История странной любви - Лариса Райт

– И с чем пожаловала?

– Хочу повара поблагодарить. Поздно, конечно, но лучше, чем никогда.

– Вот именно, что поздно. Ушел поезд-то.

– Как это? – Вика испугалась. Ей не хотелось, чтобы с этим симпатичным неравнодушным человеком случилось что-то плохое.

Но оказалось, что случилось хорошее.

– Уволился он, – сообщил секьюрити. – Нашел работу получше. Из подмастерьев в мастера ушел. И справедливо! Только таким и надо в мастера.

– Ясно. А как его найти?

– А я почем знаю? У них не принято рассказывать, к каким клиентам уходят.

– Ну, может, дружил с ним кто…

– Да нет, он тут недолго работал.

Они помолчали. Потом охранника осенило:

– Слушай, а ты ведь тогда по адресу какому-то поехала! Там-то, наверное, знают, как он и что.

– Там, может, и знают, – согласилась Вика, – только я и адреса не помню, и места того. Я же не москвичка, а тогда еще и темно было.

Она ушла несолоно хлебавши.

Аркадий Семенович, у которого можно было бы попросить контакты племянника, все еще колесил по Европе. Ничего не оставалось, как только ждать его приезда. Конечно, можно было бы в цирке спросить, в каком городе и в какой гостинице находится сейчас фокусник, и найти возможность связаться, но Вике эта необходимость не казалась такой уж срочной.

Нет – так и нет.

В конце концов, ее персона самого повара ничем не заинтересовала. Он-то прекрасно знал все это время, где ее можно найти, но не искал. Так что ничего страшного нет в том, что ее благодарность, так долго ждавшая, подождет еще немного…

Вика поехала домой.

Теперь не было ни страшно, ни стыдно показаться на глаза матери. Конечно, Вика писала ей. Писала каждый месяц. Писала, что все хорошо. Сама же за год получила две телеграммы. Одну – с днем рождения, другую – с просьбой, если есть возможность, выслать денег. Вика тогда выслала, что могла, снова уйдя в режим жесточайшей экономии.

Сейчас она тоже везла деньги и подарки близнецам: одежду и игрушки. Матери она купила красивый платок и платье.

Оказалось, в платье мать уже не влезет. За год она поправилась на три размера, обрюзгла и вообще мало походила на человека.

Близнецы смотрели на мир (даже на Вику) затравленными волчатами и все больше помалкивали. На вопросы отвечали коротко и вяло, и Вика никак не могла понять, куда подевалась та веселая ребятня, которую она с легким сердцем оставила год назад…

Причина таких перемен открылась тем же вечером, когда с работы вернулся дядя Коля – новый сожитель матери. Мать тут же засуетилась, поставила на стол бедный ужин, вынула из буфета припасенную бутылку. Сама уселась рядом, щедро разлила содержимое по двум стаканам, выпила залпом, положила голову на плечо мужику, томно вздохнула. Он обнял ее обрюзгшую талию грязной лапищей, хохотнул, потом зыркнул в угол, где тихонько возились близнецы, цыкнул злобно:

– А ну, вон пошли, оборвыши!

Смотревшая на это представление с порога комнаты Вика вспыхнула, но, ничего не сказав, поманила брата с сестрой к себе, плотно прикрыла дверь и устроила малышне допрос:

– Пьет?

Те кивнули.

– Бьет?

Они шмыгнули носами.

– А она? – Вика мотнула головой в сторону кухни.

Близнецы заревели в голос.

– Ясно. Тут сидите, вернусь сейчас.

Вика отправилась к соседке. Когда проходила по кухне, ни мать, ни дядя Коля даже не взглянули в ее сторону.

У соседей Вика бросилась с места в карьер:

– Теть Валь, давно это у нее?..

– Ты про хахаля?

– Я про все.

Соседка укоризненно покачала головой:

– А ты что, когда уезжала, не видела, что она с «беленькой» дружит?

– Дружила, да, но не взахлеб ведь…

– А теперь вот так, значит. И ничего не видит вокруг, кроме нее. И кроме него, естественно.

– Понятно! – Вика резко крутанулась на каблуках и бросилась вон.

– Викуля, – засеменила следом соседка, – ты на рожон-то не лезь. Что уж теперь поделаешь, раз сложилось так?

– Сложилось?! – Вика остановилась, негодуя. – Сложилось или она сама так сложила?

– Да какая разница – сама не сама. Теперь-то что делать? Делать-то нечего.

– Как это? – У Вики голос осип от возмущения. – А дети?

– А что дети, – тетя Валя горько вздохнула. – Ну, судьба у них такая. Что они, виноваты, что у такой матери родились?..

– Вот именно! Они ни в чем не виноваты, – горячо проговорила Вика и, убеждая то ли соседку, то ли саму себя, добавила: – И я тоже не виновата ни в чем.

Вернувшись домой, она, не обращая никакого внимания на мать с ее приятелем, которые уже в обнимку храпели прямо на полу, покидала нехитрые пожитки близнецов в свой чемодан и объявила:

– Желающие могут остаться здесь. Остальных прошу следовать за мной.

Малыши наперегонки бросились к дверям.

В Москве все втроем предстали перед билетершей Антониной Васильевной, та только охнула:

– Совсем ты, девка, с ума спятила. Куда мальцов-то притащила?!

– Я только на первое время. Ну, я же не могу их в общежитие к себе взять. Сейчас документы оформлю, в интернат их пристрою.

– Так там надо было, в селе твоем, документы оформлять.

– Ну, конечно. Там бы их и оставили в местном детдоме. Много бы я туда наездилась на выходные? Помогите, баба Тоня. В цирке ведь у народа столько знакомых, поспрашивайте.

Знакомые нашлись и в суде, и в опекунском совете. А у одного из акробатов родная тетка оказалась заведующей интернатом. Через несколько недель близнецы оказались пристроенными.

Вика вздохнула с облегчением и, конечно, и думать забыла о том, чтобы найти-таки адрес или телефон повара. Теперь у нее были другие заботы. Мечтала о дневном, но пришлось перевестись на вечерний. Одна она как-то протянула бы на стипендию, довольствуясь кефиром и булкой, но малышню хотелось баловать и как-то скрашивать их существование в интернате. Вика вернулась в костюмерную цирка, а оттуда уже через несколько месяцев перебралась в секретариат, когда начальству доложили о ее способностях к иностранным языкам.

В выходные она водила малышей в кино, в тот же цирк, в театры и парки. Все до копейки тратила на них, так и существуя на кефире и хлебе. Орешки – малышне, фрукты – туда же, карамельки – тем более, а шоколадки – и подавно! Ванька проглатывал все без остатка и спрашивал с горящими глазами:

– А еще есть?

А Танюшка ела медленно и всегда оставляла кусочек, засовывала его в ладошку протестующей Вике и шептала в ухо, чтобы не услышал брат:

– Тебе.

Вика возвращалась в общежитие – благо оттуда не выгнали, хоть она и перевелась на вечерний – и уже лежа в кровати, тихонько, чтобы не услышали соседки и не пришлось бы делиться той крохой, что у нее была, ела этот маленький кусочек счастья. Тогда эти мгновения доставляли ей какое-то невероятное тайное наслаждение…

Было так отрадно, так неожиданно приятно хотя бы иногда, хотя бы под покровом ночи, хотя бы под собственным одеялом ни с кем ничем не поделиться.

Куда все ушло?

Теперь Вика отчаянно хотела разделить свое пиршество с любой живой душой, но в квартире было пусто. Она сидела над коробкой с пирожными и ждала дочь.

– Ну, когда же ты придешь, Лялечка? – вслух произнесла Вика, и ей в ответ зазвонил телефон.

– Мам! – закричала трубка довольным Лялькиным голосом. – Можно, я у Сережи с Машей сегодня останусь? Они не возражают, даже просят. И потом – они меня все равно завтра на выставку зовут. Так вместе от них и поедем.

– А школа?

– Мам, ну не будь занудой!

– Ладно, не буду.

– Мамуля, ты прелесть! – взвизгнула Лялька и, громко чмокнув трубку, отсоединилась.

Вика медленно сложила все пирожные обратно в коробку, в прихожей вставила ноги в туфли и вышла из дома. Она направлялась к помойке, чтобы вместе с этой злосчастной коробкой выкинуть из головы свои дурацкие – одновременно и горькие, и такие сладкие – воспоминания. Воспоминания, в которых она была доброй, неиспорченной и даже очень счастливой молодой девушкой. Она поставила коробку около мусорного бака и, взглянув на нее с сожалением, сказала:

– А вы почти такие же вкусные, как у Борьки.

8

Матвей Куницын никак не мог заснуть, хотя сегодняшнее его убежище вполне позволяло это сделать. Во-первых, у дома были стены, во-вторых, в стенах этих обнаружился оставленный кем-то вполне добротный матрас и почти целая половина теплого одеяла, которое, если закутаться поверх куртки, грело очень даже хорошо без всякого костра. С костром оно, конечно, было бы лучше, но в помещении Матвей теперь разводить огонь остерегался. Два года назад они с Сашкой набрели на такое же строение (то ли недоснесенное, то ли недостроенное), огонь развели. Не могли не развести – у них тогда было отличное настроение: в котомке лежала селедка, пара банок с тушенкой, батон хлеба, кефир и, конечно, она, родимая! Заработали перед Новым годом на разгрузке в супермаркете, когда везде запара и лишние руки на подработку берут и без медкнижки, и без регистрации. Поработал пару часов – и отвалил. А отвалил не просто так, а с припасами, да еще и с тысчонкой в кармане, так что не только на сегодня хватит, но и надолго вперед, если не шиковать. В общем, посидели они тогда славно. Повспоминали, поплакали. Приняли, конечно, нормально. Всю бутылку уговорили, да и заснули. От сытости и тепла развезло влегкую…