Преступник и толпа (сборник) - Габриэль Тард

Стоит отметить и другую сходную черту: сельский грабитель был бы невозможен без многочисленных прямых и косвенных соучастников, действующих или только молчаливых, которые расчищают ему путь. В Сицилии это соучастие в какой бы то ни было степени называется manutengolismo (буквально – держание руки того-то), начиная с лжесвидетеля, который из страха молчит о преступлении, совершившемся на его глазах, до утайщика, который действует из корысти. А какую роль играет этот двойной manutengolismo в наших больших городах, терроризованных горстью мятежников!

Но в обыкновенное время полиция мешает городскому грабительству выступить с победоносным видом на сцену истории. Она противодействует его организации, его завоевательной централизации и рассеивает его, если не уничтожает. Таким образом, цивилизация заменяет крупный преступный промысел мелким, как бы в противоположность тем видоизменениям, которым подвергается частная промышленность. При невозможности объединиться в большом числе для совершения деяний, несущих с собой славу, озлобленным и выброшенным за борт общественных классов негодяям не остается ничего другого, как втихомолку подготовлять какое-нибудь обычное преступление в сообществе с двумя-тремя товарищами или учениками, или устроить какое-нибудь грязное шантажное агентство, игорный дом, какую-нибудь махинацию для эксплуатирования публики. И в том, и в другом случае они часто избегают преследований при помощи вариаций своей изобретательности; это не значит, чтобы они лично были особенно изобретательны, но, находясь в хороших условиях для того, чтобы быть в курсе мошеннических и хитроумных нововведений, они спешат ими воспользоваться. Далее, до сих пор вопрос шел о сельском грабительстве высшего сорта, о таком, которое не останавливается перед всяким убийством, поджогом и грабежом. Но есть еще сельское грабительство мелкого калибра, куда относятся не менее традиционные привычки к мародерству, мелкие кражи кур, хлеба, вина, дров, обычные мошенничества арендаторов, виноделов, подмешивающих вино по обычаю с полным спокойствием совести, и т. д. Этой относительно простительной преступности, низшему виду сельских преступлений, в больших городах соответствует действительно роскошное процветание плутовства, мошенничества, злоупотребления доверием в бесконечно более своеобразных и изменчивых формах. Именно это процветание мелких преступлений, а не серьезность каждого отдельного крупного преступления, составляет особенность крупных центров перед лицом правосудия. Довольно часто эта низшая городская преступность маскируется нищенством. Так было в старом Париже, где мнимые нищие и мнимые расслабленные, настоящие разбойничьи шайки, собирались у себя в своем «волшебном дворце». В Пекине эта опасная организация еще продолжается.

Maurice Jametel (Pékin, 1888) сообщает нам, что нищие образуют там страшную корпорацию; у них есть избранный ими предводитель, общее собрание, они облагают пошлиной лавки, как каморристы в Неаполе.

Бесполезно входить в подробности парижской преступности нашего времени, труды Maxime du Camp, Haussonville, Macé достаточно осведомляют нас по этому поводу. Поговорим, например, о Барселоне, которая, не будучи столицей, может дать лучшее представление о среднем большом городе.

В Испании, как и везде, цивилизация как будто заменила насилие обманом; на самом деле она просто с большей изобретательностью создает новые формы мошенничества, чем направляет насилие по пути прогресса. В малозаселенных диких провинциях господствует еще vendetta и преобладают преступления против личности, но там, где население густо и куда проникли железные дороги, убийства, по словам Gil Maestre, встречаются реже, а посягательства на чужую собственность чаще, но в менее грубых формах. В Барселоне по преимуществу процветают подлоги, обман и мошенничество. Это не значит, что убийства там неизвестны; там сильный страх наводит abracador, этот убийца, который, как пантера, бросается на свою жертву и душит ее. Он – герой своего круга; его будут воспевать слепцы, если он, на его несчастье, попадется. Minador’u почти так же страшны. Их специальность – входить в дома по подземным галереям; они действуют методически, стратегически, наняв сначала погреб или магазин рядом с домом, куда они хотят проникнуть, и скрыв за кусты или за наполненные землей бочки вход в их подкоп. Элегантные – в течение дня, вечером – одетые землекопами, они должны собираться в числе по крайней мере четырех для устройства своих трудных туннелей под управлением одного из них, выполняющего обязанности инженера. У барселонских преступников есть, впрочем, свои места для сборищ и свои тайные собрания. Их девиз: «Хлеба и быков». Они часто меняют свой вид: кто вчера еще был одет крестьянином, сегодня является в виде jeune premier, а завтра наденет блузу и фуражку рабочего. Задача хорошего полицейского сыщика состоит в том, чтобы узнать его, несмотря на переодевание. Tapista (в Париже – ворующий со взломом) специализируется в обкрадывании незанятых квартир; его существенными чертами являются порочность, глубокое презрение к буржуа и уважение только к своим. Опасность привлекает его к себе как наслаждение. Espadista не знает ни задвижек, ни замков, которые бы его удерживали. Он часто начинает с того, что атакует сердце квартирной служанки, и она, сама того не зная, делается его сообщницей.

Прибавим, что santeros (домашние воры) очень многочисленны в Барселоне, и при этом никогда нельзя найти лучшей домашней прислуги, чем они. Можно ли перечислить бесконечные виды мошенников: мошенник-банкир, мошенник-предприниматель, уполномоченный от общества, им же самим основанного, и т. д.? Разновидности эти неисчислимы. Полезным специалистом является «гитарист», который при помощи затейливого инструмента, похожего на гитару, надувает других мошенников. В Барселоне, как и во всех городах, процветает фабрикация фальшивых банковых билетов, – культурное возрождение подделки монеты. Gil Maestre отмечает частую эмиграцию и постоянное обновление контингента мошенников. Иногда, исчерпав свои выдумки, они идут в другие места, где по тайным знакам узнают своих собратьев и благодаря этим сношениям «обмениваются сведениями и совершенствуют свои приемы». Этот автор утверждает, что есть школы для обучения vol à la tire. Есть вид воровства чисто испанского характера, который можно было бы назвать vol au baiser. Две женщины, одна молодая и красивая, другая пожилая, похожая на дуэнью, делают вид, что рассматривают выставку в окне магазина, рядом с каким-нибудь господином, имеющим вид богатого и простодушного человека. Хорошенькая оборачивается и бросается на шею соседа: «Как, это ты? – говорит она. – Какое счастье, что я тебя встретила!», и она продолжает некоторое время свои любовные излияния, но внезапно они обрываются: «Ах, простите! Я ошиблась!». И обе женщины скрываются, причем их поспешность, по-видимому, объясняется желанием скрыть смущение. Но по их исчезновении герой слишком нежных ласк обнаруживает у себя отсутствие портмоне. У детей в обычае vol des terrasses с довольно заметной своеобразной окраской. Эти юные воры похищают по ночам белье и одежду, оставленные на террасах домов. Они составляют отряд вольных стрелков преступления, подчиненных своему предводителю. Они рассыпаются, чтобы привести в исполнение план кампании, и сходятся вновь делить добычу. Хищные, как воробьи, они отличаются необыкновенной ловкостью в обирании людей; сделав все, что нужно, они смеются, играют в карты, потом валятся где-нибудь вместе в одну кучу, «образуя гнездо самого грязного разврата», и засыпают непробудным сном. Они начинают с обкрадывания террас и голубятней и скоро переходят к обкрадыванию квартир. Они дерутся на ножах, как взрослые, которым они подражают. Их единственное занятие – воровство, как и следует ожидать. Ребенок родится паразитом; если родители его покинули, и он не живет на их счет, то он должен жить на счет общества. И если его родители пренебрегли тем, чтобы выучить его какому-нибудь ремеслу, то он сам выучится тому, которое одно только ему и предоставляется, и которое кажется ему таким пленительным и забавным, ремеслу, в котором нет ничего механического, профессии по преимуществу, на его взгляд, либеральной – профессии преступника. Но доказательством того, что этот новичок преступления не рождается испорченным, служит его в общем честное и доброе отношение к товарищам.

Несколько цифр могут помочь проверить эти соображения. По отдельным таблицам, наполненным многочисленными справками, приложенными Марро к его труду «J caratteri dei delinquenti», я подсчитал число преступников 18 лет и моложе, которые, часто с самого раннего возраста, отмечены как покинувшие свою семью; это дает основание предполагать, на мой взгляд, что их семья обращала на них раньше слишком мало внимания. Я насчитал таких 160 душ на 472 человека мужского пола, не считая 47, которые с 18 лет и раньше остались круглыми сиротами. А на 97 честных лиц того же пола нашел только одного несироту, бросившего так рано свою семью. На этих 97 человек нормальных приходилось 14 сирот указанного выше возраста, что является пропорцией, превышающей – несомненно, случайно – пропорцию сирот-преступников. Кроме того, из одной таблицы Марро видно, что, несмотря на раннюю смерть своих родителей, преступники находились в условиях, по-видимому, не менее благоприятных, чем нормальные. Но не следует вместе с автором спешить с выводами отсюда, что дурное поведение первых больше зависит от их природы, чем от их воспитания.