел на испанца.

– Прошу вас немедленно извиниться перед девушкой за нанесенные оскорбления, в противном случае я буду вынужден нанести вам некоторые травмы.

– Por que coño![3] Она же овощ, какой смысл ей вообще что-то говорить? Да я могу этой кукле голову обрить вот этим ножом… – в руках матроса сверкнуло лезвие огромной, длиной с локоть навахи, – и она ничегошеньки мне не сделает!

– Она-то, допустим, не сделает… – Родин злобно улыбнулся и, даже не тратя время на финты, сокрушительным ударом ноги в грудь отправил истеричного испанца прямиком за борт. Перегнувшись через фальшборт, он удостоверился, что с его противником все в порядке – тот побултыхался немного в прохладной воде и уже карабкался по веревочному трапу назад, – невозмутимо надел сюртук, поклонился собравшейся вокруг толпе зевак и направился к девушкам. Анюта смотрела на Родина такими восхищенными глазами, что он невольно залюбовался этой искренней, не скрывающей своих чувств милашкой. Но потом бросил взгляд на Ирину и снова нахмурился.

В этот момент на палубу, хохоча, вскарабкался побежденный матрос. Георгий не мог понять, отчего так резко изменилось настроение у его противника (на самом деле оно изменилось потому, что его план сработал: пока они препирались, остальные матросы закончили погрузку и готовили лайнер к отплытию), а потому на всякий случай оставался настороже. Однако испанец и не думал продолжать ссору. Он сверкнул крупными белыми зубами в непритворной улыбке и протянул руку:

– Серхио Карабанья! Уж извините, что меня так занесло. Целый день таскаю этот хлам с места на место, как проклятый, мозги расплавились, вот и не думаю, что несу.

– Георгий Родин. Ваши извинения приняты. А теперь нам все же хотелось бы добраться наконец до наших кают.

– Давайте я вас провожу, Хорхе!

– Спасибо, Серхио, мы сами, – с этими словами Родин, Анюта и Ирина слились с гудящей толпой, ощущая на своих спинах колючий взгляд бузотера Карабаньи.

Я в тюрьме своего тела. Это самая узкая в мире камера, потому что я не могу ходить, сидеть, лежать, я ничего не могу; мое тело ничего не может. Оно может лишь то, что с ним делают другие, а я могу только смотреть на это, потому что даже глаза не могу закрыть, мне закрывают и открывают их другие. Я счастлива, что это делают Георгий и Анюта. Мне двадцать пять – это возраст моей смерти, хотя я умерла немного раньше, потому что считала, что никакой любви не бывает, и закрыла свое сердце для любви и для мира, а вот Георгий показал мне, что любовь есть. А Золотое сердце, которое надела мне на шею его няня, показало, насколько я была счастливой, насколько прекрасным и огромным был мир вокруг меня. Впрочем, мир вокруг меня и сейчас огромен; мой разум может путешествовать, летать, плавать, подниматься под облака и нырять в неизмеримые глубины, пока сама я не могу пошевелить даже ресницами на своем инвалидном кресле. Кресло стоит на носу огромного корабля, который везет нас на родину Золотого сердца. Соленый морской воздух входит в мои ноздри, но я его не чувствую, Сердце шепчет мне про все тайны вселенной. Оно вернет мне жизнь, если моя любовь будет так горяча и сильна, что я верну жизнь ему; Сердце тоже покинуло свою родину, как и я, и оно очень хочет вернуться туда, где его любят и ждут. Оно не виновато. Пока оно было в плену у людей, которые тоже умели любить, которые любили прекрасного белого бога в белоснежных одеждах с сияющим солнцем вокруг головы, в большом каменном доме Сердцу было хорошо, но очень холодно, потому что его любовь – горячая, жаркая, южная, а здесь совсем не такая любовь. Сердце слышало молитвы, но не слышало признаний в любви, не слышало стонов страсти и восторженных криков при рождении ребенка, но оно помнило, копило, собирало. И в тот день, когда оно коснулось моей груди, искра от моей настоящей любви, давно забытой, пробудила его. Все накопленное за долгие столетия выстрелило мне в сердце, и, разумеется, тело не смогло этого выдержать, а разум смог, поэтому я в него и спряталась, но Родин обязательно меня спасет, я снова вернусь к себе домой, в свое тело, и мое сердце раскроется, как губы для поцелуя, как закатные облака для солнца, и вся моя любовь выйдет к моему любимому и к миру, который я люблю, правда, для этого, возможно, всем нам придется умереть. Мы с Сердцем знаем все это и готовы заснуть, и готовы пробудить весь мир своей любовью; мама, мамочка моя родная, я выживу ради тебя, укрепи мой дух, мамочка, мамуля, Пресвятая Богородица, не покинь меня.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

Любое путешествие рано или поздно подходит к концу, так и наши герои, оказались наконец в Белене. Шумный порт Бразилии, раскинувшийся в самом истоке Амазонки, во всей красе встретил их гвалтом немыслимых языков и наречий, сонмом примечательных потомков разных индейских племен, за черепа которых, пожалуй, устроили бы драку ведущие антропологи и этнографы мира. Старинный город манил и маргинальную публику: мало было путешественников, пересекающих эти места, которые не пали бы жертвой карманников, и это в лучшем случае. Но, несмотря на опасности, таящиеся в этой южноамериканской цитадели, старинный портовый город подкупал полнотой жизни, дыханием приключений и вольными ветрами южных морей. Такой человек, как Родин-младший, рано или поздно должен был оказаться здесь.

Цепочка пассажиров лайнера «Людовик Благочестивый» растянулась длинной змеей на трапе: отряд наших друзей возглавлял Родин-старший, за ним следовала мадам Большакова, Анюта везла Ирину на инвалидном кресле и замыкал процессию Георгий, коршуном стерегущий арьергард. Влажные тропики уже сделали свое дело, и, едва ступив на трап, путешественники мгновенно почувствовали на себе липкий пот континента. Всеволод всматривался в толпу встречающих, но тщетно – у трапа их никто не ждал. Вот они уже на берегу, привезли багаж, помахал рукой Карабанья – он с группой моряков устремился в кабак, а путешественники все стояли и стояли. Никто их не встречал, хотя это и было обговорено миллион раз.