Бойня продолжается - Дэвид Герролд

Миллионы глянцевитых листьев, каждый из которых сам по себе был недостаточно ярок, чтобы блестеть, но приглушенно светился, - миллионы этих листьев все вместе тем не менее искрились и переливались, мигая как звездочки. Они напоминали лунную дорожку на неспокойном море.

А потом, иногда, джунгли внезапно раздвигались, обнажая яркий, неожиданно пугающий проблеск, похожий на кусок темного зеркала, проглянувшего из чащи, чтобы поймать и отразить вспышку заблудившегося в ней света - освещенных луной облаков или лучей прожекторов. Это была всего лишь река или ее приток, приветливо подмигивающие нам, напоминая о своем заботливом присутствии.

Так я стоял, глядя в темноту, когда сзади неслышно подошла Лиз. Она молча облокотилась на перила рядом со мной, и мы стояли, дыша ароматами, которые приносил ветер, Внизу запах, наверное, был приторным. А здесь, в облаках, чувствовался тонкий привкус зелени и цветов. Но были и другие запахи, темные и незнакомые. Среди них выделялось постоянное увядание и гниение джунглей. Запахи земли отнюдь не неприятны, но некоторые из них были кроваво-красными, а однажды едва уловимо пахнуло горпом, но он был очень далеко, и смрад быстро исчез.

Лиз молчала. Она положила свою руку на мою, а спустя некоторое время обняла меня за плечи и привлекла к себе, будто мама - своего маленького уставшего мальчика. Теперь наступил ее черед быть сильной.

- Я прочитала твои записи, - сказала она. Потом, помолчав, спросила: - Что это означает?

Я усмехнулся:

- То же самое спросили Зигель и Лопец. Пока не знаю. Но знаю, что это правда. Чувствуется, что это правда. Мы снова помолчали. Просто позволили себе быть. Мы слушали, дышали, пробовали на вкус запахи воздуха. Я повернул голову, чтобы ощутить сумрак ее духов.

- Ты приятно пахнешь.

- Мне надо принять душ, - заметила она. - Я вся потная. Хочешь потереть мне спинку?

Я состроил ехидную гримасу.

- Даже не знаю, должен ли я соглашаться. Когда я был простым капитанишкой, ты могла приказать мне заняться твоим текущим ремонтом, но теперь я человек штатский и думаю, что подобные обязанности должны стать делом добровольным…

- Ну и не надо. Я позвоню Шону.

- Вы ведете грязную игру, леди.

- Точно. Я грязная. Ну, будешь тереть спинку или нет?

Дискуссию мы продолжили под душем. Пока я мыл ее, мы обсуждали разные мелочи, житейские дела. Показал ли ты кота ветеринару? Что хочешь на обед в воскресенье? Не забыла ли позвонить сестре? Что натворил наш ребенок? И все остальное в таком же духе. Сексуальные игры на время были забыты, как вещь несущественная. Если уж на то пошло, они бы только помешали.

Это была близость, которая превосходила обычную механическую интимность, и мы с Лиз наконец достигли такого состояния. Мы стали так близки, настолько знали тела друг друга, что нам не нужно было говорить об этом всякий раз, когда мы снимали одежду. Не было нужды все время говорить о сексе.

Раньше я бы не поверил, что такое состояние интимности вообще может существовать - когда два человека обнажены и их это не ошеломляет. И они настолько не осознают свой пол, что, какие бы сексуальные отношения между ними ни существовали, их обнаженность не играет никакой роли.

Более того, она не только не доминирует в их отношениях, а напрочь отсутствует. И только теперь, достигнув состояния умиротворенности и спокойствия, я понял ту глубинную связь, которая крылась под этим. Мы действительно стали партнерами.

Пока я ее мыл - старательно, любовно, с уважением, которое может дать только близость, мы разговаривали о работе и даже на какое-то время забыли о всей боли, связанной с ней, о ее тяжести и разочарованиях. Мы спокойно беседовали о загадках, с которыми боролись, словно это были просто интересные головоломки. Мы могли удивляться вызову, который мы бросали.

Страдания были признаны и забыты - теперь мы могли работать.

Я рассказал ей о своих мыслях, пока не сформировавшихся и наполовину непонятных, что и отражали мои записки. Рассказ мог прояснить ситуацию. Лиз слушала молча, лишь время от времени поощряя меня - иногда это касалось рассказа, иногда мест, которые я мыл. После того как я методично прошелся по ней сверху донизу в четвертый раз, она взяла купальный халат и стала мыть меня.

- По-моему, происходит трансформация, - говорил я. - Несколько трансформаций. Много. Но важнее всего, мне кажется, то, что они могут трансформироваться так, что мы воспримем заражение. Я думаю, что то мое замечание в компьютере - лишь небольшой фрагмент целого, но, по-моему, с этого можно начать.

Лиз повернула меня к себе, чтобы вымыть спереди. Для удобства я поднял руки. Она спросила:

- Какого же рода, по-твоему, эта трансформация? - Если бы я знал, то мы бы давно ее обнаружили, а не ждали, не так ли? Она улыбнулась беспомощности ответа. У нас всех вопросов было больше, чем ответов.

- Это похоже на составную картинку-загадку, - продолжал я. - Только большую, из пятидесяти тысяч кусочков, на решение которой уходит вся жизнь.

Мы как бы смотрим на кусочек и видим, что на нем изображена часть неба, а на другом - часть леса, а на третьем - часть червя, но общая картина не складывается. Мы начинаем понимать части, целые куски, но этого все равно недостаточно.

Мы по-прежнему не знаем, как сложить куски вместе. Но нас много, мы так близки и сейчас складываем так много отдельных кусочков вместе, что я думаю - я чувствую - в любой момент может получиться вселенское "ага!". И внезапно все, что мы видим, перестанет казаться набором разрозненных картинок. То ли мы отступим на шаг назад, взглянем то ли сверху, то ли сбоку или просто проснемся однажды утром и увидим перед собой очертания всей веши как большой эскиз, ожидающий, когда на нем заполнятся недостающие части. И тогда мы начнем передвигать куски неба, и леса, и червя на свои места. Пусть даже масса маленьких кусочков, по-прежнему нам неизвестных, останется. Мы перестанем складывать миллионы отдельных частей и начнем заполнять пробелы на одной большой картине. Я думаю, что ключ к разгадке - мандала. Мне кажется, следует думать о мандале, а не о червях - как мы думаем об улье и муравейнике, а не о пчелах и муравьях.

- Я всегда ненавидела составные картинки, - сказала Лиз. Мы вытирали друг друга полотенцами. - На них уходит столько сил. А потом, закончив, что ты видишь перед собой? Просто большую картинку, которая занимает весь обеденный стол. Через пару дней ты смешаешь ее и спрячешь в ящик. Никогда не видела в этом смысла.

- Ну, если мы не станем решать эту головоломку, то это нас смешают и положат в ящик, - мрачно заявил я.

- Ш-ш-ш, дорогой. - Она обняла меня и прижалась лицом к моей груди. - Только не сегодня вечером. Эта ночь - наша.

Мы долго молча стояли обнявшись. Наконец Лиз, потянувшись через мое плечо, посмотрела на часы.

- Нам надо поторопиться. Давай одевайся. В шкафу - новый смокинг. Я заказала его в ателье сегодня днем.

- О… - расстроился я. - А я тебе ничего не подарил.

- Ты подарил мне ребенка. И этого достаточно. Одевайся поскорее, пока мы не отвлеклись. Нельзя заставлять ждать капитана. Как тебе мое платье? Я все-таки остановилась на белом, в конце концов…

Являются ли симбионты партнерами или обычными паразитами, зависит от организма, в который они проникают. В то время как они явно симбиотичны к хторранским существам, в земных растениях и животных они не способны приносить пользу организму-хозяину и ведут себя только как паразиты.

Характер заражения нервными симбионтами/паразитами, в общих чертах напоминающий заражение личинками ядовитой жигалки крупного рогатого скота, лошадей, ослов, овец, коз, лам, страусов, свиней, собак, кошек и людей, предполагает, что жигалки тоже могут быть переносчиками нервных симбионтов.

12. Сад райских наслаждений

Существование жизни на Земле доказывает, что закон Мерфи универсален.

Если может случиться что-нибудь плохое, оно непременно случится.

Идея капитана Харбо пообедать в небольшой теплой компании напомнила мне об Александре Гюставе Эйфеле. В 1889 году этот французский инженер построил на левом берегу Сены башню, возвысившуюся над сердцем Парижа. На самом верхнем этаже он предусмотрел для себя частные апартаменты, весьма удобные для изысканного отдыха. Они состояли из столовой, гостиной и даже спальни.

Месье Эйфель, должно быть, высоко ценил романтические возможности своего… шпиля. Это я пошутил.

Личный салон капитана Харбо производил ошеломляющее впечатление. Золотистый рассеянный свет от невидимых светильников заливал пространство, заполненное сочной зеленью. Дорожка из полированного дерева сначала петляла по небольшому парку, потом грациозными мостиками пересекала череду радужных прудов, покрытых цветками "Виктории Регии", красными и цвета слоновой кости и такими крупными, что я испугался. Даже Лиз ахнула от удивления и восторга: