Светорада Медовая - Симона Вилар

Светорада была прекрасной рассказчицей, и Стема с удовольствием слушал ее. Ее нехитрые новости не очень-то и важны, но ему было приятно просто сидеть с ней рядом, наблюдать, как движутся ее сочные яркие губы, как она чуть склоняет голову набок, или привычным жестом наматывает на палец непослушный золотой локон у виска, выбившийся из-под повойника. Ее дивные золотые кудри оставались такими же непокорными, и даже строгий убор замужней женщины, покрывавший головку Светорады от бровей до низко уложенного сзади на шее узла волос, не придавал ей степенности. Она больше походила на юную девочку, решившую поиграть в солидную хозяйственную молодку. Однако даже сквозь ее легкую непринужденную манеру держаться проступало нечто, что вызывало в Стеме опасения. Как не заметить в его Светке этой горделивой повадки, умения смотреть на людей покровительственно, двигаться с особой грацией? Да и речь ее, слаженная и гладкая, без привычных для поселянок прибауток, указывала на хорошее воспитание. Такую могли взрастить, по меньшей мере, в тереме.

Стема понимал, что получил от жизни самый ценный дар, любовь самой красивой и знатной девушки на Руси, а это и огромная радость, и немалая ответственность. Он очень хотел уберечь ее, чтобы никто не узнал, кем на самом деле была его жена. К тому же настоящее золото утаить непросто, а Светораду недаром раньше называли Золотой. Теперь же с легкой руки мерянина Кимы все Медовой кличут. И пусть. Стема только спросил, не больно ли много себе позволяет Кима? Парень-то зачастил в Ростов, всем похваляется, каких непростых гостей он привез во град. На что Светорада ответила, что Кима хвастун по натуре, к этому тут привыкли, но все равно любят сына воеводы Нечая. Кима ведь незлобив и прост. Слишком прост, бурчал Стема, вспоминая, о чем болтают в детинце: мол, еще недавно Кима к дочери Аудуна Асгерд все примерялся, а теперь несется в усадьбу Аудуна, словно ему там медом намазали. Хотя… Стема и раньше понимал, что вокруг его княжны всегда будут виться мужчины, всегда она будет привлекать взоры. Даже если будет возиться над котлами и носить воду на коромысле. И он негромко вздыхал. Ему так хотелось сделать ее госпожой! Чтобы не она трудилась, а ее обслуживали, чтобы не милостью хозяев пользовалась, а сама хозяйкой стала.

Когда Стема сказал об том Светораде, она благодарно прильнула к нему. Она верила в своего Стрелка! А то, что ей приходится работать, не страшно. Она всем довольна. И в Большом Коне ее все почитают; сам Аудун любит послушать ее рассказы о дальних краях, причем сажает за верхний стол, уделяет вежливое внимание.

– Все хорошо, Стемушка, – шептала княжна, легким поцелуем касаясь губ милого. – Я всем довольна, мне все интересно, а главное – ты со мной.

Какое счастье, когда она говорит такое! От ее слов у Стемы становилось легко на душе.

– Ладно, пока поживем тут. Может, сама Доля[63] привела нас в Ростов. А там, глядишь, я смогу дослужиться до сотенного, из кожи лезть буду, только бы подняться и дать своей княжне положение и почет, каких она достойна. Однажды возьму и поселю тебя в тереме не хуже, чем расписные хоромы Усмара.

У тиуна Усмара и впрямь был самый красивый терем в Ростове: весь в резьбе, богато украшенный, с затейливым крылечком и обширными службами. На широкую ногу жил приказчик, люди ему кланялись, но все одно молва шла, что Усмар нажил свое богатство нечестно, обманывая и обворовывая приезжавших с данью мерян, или обсчитывал ватажников-охотников, привозивших из лесов пушнину. Светораде самой довелось наблюдать, как тот подсчет ведет, и она еле удержалась, чтобы не вмешаться.

– Надо бы Путяте об том прознать, – замечал Стема. – Путята гонорист, но не глуп. Однако же он таким скорым счетом, как Усмар, не владеет, а дел у него в Ростове и без того хватает. Вот если бы ты помогла, краса моя. Ты ведь еще в Смоленске обучалась у своей матери вести хозяйство и держать все под учетом.

Светорада молчала. Ну не говорить же ему, что люди болтают о Путяте: дескать, ростовский посадник женщин ни во что ставит, что почти свел со свету свою жену грозным нравом и грубостью. Потом вроде каялся, но жениться вторично не пожелал, презирая женский род, и только с дочерью суровый посадник был нежен.

Под вечер, когда в Большом Коне стали собираться домочадцы, Стрелку пришлось рассказывать, как ему служится под рукой Нечая, как он строптивого Власа приручал, как на медведя ходили. Свежие новости тут были в цене, потому Аудун и заверил Стрелка:

– Ты, ясень стали, всегда будешь дорогим гостем в моем доме. Так что заходи, как только время выпадет.

Но времени выпадало мало. И Стеме, несмотря на приветливость хозяев в Большом Коне, не столько хотелось их тешить разговорами, сколько побыть наедине со Светорадой. Они еле дождались, когда погасили огонь, и было позволено отправиться в боковушу. И только за опущенным пологом Стемка смог показать жене, как соскучился, как его тянет к ней, как не можется без нее… Когда утомленная Светорада засыпала на плече мужа, все ее тело до самых кончиков пальцев было наполнено медвяной расслабляющей негой. А проснулась… Только-только петухи горланить начали, а Стемы уже не было. Ушел на службу тихонечко, Даже будить не стал, сберег сладкий сон жены. А вот и зря! Светорада ворчала что-то себе под нос, укладывая волосы узлом и покрывая голову повойником. Строгая Гуннхильд настояла, чтобы новая жиличка вела себя прилично. Ведь не в мерянском поселении живет, надо обычай степенных жен соблюдать, а не светиться копной распущенных волос, как незамужняя, да соблазнять чужих мужчин.

Вообще-то, Гуннхильд наделила новую постоялицу неким приданым: дала пару холщовых рубах, шерстяной жупан[64] толстой вязки, кожаные полусапожки, кусок добротного светлого полотна, гребни, тесьму, а еще небольшой рог, окованный узорчатой медной полосой. Светорада благодарила, но только в глубине души мелькнуло что-то насмешливо-печальное: раньше она в парче да соболях расхаживала, ела на злате-серебре, а ныне за простой куб с окантовкой благодарить обязана. Но она тут же отогнала от себя эти мысли. Леший с ним, с этим некогда привычным, а теперь утерянным богатством. Главное, что она любима и свободна, что ей интересно жить.

Между тем дни стали удлиняться, хотя по-прежнему было холодно и даже как-то не верилось, что уже наступила весна. Озеро Неро все еще дремало под толстым слоем льда, снег плотно покрывал землю, а ветви деревьев были черны и голы, без малейшего намека на почки. Светорада то и дело напоминала себе, что отныне она живет куда полуночнее,[65] чем жила ранее, и весна тут начинается гораздо позже. И хотя волхвы объявили время Масленицы, а ростовчанки словенского племени уже пекли тонкие круглые блины, мерянские жители только пожимали плечами, глядя на это суетное веселье, и говорили, что, пока медведь не встал из берлоги, а заяц не спешит сменить свою белую шубку, нечего и мечтать о том, что ветры принесут ясное солнечное тепло. Но в гости по традиции все же зазывали. Поэтому Светорада, пользуясь тем, что нового человека здесь всем было интересно послушать, а она уже стала известна как неплохая рассказчица, довольно часто принимала приглашения разных родов, а то и просто любила пройтись по Ростову, поглядеть, как тут люд живет.