Набат-3 - Александр Гера

— Ну а ты сам что бы для порядка сделал? — пытал соседа Судских.

— Ленина надо, чтоб землю заново крестьянам отдал, и тотчас эсерку Каплан найти, чтоб Ленина в мавзолей положить, чтоб крестьянство успело подняться. Есть крестьянин — будет Россия без омонов и шмонов. Вот какой хозяин стране нужен.

Разговор прервался неожиданным появлением нового персонажа: дверь открылась, и внутрь втолкнули девицу.

— О, — не то удивился, не то обрадовался собеседник Судских. — Тебя-то зачем сюда?

— На закуску, — зло ответила девица. — Вас пиздить будут, а меня трахать. Первый раз, что ли? Мужики, давайте сбежим?

— Ты, закусочная, отдыхай, — чувствовал себя хозяином сосед Судских. — Гебе свое, а у нас встреча с ОМОНом.

— Вам повезло, — отвечала девица. — ОМОН отменяется. Нас ментам отдали и повезут в сто сорок шестое отделение, а я там все ходы-выходы знаю. Нас ОМОН за отбросы посчитал, а мы ментам нос утрем. Лады?

— Лады, — за обоих ответил сосед Судских.

— Тогда по моему сигналу. Тихо…

В «воронок» подсели два милицейских ефрейтора, и машина тронулась. Они всем видом своим давали понять, что ничего общею с задержанными не имеют, но еще отыграются над ними за ночной рейд. Один изредка бил кулаком в ладонь, другой, по причине полной сопливости, перекладывал на коленях автомат то так то эдак.

Как и предсказывала девица, через двадцать минут «воронок» остановился у 146-го отделения милиции. Они вышли за ефрейторами и пошли гуськом, а те даже не оглядывались, идут за ними или нет. Их считали рабами.

— Два бомжа и соска, доложил один из ефрейторов у стойки дежурного, где восседал унылый капитан.

Соску в дежурку, а этих… сами знаете.

Всех троих повели коридором. Девица шла впереди; оглянувшись, она подмигнула Судских и показала на боковой коридор.

— Стоять, — с ленцой велел ефрейтор у двери рядом с боковым коридором. Он сунул дубинку под мышку, отпирая дверь, другой стоял рядом, поигрывая своей дубинкой.

Девица сориентировалась раньше всех. Едва первый ефрейтор вошел в дверь, она пихнула второго и рванулась в боковой коридор. Ефрейтор от неожиданности потерял равновесие, шлепнулся на зад, Судских с напарником кинулись за девицей. Упавший ефрейтор изловчился и схватил напарника Судских за штанину, тот по инерции навалился на спину Судских и сбил его с ног. Падая, Судских подвернул лодыжку.

— Беги! — посторонился на полу Судских, давая дорогу собрату по несчастью, перекрывая путь погоне. На шум и крики ефрейторов сбежались человек пять ментов и, не расспрашивая, что произошло, взялись охаживать чужака дубинками. Судских изворачивался как мог, зато молотили его от души: за то, что чужак и попался, за то, что зарплата маленькая, за то, что не подставил другую щеку, за собственную тупость и бессонную ночь — за все. Когда раздался окрик дежурного капитана, Судских уже терял сознание. За сегодня на нем отыгрались три ветви власти, так сказать.

— Убежали двое, товарищ капитан! Этого еле перехватили.

— Вижу. Отставить…

Он нагнулся надлежащим, приподнял веко, пощупал пульс.

— Вроде жив. Врача сюда!

Вместо врача появился хмурый подполковник, завис над распластанным Судских.

— Эх, лимита сраная, даже бить нормально не умеете. Всего мужика изувечили… Постой-постой, из-за него бар-каши бучу подняли! По описаниям — точно он. Давай быстро приводи его в чувство. — приказал он капитану. — За ним приедут.

— Так это тот самый? — снова стал разглядывать Судских капитан, — Ничего себе…

— Тот не тот, а предъявить надо было в целости. Хаю теперь не оберешься.

Да ладно тебе, — успокаивал капитан. — В управу перевозят и пусть сами разбираются. Оказал сопротивление. Не забили до смерти — пусть судьбу благодарит.

— Херню нести не надо, — грустно усмехнулся подполковник, — Сегодня он лежащий, а завтра? Дынин и Комков уже допрыгались. Когда картошку из Турции в Россию возят, кому будет дело до тебя или меня?

Времечко, — сплюнул капитан.

Судских на этот раз приходил в себя тяжело. В голове мощный оркестр наяривал заключительную часть «Болеро» Равеля, тело, повинуясь дирижеру, исторгало один сплошной вопль, глаза не хотели открываться, да и жить не хотелось.

Его никогда не били. Сам драться не любил, и с ним не дрались.

За одну ночь он получил тройную порцию справедливости беспредела и беззакония силы.

Сознание затмилось опять, когда его подняли и понесли куда-то по коридору, который норовил превратиться в сияющий никелированный желоб.

— Ну как? — услышал он знакомый Голос.

— Погано, — ответил Судских.

— Так тебе и надо, — без сожаления позлорадствовал Голос. Закон жизни неизменяем: не ты бьешь, тебя быот.

— Закон слабых, — возразил Судских. — А простой мужик лучше тебя задачку решил. Без омонов и шмонов жить надо.

— Очень умный стал? Сермяжной правоты набрался? Ничего, я тебе еще дам возможность жить по этой правде…

2 — 7

Нехорошее предчувствие саднило младшего Мастачного. Когда с такой выверенной методичностью и хладнокровием уничтожают торговые точки, это не пустячок, хотя и дорогостоящий, не война кланов и улиц, это — политика. Это или красные пошли на белых, или хохлы на евреев, или в общем котле выкипает терпение.

«Кому я перешел дорогу? — доискивался причин Альберт Васильевич. — С конкурентами лажу, со всеми фракциями в Думе дружу, по мне что Лебедь, что Лужков, что Таня Дьяченко, был бы навар. Я человек мирный».

Раздумья привели его к одному выводу: надо встречаться со своим шефом безопасности Луповым и послушать его доводы.

Добравшись до своего офиса и Кривоколенном переулке, он первым делом вызвал к себе Лунова. Дожидаясь, он выпил литровую бутылку минеральной волы.

Жара донимала его, даже когда он совершал короткий переход из своего лимузина с кондишеном до офиса с кондишеном, в любом другом помещении без прохлады он умирал от духоты. Он корил себя за чрезмерное потребление жидкости, но, дорвавшись до питья, остановиться на середине не мог. Впрочем, во всем проявлялся его упрямый характер, если сказать для хваленой газетной статьи, в обиходной речи это называется жадностью, в научной терминологии синдромом Чубайса — Дьяченко.

Происходящее с ним Альберт Васильевич относил к потере равновесия в природе, к ухудшению климата и экологии в целом. В кои-то веки на Москву обрушился ураган! То жара под сорок, то ливень ведрами. А при чем тут он? Природа мешает ему жить нормально, заставляет излишествовать. «Добаловался человечек, — рассуждал он о посторонних, — нарушил закон сублимации Фрейда, вот природа и возмутилась… Все суки».

Вошел начальник службы безопасности.

Мастачный оглядел его с неприязнью. Года три назад, когда он брал на службу Лунова, бывшего майора КГБ, Лупов был преданным ему и деятельным работником, но в последнее время у него появилось собственное мнение. Дошло до Альберта Васильевича, что Лупов открыл на имя жены фирму и проворачивал через нес прибыльные сделки, пользуясь осведомленностью в делах шефа. Отстроил особняк в три этажа, завел для себя джип «юкон», «мерс» для жены, организовал Принстонский университет дли сына, а рок-звезду Гарри Малфейза (Гришу Малофеева) в мужья дочери — будет такой преданным?

«Мое наворовал, у меня награбил, на мои бабки вырос, поросячья морда», — суммировал Альберт Васильевич и грустно усмехнулся: когда-то и он папане в рот заглядывал. Такова жизнь, обижаться не стоит. Будучи порядочным, миллионов не наживешь.

— В курсах? — спросил он Лупова.

— Москва гудит, — понимающе ответил Лупов.

— А чьих рук дело, Москва не гудит? Кто и почему наехал?

— И про это гудит, Альберт Васильевич. Говорят, мафия и банкиры зажрались, мелочь пожрали, теперь друг друга поедом едят до полного истребления.

— Хватит ерничать, переведи с эзопова на русский. Я тебе не за байки плачу, — запыхтел Альберт Васильевич, открывая новую бутылку воды. — Кто, что, почему?

— В преферансе это мельницей называется, — снисходительно отвечал Лупов. — Баркаши решили показать всем, кто хозяин в стране. По моим сведениям, у Буйнова укрылся генерал Судских, каким-то образом его обидели работнички вашего папаши.

— Что за глупость? — недоуменно развел руками Альберт Васильевич. — В отставку верного пса — это по-нашему, так Судских любое движение, любая партия с руками и ногами оторвут. Но при чем тут мои ларьки?

— При том. Ваш папаня решил его лабораторию прикарманить.

— Выбирай выражения! — рассердился тучный Альберт Васильевич. Пламя в нем не занялось, и он ехидно тлел. — Надоели ваши выверты. Как вы относитесь к моему предложению расстаться?

— С полным удовольствием.