Шифропанки: свобода и будущее Интернета - Джейкоб Аппельбаум

ЖЕРЕМИ: Нет, нет, нет, нет.

ЭНДИ: Предположим, у нас нет денег.

ДЖУЛИАН: Да, и что все прозрачно, и идет открытый аукцион.

ЭНДИ: Но производители вооружения все равно всех побьют.

ДЖУЛИАН: Нет, не думаю. Напротив, я уверен, что военно-промышленный комплекс будет оттеснен – он лучше умеет продвигать проекты за закрытыми дверьми в системе, где не действуют обычные рыночные законы.

ДЖЕЙКОБ: В этой системе есть фундаментальное неравенство.

ЖЕРЕМИ: С либерально-экономической, антимонополистической точки зрения на предложение позволить крупным игрокам формировать политику я отвечу, что в Сети за последние пятнадцать лет инновации развивались снизу вверх, новые концепции возникали ниоткуда, два парня создавали в гараже технологию, которая потом распространялась повсеместно.

ДЖУЛИАН: И это верно почти для любой корпорации – Apple, Google, YouTube, да кого ни возьми.

ЖЕРЕМИ: Кого ни возьми, именно. Любая инновация в интернете становилась внезапно успешной после нескольких месяцев или лет неизвестности, и никто не может сказать, каким будет следующий прорыв, а темп внедрения новых технологий столь велик, что опережает процесс принятия политических решений. И когда вы создаете закон, влияющий на сегодняшний рынок, на соотношение сил между разными компаниями, играющими на нем, когда вы усиливаете тех, кто и так силен, нельзя исключать, что вы переходите дорогу кому-то новому, более эффективному.

ДЖУЛИАН: Рынок нуждается в регуляции, чтобы быть свободным.

ЖЕРЕМИ: Разумеется, необходимо воевать с монополиями, для чего нужна власть бо́льшая, нежели власть корпораций, тогда можно наказывать их за плохое поведение, – но я хочу сказать, что политика обязана приспосабливаться к обществу, а не наоборот. С этими войнами за копирайт складывается впечатление, что законодатель хочет заставить все общество измениться в соответствии с рамками, заданными Голливудом, и говорит: «То, что вы делаете в области культуры с вашей новой технологией, аморально, и если вы не прекратите, мы примем законы, которые вынудят вас перестать делать то, что вы считаете правильным». Так хорошая политика не функционирует. Хорошая политика смотрит на мир и приспосабливается к нему, чтобы исправлять неправильное и развивать правильное. Я убежден: если позволить сильнейшим игрокам на рынке формировать политику, мир пойдет совсем другим путем.

ЭНДИ: Я всего лишь стараюсь подвести беседу к позитивному определению хорошей политики. Твоя формулировка на этом этапе, мне кажется, сложновата. Я попытаюсь ее чуть-чуть упростить. Был такой Хейнц фон Фёрстер – крестный отец кибернетики, – когда-то он создал свод правил, одно из них гласит: «Всегда поступай так, чтобы вариантов выбора стало больше» [102] . Это относится к политике, технологии, к чему угодно – всегда делай то, что расширяет, а не сужает твои возможности.

ДЖУЛИАН: К шахматной стратегии это правило относится тоже.

ЭНДИ: Кто-то говорил, что усиление конфиденциальности денежных транзакций чревато негативными последствиями, и тут нужно подумать вот о чем: нынешняя финансовая система живет по особой логике; вопрос в том, как не дать этой системе захватить другие сферы. Ведь она обладает способностью – в отличие от сектора коммуникации – воздействовать на варианты выбора в других сферах и жестко эти варианты ограничивать. Если вы наймете киллера или купите оружие и ввяжетесь в войну с другими странами, вы сузите спектр возможностей других людей жить и действовать. Чем больше денег я вложу в коммуникацию, тем больше вариантов получат другие. Чем больше я продам оружия…

ДЖЕЙКОБ: Нет… чем больше у тебя возможностей следить за кем-то, тем бо́льшим контролем ты обладаешь.

ЭНДИ: И это еще один прекрасный довод в пользу ограничения рынка вооружений, включая телекоммуникационные технологии слежения.

ДЖЕЙКОБ: Понятно, ты хочешь ограничить меня в плане продажи таких технологий – и как ты этого добьешься? Как ты ограничишь мои возможности перераспределять доходы, в том числе через коммуникационные сети? США во время кризиса дотировали корпорации, что оскорбляло множество людей по самым разным причинам, и одна из них заключалась в том, что дотации доказали: богатство – это лишь цепочка битов в компьютерной системе. Более эффективные попрошайки сумели заполучить много битов и оказались на высоте. Тут возникает вопрос: чем ценна система, если ты можешь обвести ее вокруг пальца и получить больше всех битов? А остальных, борющихся за право претендовать на помощь, не признают годными даже на то, чтобы манипулировать их битами [103] .

ЭНДИ: То есть ты считаешь, что нам нужна совершенно другая экономическая система? Ведь сегодня ценность не связана с экономической стоимостью.

ДЖЕЙКОБ: Нет, я считаю, что экономическая стоимость объективна.

ЭНДИ: Ты можешь делать плохие вещи и зарабатывать на этом деньги – и делать хорошие вещи, не получая ни цента.

ДЖЕЙКОБ: Нет, я имел в виду, что экономика неотделима от коммуникации. Я не говорю о том, нужна ли нам другая экономическая система. Я не экономист. Я только хочу сказать, что у коммуникационных систем и у свободы коммуникации есть своя ценность, как есть ценность у свободы бартерного обмена – я обладаю правом дать вам что-то взамен вашего труда, и точно так же у меня есть право объяснить вам свою идею, а у вас есть право сказать, что вы о ней думаете. Мы не можем утверждать, что экономическая система существует в вакууме. Коммуникационная система связана с экономикой напрямую, то и другое – часть общества.

Если использовать упрощенное определение и говорить о трех свободах, которые упомянул Джулиан, экономическая свобода очевидным образом оказывается связана со свободой передвижения – вы даже не можете купить билет на самолет, не заплатив за него отслеживаемой валютой, иначе сигнал о вас поступит куда надо. Если прийти в аэропорт и попытаться купить билет на этот же день за наличку, сигнал поступит куда надо.

А это значит, что вас будут дополнительно обыскивать, что вы не сможете лететь без удостоверяющего личность документа, а если вам сильно не повезло и вы заплатили за билет кредитной картой, куда надо пойдет вся информация о вас – от IP-адреса до вашего браузера. По закону о свободе информации я получил сведения о себе у иммиграционной и таможенной полиции, чтобы в будущем сравнить их с более поздними данными. Так вот, в моем досье есть имя Роджера Динглдина, купившего мне билет на самолет в качестве платы за какую-то работу, номер его кредитки, адрес дома, где Роджер находился, когда совершал покупку, название браузера и вся информация о самом билете.

ДЖУЛИАН: И эти данные получило правительство США? Они не просто хранились в процессоре, принадлежащем юридическому лицу?

ДЖЕЙКОБ: Именно. Коммерческая информация была собрана и отослана правительству в компактном виде. Самое безумное здесь то, что мы имеем дело с комбинацией трех свобод, о которых ты говорил. Мое право свободно путешествовать, мое право купить билет на самолет или попросить об этом кого-то, мое право на высказывание – мне нужно было выступить в каком-то месте, ради чего я пошел на компромисс в других сферах. На деле все это отражается на моей способности высказываться, особенно когда позднее я обнаруживаю, что власти собрали и сохранили всю информацию.

Цензура

ДЖУЛИАН: Джейк, ты расскажешь немного о том, как тебя задерживали в аэропортах США и почему это происходило?

ДЖЕЙКОБ: Мне было сказано, что меня задерживают «сами знаете почему».

ДЖУЛИАН: И причину они не назвали?

ЭНДИ: Позвольте, я обобщу? Техническая безопасность и госбезопасность – совершенно разные вещи. Технически ваша система может быть абсолютно надежной – и власти сочтут, что это плохо, потому что, с их точки зрения, безопасность означает, что они могут следить за системой, контролировать ее, взламывать защиту. Дело вовсе не в том, что Джек хотел пробраться в аэропорт, кого-то убить, захватить самолет и т. д. Дело в том, что Джейк может влиять на госбезопасность, путешествуя в другие страны, разговаривая с людьми и распространяя свои идеи. Это самое страшное из того, что может произойти сегодня с властью, – появление человека, идеи которого лучше государственной политики.

ДЖЕЙКОБ: Я очень ценю твои комплименты, но хотел бы отметить, что все куда хуже – власти собирают информацию обо всех и каждом. Это было до того, как я сделал хоть что-то, могущее их заинтересовать; я всего лишь путешествовал, а системы сами благодаря своей конфигурации собирали данные обо мне. Это было до того, как меня задерживали за что-либо, до того, как меня депортировали из Ливана, до того, как американское правительство стало присматриваться к моей персоне.

ЭНДИ: Может, они это предвидели и поняли про тебя все раньше, чем ты сам.

ДЖЕЙКОБ: Конечно, предвидели, и частично потому, что собирали обо мне информацию. Власти всегда отвечали на мои вопросы по-разному. Обычно они дают единственный ответ, и он не меняется: «Потому что у нас есть такое право». На что я говорю: «О’кей, я не оспариваю ваши права – то есть на самом деле оспариваю, но не в данный момент, – я просто хочу знать, почему вы делаете это именно со мной». И они каждый раз говорят мне: «Разве вам не очевидно? Вы работаете над сервисом Tor», – или: «Вы сидите рядом с Джулианом, чего вы хотите?» Меня это изумляет: все люди, которые меня задерживают, – обычно сотрудники погранично-таможенной службы и иммиграционной и таможенной полиции Соединенных Штатов Америки, – сообщают мне, что у них есть право все это со мной проделывать. Кроме того, они несут чушь вроде: «Помните 11 сентября? Вот потому!» – или: «Потому что мы хотим, чтобы вы ответили на некоторые вопросы, и здесь у вас меньше прав, чем у кого бы то ни было, ну или так мы утверждаем».

В таком положении они не разрешают вам звонить адвокату и ходить в уборную, зато дают воду, что-нибудь попить вроде диуретика, чтобы убедить вас, что вы и правда хотите с ними сотрудничать. Они делают это, чтобы надавить на вас, по политическим соображениям. Меня спрашивали, что я думаю о войне в Ираке и о войне в Афганистане. По сути, они на каждом этапе повторяли тактику ФБР во время COINTELPRO (масштабной секретной программы, развернутой между 1956 и 1971 годами). Например, они то и дело настаивали на праве менять мои политические взгляды – и пытались не просто менять их, но и получить особый доступ к тому, что происходит в моей голове. И они конфисковывали мою собственность. Я не имею возможности рассказать обо всем, что со мной происходило, – это темно-серая область, я не уверен, есть ли у меня право говорить о чем-либо. Уверен, что нечто похожее случалось и с другими людьми, но я никогда не слышал, чтобы они делились этим опытом.