Там темно - Мария Николаевна Лебедева

– Кирочка! – заходится кто-то, кто это, это женщина, это родственница, с кем она говорит, а, понятно, что же ей надо, может быть, можно пройти. – Кира, какое платье! Сказала как раз твоей матери, что вот, вот как надо, что и празднично, и не пошло. Хотя вот ты-то как раз можешь одеться как хочешь!

Ей вторит ещё одна, и, может быть, третья, пока все ровесницы Киры кучкуются в стороне.

Кира рассеянно кивает в ответ, глаза блестят чуть сильнее обычного, испарина глиттером праздничным переливается что на лбу, что над верхней губой – можно подумать, особенность макияжа.

– С твоей фигурой – хоть без ничего ходить!

Спасибо, ну что вы, это звучит, конечно, ни капли не странно. Возьму на заметку ваш дельный совет, где моя записная книжка.

– Не то что тут некоторые вырядились, знаешь, аж неприятно смотреть. Всё отовсюду торчит. Напоказ! Должна быть тайна.

Расскажите Кире про тайны, она же тут вся как забитый доверху тайник. Между рёбрами дёрнулось и зашлось, захотелось приоткрыть рот.

– Так не смотрите, – вдруг говорит Кира не своим каким-то тоном, резким, глубоким, как в микрофон говорит.

Сквозь плотную ткань это совсем и не видно, но платье сейчас разойдётся по швам – сразу станет понятно: под тканью лишь темень. Темнота подтекала из глаз, притворяясь расплывшейся тушью, красила изнутри итальянские туфли.

Кира заметила: друг жениха зажал в кулаке подвязку и шарит глазами в толпе.

Ты же помнишь, куда бежать?

Резко кончился воздух – ударили прямо под дых, зацепили крючком, выволокли на берег. Здесь иные порядки, здесь надо дышать, а этого ты не умеешь. Ох, с твоим-то хвостом по земле не пройтись, твои жалкие жабры тут вовсе не к месту.

Платье узко в районе рёбер, и Кира, неловко вывернув руки, дёргает-дёргает змейку. Легче не стало. Рука хочет стянуть и шёлк, и чесучее тонкое кружево, но испуганно опадает: если уж суждено найти её тело, пусть уж будет хотя бы одетым. Кире назло тело точно найдёт вездесущий друг жениха. Спросит:

– А что ещё любишь?

Сядет рядом дождаться ответа.

Отстранённая дикая мысль: интересно, а труп в туалете – это тоже такая примета на долгую жизнь молодым?

Это думает кто-то другой, кто-то чужой рассуждает за Киру, сама она не умеет, помнит только, как надо бояться.

Вот так. Да, вот так.

И трястись. Как от холода. Это же холод?

Трепыхается сердце. Кожа влажно блестит. Здесь хорошее освещение, слишком хорошее. Белый свет – наотмашь по глазам. Чешуинками рассыпались бледные веснушки. Кирино лицо отражается со всех сторон – фас, левый профиль и правый. Волосы, волнами уложенные, у лица повисли неопрятными сосульками. Капля скатилась с прямого тонкого носа, упала в ямку над верхней губой. Змейка от платья вдруг обернулась почти настоящей змеёй, миновала лопатки, где кожи коснулась, там стали мурашки, скользкая шкурка.

В фильмах в такие моменты герой почему-то всегда упирается ладонями в раковину по обеим её сторонам. Кира и рада бы упереться, но кто-то набрызгал здесь кругом воды. Нечем вытереть? Где полотенца?

Брезгливость как базовая из настроек не позволяет сползти по стене.

Кира всё повторяла себе: ну, умойся прохладной водой, дыши, как читала, как надо дышать, – и неловко топталась на месте, пока шум, запахи и цвета – с собой притащила из зала – не настигают разом, успевай добежать. Светлый кафель кажется чистым, даже если рассматривать ближе. Хороший, моющим средством благоухающий кафель.

А, нет. Боже мой.

Волосок.

Если несколько стен миновать, прорваться сквозь шум и людей, можно как раз разобрать мамин низкий, возражений не терпящий голос.

– Ой, слушай, они все сейчас хилые. Неврозы у них. Вон моя Кирка – здоровая, красивая девка! Видела, вымахала какая? И никаких проблем с ней. Воспитывать надо нормально, – говорит она, перекрывая музыку, и по лицу пробегают неоновые пятна.

Здоровая красивая девка Кирка остервенело полощет рот.

Ответ 6

Я не испытываю никакой особенной неудовлетворённости

больше месяца назад

В школу, значит, пришли активисты порешать проблемы подростков.

Как то: половая распущенность, непонимание ценности брака, подверженность пропаганде, от которой начнут сразу гнить. В этом возрасте – так говорили – молодёжь интересуют исключительно разные сексы; временами – под веществами, будто мало своих же гормонов. Страшный возраст, опаснейший возраст, из него вернутся не все. Кто не вернётся, тот скажет: в этом возрасте молодёжь… и так далее, как там по тексту…

Будут сейчас говорить об абортах, принесли пластмассовых кукол.

Вроде как были должны зайти к ребятам немного помладше, непонятно, как оказались в Ясином классе, – может, учительница попросила, с неё станется, может, кто из родителей проявил инициативу – это не столь уж и важно. Как бы то ни было, активисты пришли, а на белой и чистой доске висел их плакат «Подумай!» и фоточка малыша.

Что ж, подумать всегда хорошо.

Яся подумала, скоро ли перемена.

Взгляд скользил, не желая совсем задержаться на ком-то конкретном, просто плавал по кабинету, не отмечая попутно никаких необычных событий.

Волонтёры – уставшие взрослые – больше всего походили на сильно помятых подростков, не спавших много ночей. Отчего-то их было жалко.

Куклы были ничего. Самая крошка едва ли с фасолинку величиной, малюсенький спящий младенец, ручку тянет в чертой обозначенный рот.

Говорят: эти куклы, считай, ежедневно жизни спасают во всех уголках страны. Это вот эмбрионы. Они очень умные, и любящие, и всё такое, посмотрите на их крохотные ручки.

Яся внимательно посмотрела на крохотные ручки.

Да, действительно. Очень малы.

После кукол им показали научный пугающий фильм. Тут тоже прошло без обмана. Эмбрион в самом деле казался потолковее семилетки, мило всем объяснил, чем конкретно настолько хорош. Фоном играла грустная музыка, чуть слышно стучал метроном. Характер персонажа развивался, зрел конфликт с женщиной, у которой он был внутри, мелодия становилась тревожнее.

Эмбрион читал стихи.

Кто-то отказался смотреть, кто-то начал с другими спорить. Фильм вызвал дичайший хохот на опальном ряду задних парт, и учительница сказала, что нынешнее поколение сплошь пустые никчёмные люди и что будь они жертвой аборта, то вели бы себя по-другому.

Прежде Яся встряла бы в спор, спорить она обожала, но сегодня не до того.

Было тут нечто другое.

Да, было.

Сразу и не расслышишь: вокруг все галдят, и растерянные активисты пытаются побыстрей вспомнить, как же там по инструкции надо, а на экране сгущаются краски, с