Четвёртая (СИ) - Нагорная Екатерина

Иной раз Сольге казалось, что Янкель и спит, и ест, не выпуская из рук сокровище. Отрывался он от своего занятия, только чтобы успокоить Доопти, которой страшно не нравилось сидеть взаперти. Выпускать же ее было нельзя: она тут же сбегала и пряталась в самых неподходящих для этого местах — в казармах юнлейнов, у Врат Альез или, что самое скверное, в крыле замка, где царила Байвин. И хуже всего то, что последнее случалось все чаще и чаще. Потому и сидела Доопти за закрытыми дверями, слоняясь по коридорам и завывая диким зверем. Но уж лучше так.

Из Шо-Рэя собеседник тоже был никакой. Выбрав из всех возможных комнат крыла самую маленькую, без окна — скорее кладовку, чем комнату — он уселся в кресло, закутавшись в плащ, несмотря на летнюю жару, развёл огонь в камине да так и сидел целыми днями. Молчал, нахохлившись, как огромная тёмно-синяя птица, и смотрел на огонь. Сольге иногда думала, что Шо-Рэй мог бы, по крайней мере, выслушать её, но ей и самой было как-то неловко находиться рядом с ним. Что-то мешало, что-то стояло между ними двоими, не давая завести разговор даже о чем-то простом и незамысловатом.

Впрочем, почему «что-то»? Тогда, после неудачного разговора с Толфредом, Сольге поделилась своим возмущением с Шо-Рэем. Он внимательно посмотрел на неё и пожал плечами:

— Король прав, госпожа Сольге. Я должен был убить вас.

— Но…

— Что? Неужели ты поверила, что вас так просто отпустят? Почему ты думаешь, сохранился только один экземпляр дневника Бендо Дамута? И куда, как ты полагаешь, пропал, в итоге он сам? Чьиф, госпожа Сольге, никогда не прощает другим своей слабости.

— Но…

— Почему не убил? Зачем? Чтобы сделать приятное Щитам? Или чтобы стать фигуркой в их очередной игре с миром? Исполни я приказ, в живых все равно бы не остался — тучу ты, думаю, помнишь. Взбесившийся тёмный убил личного секретаря короля Октльхейна и был наказан справедливыми Щитами. Король Толфред признателен и в качестве благодарности за возмездие открывает свои ворота Чьфу… И все поверили бы. Что ещё ожидать от тёмного: тьма — она и есть зло… Помни об этом, госпожа Сольге, когда в следующий раз решишь довериться первому встречному.

Разговор был окончен. А новые не возникали уже много дней.

Итак, оставался только Хендрик. Впрочем, с разговорами у него тоже было не очень — с поцелуями выходило куда лучше. И, признаться честно, Сольге была этим очень довольна. Главное, чтобы у замкового целителя не закончились запасы «кошачьей спинки» — никакие ягодки в планы Весеннего цветка, по прежнему, не входили.

***

Но она закончилась. «Кошачья спинка». Замковый целитель разводил руками, вздыхал, но ничего поделать не мог: время нового сбора ещё не пришло, а средство-то ходовое и в нынешних условиях пользуется огромным успехом. Нет, он, конечно, для Сольге припрятал немного…

Это «немного» и впрямь было таким. Раза на четыре хватило бы и все. Был ещё, конечно, лист водорясника, вот только связываться с ним опасно было: а ну как в момент сбора ветер с севера подул или капля пота со лба сборщика в воду рядом с кустом или того хуже, на сам куст, попала, или ещё чего внезапного случилось — всё. От шести напастей, как и прежде, поможет а что с седьмой — как повезёт. Или как надо сработает, или излечит случайную болячку, а то, от чего сберечь должен был, через девять месяцев будет в колыбели агукать да грудь просить.

Нет уж. «Кошачья спинка» — травка недешевая, может в городских лавках за третьим кругом ворот ещё и осталась.

Сольге была редкой гостьей за пределами замка — разве что на бродячих артистов посмотреть сбегала в детстве да позже, с Хендриком, на ярмарки иногда. Но вот где находится лавка травника, запомнила сразу, хоть домишко был и не очень приметный, особенно, рядом с домами, пусть и не самых богатых, но далеко не бедных горожан. В самый свой первый побег Сольге простояла под окнами лавки так долго, что чуть было не пропустила все представление. Не спугни её тогда хозяин, так бы и стояла. Да и потом, нет-нет, а и подойдёт поближе, вдохнёт травяного буйства до головокружения и бежит прочь, пока опять не прогнали. Владели лавкой тогда невысокий сухонький старичок и его жена, такая же маленькая, только кругленькая, щекастенькая, похожая на хомячка. Были они вовсе не злые, решись тогда Сольге зайти, может, и не прогнали бы, может… Да что теперь! Потом появились в её жизни архив, книги, мастер Сатрен, королевские письма и господа посланники. Травы были забыты.

В первое мгновение Сольге показалось, что хозяин все тот же. Но нет, этот был моложе и чуть плотнее, хотя такой же невысокий, сухощавый. Его жена, пышная, необъятная, похожая на черёмуховый куст в цвету, разбирала сухие травы: обрывала листочки и бутоны, мелко растирала в ступке и рассовывала по маленьким мешочкам. Её пухлые, ужасно неуклюжие на вид, пальцы так ловко плясали, что Сольге засмотрелась и едва не забыла, зачем пришла.

В мир её вернул шелестящий голос травника:

— Что угодно госпоже?

— Мне нужна «кошачья спинка». Я заберу все.

Если заказ его и удивил, то вида травник не подал, а вот его жена одобрительно хмыкнула:

— Мудро, госпожа. У самого сладкого в нашей жизни горькие плоды. Бастард одинаково несчастлив и в замке, и в бедняцкой хижине.

Пока Сольге решала оскорбиться ей или принять слова жены травника за сочувствие, хозяин лавки вынес требуемое — целую гору маленьких пузырьков, наполненных бледно-зелёным порошком:

— Здесь должно хватить до середины следующей весны, если будете принимать раз в три дня. И не беспокойтесь, последствий не будет. Мы используем не только листья, но и нераспустившиеся соцветия, так средство становится действеннее, а пить его можно реже.

Надо сказать, что заваренная «кошачья спинка» была редкой гадостью: и на весь свой сладко-горький вкус, и на запах, отдающий мокрой кошкой, отчего эти мелкие кустики и получили своё имя. Так что Сольге отбросила мысли о возможной обиде и горячо поблагодарила травника.

Она уже уходила, когда жена травника опять подала голос.

— Вы ведь из замка, госпожа? Скажите принцессе Байвин, что в городе неладно — пришли чужаки с юга. Никто не знает, откуда они взялись, но ведут себя как хозяева, никого не слушают и не боятся.

Сольге кивнула и уже открыла дверь, чтобы выйти, но травница заговорила снова:

— Скажите ещё принцессе, госпожа: Сестры в этот раз загостились и вряд ли скоро уйдут. Люди волнуются — впереди зима. Сейчас можно собрать урожай, но ворота заперты. Пусть их откроют, иначе нас ждет голод.

«Какие ещё чужаки? — думала Сольге, закрывая дверь лавки. — Откуда здесь взяться южанам? Глупая старуха». Она была раздражена из-за слов жены травника о бастардах. Что это было? Намек на саму Сольге? Или не намёк, а всё-таки оскорбление?

Тут взгляд упёрся в её собственное отражение в корыте с водой. Ох ты ж! Со всеми этими событиями Сольге совершенно забыла о собственных волосах. Не было никаких намёков, не было оскорблений. Травница даже не поняла, что Сольге и есть тот самый несчастливый бастард. Отросли волосы, надо бы обрезать, чтобы никого не вводить в заблуждение… Но как же не хочется! Подождать, пока Сестры уйдут, тогда и обрезать. А пока просто не попадаться на глаза Байвин…

Это было лишь мгновение слабости, но мечты, такие заманчивые, такие невозможные, вырвались на свободу и понеслись табуном необъезженных лошадей. Если бы Толфред только признал её при всех сестрой… Если бы заткнул рты всем ненавистникам, если бы приструнил Байвин… Если бы, если бы, если бы… Как бы хороша была Сольге в красном платье принцессы! Какие бы причёски могла она носить! Ей думалось о глупостях и сущих мелочах, которые, если вдуматься, не такие уж и мелочи, если на пути к ним стоит непреодолимое препятствие. Потому что чьи-то мелочи для кого-то — дверь в другую жизнь.

Грубый удар в плечо привёл Сольге в чувство. Она обернулась и поняла, о чем говорила жена травника: смуглый почти до черноты, южанин задел её — Сольге была почти уверена, что нарочно — не извинился, только зло осклабился и продолжил свой путь, стянув по дороге яблоко у торговки и так же грубо, как и с Сольге, обходясь с другими прохожими. И был он такой не один. По площади сновали такие же смуглые дети, задирая местных мальчишек и воруя любую мелочёвку, попавшуюся на глаза. Женщины в пышных, разрисованных голубыми и зелёными полосами юбках сидели кружком едва ли не по центру площади и то и дело принимались хохотать, в полный голос обсуждая проходящих мимо людей. Что именно они говорили, было не разобрать — уж очень не похож был ни на что их странный язык, но откровенные тычки пальцами по сторонам не оставляли никаких сомнений о предмете разговора.