Слой Ноль - Евгений Прошкин

Сапер покатал по столу белую капсулу и толкнул ее Мухину. Виктор накрыл ее рукой и долго не решался оторвать ладонь от теплого пластика. С того момента, как он очнулся в «девятке», прошло чуть больше суток. За это время он прожил три жизни: не буквально, но по тому опыту, что отложился в памяти, — да, прожил. И это были его собственные, настоящие жизни. И сейчас ему предлагали четвертую — сразу, без передыху. А потом будет пятая, шестая, седьмая — пока он не научится плевать на все эти условности. На все эти жизни, смерти и что там еще бывает?

— Мозги у меня не выкипят? — спросил он.

— Обязательно выкипят, — заверил Константин. — Соберем и засунем обратно. Погоди, не на кухне! Я тебя отведу. Тазик больше не понадобится — тебе вроде уже нечем...

Комната Мухина находилась посередине — квадратов пятнадцать, немаленькая, с кремовыми стенами. Цвет Виктору не понравился, но он решил не придираться. Обстановка была примерно такой, как он и ожидал: полуторная кровать, телевизор, гардероб с пустыми вешалками и кондиционер.

— Бритву и зубную щетку найдешь в ванной, — сказал Константин. — Будут еще пожелания — запишешь, охрана доставит.

— Какие тут пожелания?..

— Ну, не знаю. Один... член нашего коллектива, например, повесил у себя шторы. В пику Сан Санычу.

— Разве бабу попросить...

— Это пожалуйста, через полчаса привезут.

— Надувную? — хмыкнул Мухин.

— Естественно. Все, не буду мешать. Да!.. Снадобья щибановские вон там. — Он показал на тумбу под телевизором. — Но это потом, у тебя уже есть. Расслабляйся.

Виктор прилег на кровать и повертел во рту капсулу. Закрыв глаза, он попытался представить себе слой, в который сейчас попадет. Он мечтал перенестись в какую-нибудь утопию, где женщины играют на арфах, мужчины пьют из золотых кубков, а дети не умеют плакать. Где никто не снимает порнуху, потому что любовь — это не ремесло, а искусство. Где никто не нюхает «снежок», потому что всем и так весело. Где никто не стреляет, потому что негодяй сам в отчаянии посыпает голову пеплом и удаляется в пустыню...

Виктора устроил бы вариант и попроще, без кубков и арф, но ничего, кроме трех лесбиянок, он так и не придумал.

Вскоре безвкусная скорлупка начала растворяться, и на язык попало что-то сладкое. Мухину захотелось выплюнуть.

Он проглотил.

Глава 7

Виктор приподнял горелое одеяло и, убедившись, что муравьев нет, откинул его в сторону. Под сырой ватой оказался темный щебень, не сильно утрамбованный. Ковырнув его лыжной палкой, Мухин увидел почерневшую книжку, тоже сырую, и какие-то облупленные железки. Культурный слой здесь был неглубоко, и поиски определенно имели смысл.

— Сука!..

Мухин копнул еще и наткнулся на синий закругленный бок — не то кастрюлька, не то жестяная коробочка. Встав на колени, он разгреб мелкую бетонную крошку и достал будильник. Стряхивая налипший песок, Виктор повертел находку в руках и чуть не закричал от радости — будильник был механический. Электронный тоже мог бы сгодиться, но это товар на любителя, а механический, да если еще и работает...

Он тронул заводную ручку и, прижав часы к уху, прислушался. Внутри тикало. Не веря такой удаче, Мухин чуть-чуть, на пол-оборота, повернул второе колесико и медленно совместил стрелки. Над кучей обломков разнесся пронзительный звонок. Виктор вскочил и, потрясая будильником, исполнил победный танец. Два-три дня он будет сыт, а если хорошенько поторговаться, то пожалуй, что и четыре.

— Сука!! — крикнули сзади, и Мухин наконец сообразил, что его кто-то зовет. — Ты оглох?!

На тротуаре стоял дюжий мужик — по пояс голый, в блестящих хромовых сапогах и с пустыми пулеметными лентами крест-накрест. Виктор его, кажется, не знал — по крайней мере не помнил. Он привык не различать людей — они узнавали его сами. Когда им было нужно.

— Сука, бегом сюда!

Мухин сунул будильник за пазуху и, спрыгнув с треснутой плиты, поскакал по кочкам.

Мужик в лентах не носил бороды, и это, бесспорно, свидетельствовало о его высоком статусе. Если человек имеет возможность бриться, то у него наверняка есть еда, а может, и еще что-нибудь полезное.

— Курить хочешь?

Виктор часто закивал.

— А я тоже кой-чего хочу, — сказал бритый, доставая из-за спины майонезную банку.

Про майонез все давно забыли, и удобные маленькие банки с крышечкой использовали для хранения окурков, но называли их по-прежнему — майонезными. Кроме того, банки были стеклянные, и любой сразу видел, сколько в них курева и какого оно качества.

Мужик с лентами держал почти полную. Там были бычки и с фильтром и без, но главное — не было папиросных гильз. На этом Виктор уже попался: однажды ему насыпали целый кулек, он думал, что хватит на неделю, но все место в пакете занимали мундштуки от папирос, никчемные бумажные трубочки. Табака он с них не натряс и на затяжку, а гильзы случайно промочил под дождем и, всплакнув, выкинул.

Однако теперь ему предлагали настоящее курево, первый сорт. Мухин сразу приметил длинную изогнутую сигарету — почти не тронутую, ну разве что слегка.

— Сестрица в берлоге? — спросил бритый.

— Давай банку.

— Не бойсь, не обману. На фига мне тебя обманывать, если я могу ноги тебе переломать.

Виктор испуганно поднял голову. Да, такой может.

И не только ноги.

— В смысле, мог бы, — поправился мужик. — Но не ломаю же! Пошли.

— Да куда ходить-то? Жди здесь, — проговорил Мухин, не спуская глаз с длинного окурка. — Слушай, тебе котлы не нужны?

— Зачем они мне?

— А я откуда знаю? — Он все же полез за будильником, но тот провалился к самому животу, и Виктору

пришлось развязать пояс.

Последний месяц он ходил в толстом махровом халате, обрезанном выше колена — чтоб не мешал лазить по развалинам. Из лишнего куска получился хороший шарф, широкий и плотный. Но сегодня было тепло.

— Сука, не томи, а то передумаю, — предупредил бритый. — Я-то без бабы не останусь, а ты будешь курить собственный член.

На «член» Виктор не обиделся, а вот обращение «Сука» его немного задело, но возражать он не посмел.

— Сейчас приведу, — буркнул он, почесав лоб. — Аванс давай.

Мужик высыпал на ладонь несколько бычков — так себе, «на пару дохлых», как в армии говорили. Мухин брал их бережно, по одной штуке, и раскладывал по карманам.

— Сука!

— А?..

Его и самого удивляло, что он отзывается на это слово, но получалось как-то автоматически, минуя сознание. Он снова поскреб лоб — неистово, ногтями.

— Пока ты телишься, у меня все желание уйдет. На тебе еще. Сука, только быстрее!

Мухин собрал окурки и помчался к берлоге. По дороге он драл жестким рукавом лоб и все никак не мог остановиться. И еще его беспокоила «Сука». Она тоже как будто чесалась — ворочалась в мозгу, царапая его своей шкурой.