Необычное и обыкновенное - Андрей Волковский

помолчала, уставившись в таз с водой, и сказала:

— Приезжий, который вон, у Людки поселился, одинокий, нестарый ещё, а на Людку-то и никакого внимания! А она, сам знаешь, девка справная! Людка ему всё авансы делает, а он — будто слепой. Вот странно это. А остальные — что? Всё как обычно. А вот лет двадцать назад, помнится...

Прежде чем Антонина Петровна погрузилась в воспоминания, участковый ретировался.

Чернов мельком видел высокого тощего горожанина в очках, поселившегося у Людки, и проблемным он не казался. Обычный молодой мужчина лет тридцати пяти.

В голове возникли фразы из американских сериалов: “субъект — белый мужчина, от тридцати до сорока пяти лет”, “интеллект выше среднего”, “профессия позволяет ему ездить по стране”.

Ерунду, конечно, в этих сериалах показывают, но вот же он — гражданин нужного возраста, в очках, в разъезде. То есть в отпуске, конечно, но кто его знает? Да и от Людки нос воротить — это ж каким извращенцем надо быть, а?!

Чернов уже не мог успокоиться: надо срочно проверить этого гражданина.

Участковый почти побежал к Людкиному двору. Хозяйка полола морковь во дворе, и на вопрос: где постоялец? — кивнула на дом. Выглядела она расстроенной и, кажется, даже заплаканной. Чернов решил, что если этот субъект позарился на бельё Людкино, быть ему, этому извращенцу, битым!

Он ворвался в дом без стука, надеясь застать субъекта на чём-нибудь откровенно непростительном.

Извращенец оказался не один.

— Ой! — испуганно сказала незнакомая светловолосая девушка. — А вы кто?

— Кхм, Чернов Евгений Дмитриевич. Участковый, кхм. Присматриваю тут... за всем. А вы кто будете, гражданочка?

— Это моя жена, Юленька, — растерянно сказал субъект, поправляя очки. — Только что приехала.

Девушка кивнула:

— Я мужу зонт привезла — дождь же обещали на выходных. А что случилось?

Чернов посмотрел на встревоженную девушку, перевёл взгляд на озадаченного городского и смущённо пробормотал:

— Ничего. Добро пожаловать, Юлия! Если что — обращайтесь.

И вышел.

— Людок, ты чего невесёлая?

— Женатый он, — процедила Людка, с досадой бросив под ноги кустики лебеды, — любит он её! А я-то и сырничков ему, и бабушкиного варенья, и платье с лямочками! Эх!

Чернов оставил Людку жаловаться на горькую судьбу морковным грядкам, вышел за ограду и уселся на скамейке у забора.

Так, надо признать, что следствие пошло по ложному следу: субъект внешне ничем от обычных людей не отличается, повадками тоже. Иначе давно бы кто-нибудь участковому нажаловался: не пенсионерки, так дети или кто из мнительных мамаш.

Раз со стороны его не опознаешь, надо влезть в его разум. Надо мыслить как преступник!

Чернов зашёл к себе за биноклем, вышел во двор, огляделся и вскарабкался на высокую берёзу, растущую за домом. Лишь бы не увидел никто, а то народ глазастый: что не надо — всё подмечает. Лучше б извращенца высматривали!

Чернов взмок, не сколько от усилий, сколько от волнения, перевёл дух и, умостившись на широкой ветке, приник к биноклю. Тут и там висели простыни, наволочки и полотенца. Всюду виднелись детские вещи. А кое-где и бельё.

Итак, что будет делать бельевой вор? Выберет красивую девушку, до белья которой сможет дотянуться!

Чернов огляделся: ага, вот дом, который на всё лето сдали двум городским красоткам. Те поддались общему порыву и вывесили всё свежевыстиранное во двор.

Участковый ещё раз поглядел в бинокль, чтобы точно установить, где висит нижнее бельё — почти за домом, там, где глухой забор. Дотянуться до кружевных богатств можно, если пролезть в дыру в заборе — одна доска там “гулящая”. Видно, временные хозяйки не в курсе.

Чернов слез с дерева и, воровато озираясь, подошёл к забору. Протиснулся в дыру — и тут же был атакован грозным стражем. На него со звонким лаем налетела собачка меньше форменной зимней шапки размером.

— Тихо ты! — цыкнул Чернов.

Собачка не унималась.

— Эй, Коричка, ты чего? — послышался женский голос со стороны веранды.

Чернов представил, как его поймают тут, возле верёвок с трусами, и ломанулся в дыру.

— Да кошку, наверное, увидела, — ответил другой женский голос.

Застрявший в дыре Чернов как мантру повторял: “Я кошка, я кошка, я кошка!”

Собачка, кажется, поверила, — и вцепилась в лодыжку.

Чернов, отчаянно ругаясь про себя, дёрнулся изо всех сил — и оказался за забором. На форменных штанах зияла прореха, оставленная торчащим в заборе гвоздём, носок попорчен мелкими, злыми зубами. Зато не поймали.

Почти не трясущейся рукой он поправил доску и, пригнувшись, торопливо зашагал домой. И как у извращенца нервов на всё это хватает?

Нет, так дело не пойдёт. Тут он, Чернов, погорячился.

Он зашёл домой, переоделся и решил, что надо действовать прямо.

...Чернов отошёл и полюбовался собственноручно написанным объявлением, приклеенным на дверь деревенского клуба:

“Закопавший кое-что под берёзой! Позвони по номеру... и всё закончится благополучно. Если нет, то всё твоё добро уйдёт куда следует. И тебе не поздоровится! Времени тебе до 10.00 утра!”

Позвонит — посмотрим, как с ним быть. А не позвонит — отправится мешок на экспертизу. И поглядим ещё: затаится извращенец или скоренько соберёт вещички и сбежит обратно в город.

В девятом часу Чернов по привычке любовался окрестностями, сидя на крыльце с чашкой чёрного крепкого чаю.

Калитка вдруг приоткрылась, и во двор заглянула городская дамочка. Кажется, из двенадцатого дома. Дамочка была в неприлично облегающей розовой маечке и чёрно-розовых шортиках. Впрочем, как Чернов успел заметить, она всегда так выглядела. Всегда на бегу, с каким-то умным браслетом и наушниками без проводов.

Чуть задыхаясь, гостья заговорила, продолжая бежать на месте:

— Здрасьте, вы же участковый?

— Да, а вы, гражданочка, кто будете?

— Смирнова Инна, — она пробежала к крыльцу и обратно. — И у меня, гражданин участковый — вас так называют? Я не знаю просто... ну в общем, у меня жалоба! Мало того, что я на вашей деревенской сметане два килограмма набрала, так ещё у вас в деревне завёлся извращенец! И наглый!