Провожая солнце - София Слиборская

иногда кивая. А она продолжала изливать мне душу, не обращая внимания ни на снег, ни на усилившийся холодный ветер, и в этом было нечто особенно очаровательное — когда холодная, закрытая в себе, но вечно грустная девочка, теперь рассказывала мне о причине своей грусти, в то время, как с другими людьми даже не здоровалась. Неужели у меня тоже получилось стать для неё особенным?

— Моя пианистка для меня как вторая мама, — говорила девочка, болтая ногами, так что от её полосатых гетр начинало рябить в глазах. — Она единственная из учителей в меня верит, хоть я и не очень люблю её предмет, и намного больше мне нравится дирижировать. Это она уговорила директора поставить меня дирижировать малышам на моём выпускном, вместо сольного выступления, знает, что я боюсь выступать на публику. Она авторитет для меня, я бы хотела, чтобы она была моей мамой… Уверена, она бы не ходила по мужикам, вместо внимания даря мне лишь новые игры для приставки, и уж точно не привела бы никакого Антона в нашу квартиру. Знаешь, раньше я была отличницей — хотела впечатлить мою маму, чтобы она гордилась мной, чтобы называла любимой дочкой, хвалила, всё как у других. Но ей было плевать, а мне стало плевать на учёбу, ведь даже если я приду домой с двойками, об этом никто не узнает… Однажды я уже рассказала об этом одному человеку, но он только посмеялся и сказал, что тоже хочет, чтобы мама разрешала ему гулять хоть всю ночь и дарила игры, с тех пор я никому и не говорила об этом. Ты можешь не понять меня, хоть ты и выглядишь очень искренним, но просто не надо таких комментариев, пожалуйста.

— Нет-нет, — замахал руками я. — Мне кажется я понимаю тебя. Мне тоже хотелось бы, чтобы у нас с мамой были более тёплые и доверительные отношения. Или хотя бы чтобы она не пыталась «изгнать» меня каждый раз, как мы видимся.

Наташа сначала хихикнула, видимо решив, что я шучу, но потом, поняв, что всё, что я только что сказал, я сказал на полном серьёзе, удивлённо уставилась на меня, а в её глазах чётко читался вопрос о том, всё ли у меня нормально.

— Просто моя мама, как бы сказать… — я на секунду замялся, не зная, как лучше преподнести такую информацию, а потом, решив подойти издалека, продолжил:-Они с бабушкой раньше жили в деревне, а там люди были очень суеверными, и они боялись мою маму, потому что с самого детства она видела духов и разговаривала с мёртвыми, поэтому маме с бабушкой пришлось переехать в город, где новое, тянущееся ко всему необычному, поколение, дало ей шанс стать довольно известной гадалкой. Вот только длилось это всё недолго — сначала пришла налоговая, недовольная её незаконными заработками, а потом, когда всё это начали рассматривать подробнее, дело дошло и до психиатров, там и выяснилось, что никакая она не гадалка и не ведьма, а просто девушка, страдающая тяжёлой шизофренией. И там уже начались и больницы, и постоянные срывы, и странное поведение, которое раньше бабушка — очень суеверный человек — оправдывала тем, что моя мама просто «посланница из другого мира, которой не совсем понятны наши законы». А потом на свет появился я, появился, и чуть ли не с самого рождения стал её злейшим врагом. О том, кто мой отец, не знал никто. Некоторые говорили, что это какой-то врач, другие, что у моей мамы была интрижка с иностранным студентом, сама же моя мать говорила, что мой отец — это дьявол, а я — злой дух, которого он послал, чтобы испортить ей жизнь. Бред, да? Она правда верила и верит в этот бред и переубедить её невозможно. Сейчас я живу с бабушкой, которой остаётся лишь молиться, чтобы болезнь мамы не передалась по наследству и мне. Так что я, можно сказать, понимаю тебя, хоть у меня и есть бабуля, но порой мне всё равно ужасно одиноко, да и бабушка, если честно, совсем уже старая и сама не может делать почти ничего.

Я закончил свой монолог и посмотрел на Наташу. В её глазах читался искренний ужас.

— Какой кошмар… — только и проговорила она, а потом, положив букет белых хризантем на такой же белый снег, наклонилась и обняла меня. Обняла крепко, по-дружески, но всё же была капелька нежности в этих объятиях, так что я не выдержал и разрыдался прямо на морозе.

Мы так и сидели на крыше старой, заброшенной железнодорожной станции, обнявшись, пока белые хлопья снега падали, застревая в наших волосах, тая и стекая вместе со слезами по моим щекам. Тогда я впервые услышал её дыхание так близко, так чётко, почувствовал, как под синим замшевым пальто бьётся её сердце, и в тот момент я окончательно осознал, что хочу провести всю жизнь так, с ней в обнимку. Хочу вдыхать запах её волос каждую секунду моей жизни, хочу слышать, как она дышит, чувствовать каждый удар её сердца, хочу спасти её от одиночества и подарить всё то, чего у нас обоих никогда не было, хочу защитить от всего плохого, что с ней случилось и ещё может случиться. Я хочу уехать вместе с ней куда-то далеко-далеко, показать ей то, чего никогда не видел сам, оставив наш старый, уставший район где-то в прошлом. Хочу начать новую жизнь, где будем только мы — я и она. Хочу любить её так сильно, как только способен любить человек, а может и сильнее. Хочу отдать ей своё сердце, свою душу, всего себя, только чтобы она была счастлива. Я любил её сильнее, чем себя, и именно такая любовь — искренняя и самоотверженная — после и разрушила наши отношения.

Вспоминать это всё спустя почти четыре года было больно, словно сдирать корочку с почти зажившей раны, но в то же время эти воспоминания — единственное, что сейчас могло мне помочь, а потому мне оставалось лишь записывать всё это на бумагу, стирая и переписывая по многу раз, так, чтобы перенестись в то время, стать его частью, а потом изменить, сделать всё по-другому. Ведь разве могли отношения, начавшиеся с жалоб на родителей и жизнь, быть чем-то хорошим? Возможно и могли бы, но если я взялся что-то менять, то менять нужно полностью, целиком стерев прошлое и написав новое, с рестораном вместо крыши станции, лепестками роз вместо снежинок, разговорами о погоде вместо рассказов о жизни. Всё как