Осмос - Ян Кефелек

Теперь он увидел, что на ней очень красивое платье бежевого цвета с большим вырезом. На гладкой коже поблескивал золотой крестик.

Нелли ужинала с большим аппетитом; сидевший напротив нее Марк тихим голосом задавал ей вопросы, на которые она, занятая процессом поглощения еды, не отвечала. Марк то и дело сбивался, путался, умолкал, потому что тысячи вопросов, связанные с этим неожиданным «явлением», теснились у него в голове, и он многие из них не смел задать. Да и сам ее приезд, столь стремительный, столь неожиданный, чем он был на самом деле? Разведкой? Насмешкой? «На чем ты приехала? На машине? На поезде? На автобусе? С испанцем или одна? Это он тебя сюда привез? А в какой гостинице он остановился? А когда вы в последний раз виделись? А когда вы в последний раз трахались?» К счастью, час был уже поздний, последний автобус уже давно ушел, поезда не останавливались в Лумьоле уже на протяжении многих лет, у джипа лопнули шины, в «порту», как громко именовали лумьольцы пристань, царила тишина, спускалась ночь, по пригородам слонялась шпана. Да, конечно, куда она денется?! Она будет вынуждена провести ночь в этом доме, наверху, а быть может… и вместе с ним… «Я боюсь, Марк, мне страшно, обними меня покрепче…» Он вспоминал, как эти слова шептала ему испуганная девочка, у которой на свете не было никого, кроме него… Но теперь все изменилось, голос у нее окреп…

— Итак, ты бросил пить. Совсем не пьешь?

— Пью… воду…

— А что здесь делают все эти бутылки?

Он взглянул на картонные коробки, громоздившиеся на выложенном шестигранной плиткой полу. Он к ним даже не прикасался…

— Так… подарок одного клиента. Бедняга считал, что его положение совсем отчаянное, а я ему немножко помог, вот он и извлек это сокровище из погреба.

Она как-то странно посмотрела на него.

— Мой отец тоже пил воду, пил постоянно. По ночам я слышала, как он жадно пил прямо из графина или бутылки. Он будил меня, чтобы я наполнила бутылку. У меня сложилось впечатление, что он умрет, если перестанет пить. Выбора у него, по сути, как оказалось, не было: либо надуваться водой под завязку, либо подыхать, либо вновь погружаться в море алкоголя. Что он и сделал… И однажды вечером заснул за рулем…

Она никогда раньше ничего не рассказывала о своем отце, водителе-дальнобойщике, как оказалось, пившем по-черному и ставшем законченным алкоголиком. И вот только теперь проговорилась, что этот водила-лихач свалился в кювет вместе с десятью тысячами крохотных цыплят, которых он вез. В другой день эта история наверняка бы заинтересовала Марка, но сегодня ему было начхать на этого паршивого шоферюгу, начхать и наплевать!

— Я не хочу кончить так, как кончил он, — сказала Нелли.

Он рассмеялся, потому что эта идейка показалась ему ужасно забавной.

— Ну, для этого ты уже должна была бы начать здорово закладывать за воротник!

— Это ты так думаешь, а мне кажется, что я и так успею, — сказала она, откладывая вилку в сторону.

Он увидел, как потухли зеленые глаза, а когда она заговорила вновь, он услышал в ее голосе прежние интонации растерянного, перепуганного ребенка. Она боялась всего на свете, дела ее шли слишком плохо, чтобы можно было надеяться, что как-нибудь все наладится. В свои двадцать два года она, по ее представлениям, была старой клячей, озлобившейся сварливой старой каргой. У нее за душой не было ни единого завалящего су. Вот почему она приехала к нему. Она будет жить у него, и не о чем здесь спорить, ведь они когда-то были очень и очень близки, не так ли? Помнишь? Быть может, она даже сможет в недалеком будущем платить ему за проживание… если он вернет ей ее сбережения… те самые деньги, которые он должен был положить в банк на ее имя перед тем, как они отправились в путешествие по каналам. «Ведь это все, что оставил мне мой отец, а ты у меня украл эти деньги… ну, не украл, так взял взаймы…» По словам Нелли, Марк должен был ей заплатить и за потопленную яхту, и за ее личные вещи, оставшиеся в шкафу, и за ее драгоценности. Да, у нее были кое-какие безделушки, не особо ценные, кроме одного кольца, вот то была действительно семейная реликвия, фамильная драгоценность, очень и очень дорогая… а остальное — так, ерунда, но она ими очень дорожила, всю жизнь берегла как зеницу ока, в особенности одну вещицу, тот самый медальончик, который ей надели на шейку при крещении и который он с такой злостью тогда сорвал и швырнул бог знает куда… Надо бы все эти убытки посчитать, вероятно, сумма получится значительная… Но сейчас она так устала… Она не спала уже…

— Так долго, — сказала она сонным голосом, с трудом подавляя зевоту. — Я буду спать наверху, ты — здесь, внизу. Ведь мы с тобой почти супружеская пара. Супруги живут под одной крышей. После долгой разлуки обычно людям надо вновь привыкать друг к другу. Вот мы и будем привыкать. На это потребуется время… Спокойной ночи… До завтра…

Она встала из-за стола и стала неторопливо подниматься по крутой лестнице, ведущей на второй этаж. Ступеньки под ее ножками жалобно заскрипели, и этот скрип напоминал кошачье мяуканье. Даже когда не только она сама, но и ее тень исчезла из виду, Марк все еще сидел, закинув голову и не сводя глаз с верхних ступеней лестницы, той самой лестницы, которую он с трудом извлек из зарослей шалфея и ежевики, где она гнила и где ее точили жучки-короеды. Вообще-то он никогда всерьез не надеялся, что однажды ее ступени заскрипят под шагами Нелли, что она будет ступать по этим ступеням своими такими невозможными, такими соблазнительными голыми ногами…

То, что Марк тогда понял и воспринял из речи моей матери, имело мало общего с тем, что она сказала на самом деле. Он выделил и запомнил отдельные фразы: «Ты был мужчиной моей жизни… я тебя любила». Он заменил в них прошедшее время на настоящее, сочтя, что он может разгадать маневр этой девушки, говорившей с ним так ласково так нежно, ведь именно ее ласковый голос и позволял ему как бы предвидеть то, что случится в недалеком будущем. Ведь неспроста же эта девушка приехала сюда! Приехала жить с ним! И неспроста она говорила с ним голосом, в котором звучало такое глубокое чувство любви, такое сильное влечение, которое невозможно скрыть, от которого невозможно избавиться никаким образом, хоть прибегай к любым заклятиям и заговорам. Он прошептал:

— Она же влюблена…

Произнес он эти слова достаточно тихо, потому что не до конца был все же уверен в том, в чем пытался себя уверить, но достаточно внятно, чтобы эти слова достигли слуха Нелли. Она что-то говорила о деньгах? Вздор! Бред! Она же в них ни черта не смыслит! Она вроде бы заикнулась о том, что он должен ей какую-то сумму? Что он должен возместить ей ущерб? А зачем? Молодую девушку никогда нельзя назвать неимущей. Она не нуждается в том, чтобы покупать в кредит жизнь, изобилующую всяческими удовольствиями, жизнь приятную, комфортную… Ей просто для проформы дают подписать некие бумаги, она ставит свою подпись, а потом… потом эти бумаги уничтожают, вот и все… У красивой девушки всегда найдется, чем заплатить, чтобы купить себе золотое руно, ведь она сама и есть это золотое руно… Истина-то состояла в том, что Нелли вернулась к нему, терзаемая угрызениями совести, гордыней и желанием прибегнуть к хитрым уловкам, но на самом-то деле истина заключалась в том, что она не могла без него обойтись, не могла жить без него. Ну а что же он? Да, у него есть к ней вопросы, и накопилось их немало. Но без паники, она на них наверняка ответит.

Марк, как был в комбинезоне, так и остался в нем, даже грязных башмаков не снял, и в таком виде растянулся на кровати поверх одеяла, полусидя, полулежа, так что ноги у него доставали до полу. Иногда он включал карманный фонарик и освещал потолок: там, наверху, в тепле и покое спала Нелли. Он чувствовал, что перевозбужден от того, что она здесь, рядом. Надо быть поосторожнее с тем, что прямо прет из подсознания. Открытые глаза видят то, что происходит здесь и сейчас, в реальном времени. При закрытых глазах тебя начинают осаждать дурные мысли, и твои глаза начинают видеть все в дурном свете. Мысли лихорадочно мечутся, словно шарят по углам в поисках чего-то забытого, путаются, ничего не находят, потому что какая-то нить оборвана… Не так уж это все и страшно, то, что она несла про потопленную яхту и про якобы пропавшие по его вине вещички, но все же, все же… Что же такое там произошло? Он не помнил, что срывал с нее какой-то медальон, надетый ей на шею, когда ее крестили… А она говорит, что сорвал, да еще с невиданной злобой… Он все время натыкался в своих воспоминаниях на следующую картину: Нелли в полумраке, при свете огоньков рождественской елочки поднимает скрещенные руки, лицо ее скрыто прозрачной промокшей маечкой, грудь обнажена… А дальше? Что было дальше? Он ничего не помнил… Просто провал в памяти… Дальше он видел ту самую маленькую девочку, размахивавшую руками, потом… потом ему показалось, что он уже на том свете… потом он поплыл, и вот он уже в зарослях тростника, его тошнит, нет, просто выворачивает наизнанку. Он дорого заплатил бы за то, чтобы четко и ясно представлять, что произошло на яхте… дорого… Да он бы жизнь отдал за это! Хотя, вероятно, он сам, боясь самого себя, постарался забыть всю эту историю, так сказать, отправил в бездонный колодец подсознания, но она не хотела лежать спокойно на дне и постоянно тревожила его совесть… ведь кто-то же стрелял по переборкам петардами… какой-то псих… этот чокнутый вытащил из ящика особый пистолет для стрельбы такими петардами и принялся палить во все стороны… ведь не сами же они взрывались… То же самое и с топориком… Ну ведь кто-то его всадил в днище яхты? Кто-то настолько тронулся рассудком? Я, что ли, Марк? Но ведь отделал я заново эту плавучую мыльницу не для того, чтобы разнести ее в щепки в эту рождественскую ночь! Даже азооспермия не способна довести человека до такого безумия! Нет, ничего он не помнил, ровным счетом ничего, но не стоило в этом признаваться Нелли, потому что она могла бы, пожалуй, этим воспользоваться и превратила бы еще, чего доброго, свой паршивенький, дерьмовый медальончик в настоящее бриллиантовое ожерелье, якобы поглощенное рекой по его вине.