Неоконченная повесть - Алексей Николаевич Апухтин

время сопевший на большом кресле, которое для него перетащили из гостиной, ответил нехотя:

– Так-то так, а все-таки скажу, что все эти иностранные сеялки и веялки гроша медного не стоят…

Афанасий Иванович не захотел спорить с влиятельным предводителем и предложил ему посмотреть на выводку лошадей. Пришлось переселиться на другой балкон, выходивший на большой двор, усыпанный песком и щебнем. Марья Петровна смотрела на эти выводки как на необходимое, но тяжкое зло; она говорила, что все лошади, но ее мнению, на одно лицо, и что все кучера притворяются, будто еле могут их сдерживать. Выводка перед балконом была со стороны Дорожинского уступкой для Марьи Петровны: он предпочитал водить гостей к конюшням.

– У вас большой завод, Афанасий Иванович? – спросил Сережа, с детства знавший толк в лошадях.

– Не то чтобы большой, а так, есть кое-какие лошаденки, – отвечал тот с ложным смирением.

– Да, да, рассказывайте! – воскликнул Койров. – Я столько слышал про ваш завод, что, по правде сказать, только для того и приехал к вам, чтобы посмотреть…

Дорожинский мог бы обидеться за эти слова, но они доставили ему такое удовольствие, что он даже не в силах был скрыть его и самодовольно улыбнулся.

Выводка началась со ставки трехлеток, сначала серых и вороных, а потом караковых, гнедых и рыжих. Соблюдалась постепенность относительно роста: самые большие приберегались под конец. Потом перешли к заводчикам и маткам. Афанасий Иванович зорко всматривался в гостей при каждой новой выводке. Если они сейчас же начинали восхищаться, он только мотал головой в знак согласия и скромно прибавлял: «от Вязочура и Стрелки» или: «этот заводчик Шишкинский»; если же гости медлили с похвалами, он не выдерживал характера и восклицал сам: «какая сухость! что за нога!» или: «прошу обратить внимание на подпругу, кость». Если особенно хвалить лошадь было невозможно, Афанасий Иванович напирал на ее породистость или резвость.

– Этот Атласный ведь сын знаменитого Лебедя, и представьте себе, что уже теперь он четвертушки делает без двух.

– Какие четвертушки? Что это значит, Наташа? – спросила шепотом Марья Петровна.

– Ах, ma tante, как же вы этого не понимаете? Это значит, что лошадь делает четверть версты в минуту без двух секунд.

По поводу Атласного Сережа упомянул с похвалой о малининском заводе, бывшем верстах в тридцати от Троицкого.

– Полноте, полноте, князь! – воскликнул с укором Афанасий Иванович, – какой же это завод! При покойном Петре Гавриловиче Малинине у них, бесспорно, были хорошие лошади, а теперь ничего не осталось. Я в прошлом году заезжал туда и видел пресловутого Полкана, которым они так гордятся. Ну да, конечно… он элегантен, видна верховая кровь, но в нем тела мало, да и спины нет. Впрочем, вся эта порода – бесспинная.

Сережа счел долгом заступиться за малининский завод, очень популярный в северных уездах Змеевской губернии. Это привело Афанасия Ивановича в крайнее раздражение, которое обрушилось на конюха, выводившего в эту минуту рослого рыжего жеребца.

– Васька, отчего Луч плохо вычищен? – произнес он спокойным, но строгим голосом, подходя к лошади.

Васька побледнел и выпустил несколько невнятных слов.

– Разве так чистят? Ты даже не выбрал из-под копыта… Позвать мне Семена!..

Смотритель завода, Семен, маленький, толстый и рябой человек в кучерском армяке, немедленно подбежал к Афанасию Ивановичу, который что-то шепнул ему, указывая на Ваську.

Гости догадались, что бедному Ваське грозило немедленное наказание. Догадка эта подтвердилась, когда Дорожинский, возвращаясь к балкону, сказал как бы в виде извинения:

– Что делать! с этим народом иначе поступать нельзя. Затем он с улыбкой начал разъяснять качества рыжего жеребца, уже переданного Васькой в руки другого конюха.

– Этот Луч представляет интересное явление. Отец его, Геркулес, был вороной, а мать, Пава, серая; дед, Удалой, которого вы, Иван Иваныч, может быть, помните – он взял несколько призов в Москве, – был также вороной, и только прадед, знаменитый Кролик, был рыжий…

По окончании выводки Афанасий Иванович предложил гостям пойти взглянуть на табун. Койров с радостью согласился, но Марья Петровна объявила, что хочет доехать засветло домой, и уехала со своими спутниками. Наташа на прощанье заставила Сережу обещать ей, что будущим летом он приедет к Дорожинским на несколько дней и привезет с собой пять-шесть дуэтов.

Когда Угаров рассказал тетке сцену выводки лошадей и эпизод с Васькой, Варвара Петровна пришла в большое негодование.

– Врет он, нагло врет, что с народом нельзя поступать иначе. Я больше тридцати лет занимаюсь хозяйством, да и как занимаюсь! Не из гостиной или кабинета, как иные помещики, а сама лично вхожу в каждую мелочь. И что же? во все тридцать лет мне ни разу не пришлось присудить кого-нибудь к телесному наказанию.

– Вы-то, конечно, не присуждали, – возразил Горич, – а можете ли вы поручиться за то, что ваши приказчики и управляющие никогда не драли мужиков?

– Конечно, не могу поручиться. Скажу более: я даже убеждена, что драли, это у них уже вошло в систему, но повторяю, что сама никогда не видела в этом надобности. Да ведь вот что всего противнее в этом Афоньке, – продолжала она, более и более раздражаясь: – я скорей еще понимаю, что человек вспылит, выйдет из себя и тут же ударит другого человека – благо, может это сделать безнаказанно… но отдавать подобные приказания спокойно и хладнокровно, сохраняя свои величавые манеры, и улыбаясь, и читая родословные таблицы своих поганых жеребцов, – вот что гнусно!

– А не лучше ли так устроить, Варвара Петровна, – продолжал Горич, – чтобы ни хладнокровно, ни в пылу раздражения нельзя было бить других людей безнаказанно?

– Вы говорите про «волю»? Я об этом и читала и много говорила и, по правде сказать, очень бы желала, чтобы это устроилось. Но только поверьте, что мы с вами этого не увидим, и дети ваши не увидят; но ваши внуки – те, может быть, увидят.

Горич начал доказывать своевременность «воли»; возник ожесточенный спор. Марья Петровна, беспокойно озиравшаяся с тех пор, как начался этот опасный разговор, убедила их спорить, по крайней мере, по-французски. Спор продолжался до двух часов ночи, и все остались при своих мнениях.

После ужина Сережа уехал, говоря, что ему нужно быть рано утром в Змееве, чтобы совершить какую-то купчую крепость, а также исполнить и другие поручения княгини. Горич остался еще на одни сутки в Угаровке.

– С каких пор Сережа сделался таким деловым человеком? – спросил Угаров у Горича, когда они улеглись спать.

– Однако ты наивен, Володя! – отвечал Горич. – Неужели ты всему этому поверил? Да если Сережу хорошенько поэкзаменовать насчет купчей крепости, он недалеко уйдет от той барыни, которая сказала, что это такая крепость, из которой купцы стреляют. А на самом деле он завтра в Змееве собирается скорее брать крепость, чем совершать ее. Надо тебе сказать, что,